Людмила ШАРГА. История первого стихотворения. Отрывок из миниатюры «Лоскутное одеяло. Февраль.»
Не знаю как вы, а вот я, пока не научилась читать, была убеждена – это всё оттого, что книги, которые я пыталась прочесть, и которые читают с умным видом взрослые, написаны не мной.
А кем же тогда?
Да ими, конечно же, взрослыми, потому им в книгах этих всё понятно.
Осознанное решение написать «свою» книгу, чтобы потом читать её с таким же «умным», многозначительным видом, пришло ко мне года в четыре. Испортив мамину тетрадь, предназначенную для написания календарных планов ( она преподавала русский язык и литературу в школе), всевозможными «каляками», более похожими на пиктографы, чем на буквы, я с важным видом уселась в папино любимое кресло и принялась громко выкрикивать:
«Что болтунья Лида, мол,
Это Вовка выдумал.
А болтать-то мне когда?
Мне болтать-то некогда!»
Мама потом говорила, что ей стоило немалых усилий сдержать смех.
А тогда она заглянула в комнату и улыбнулась:
– Сама стихи написала, дочка?
– Сама,– в этот момент щёки мои раздувались от этой самой «самости».
– Слово «сама» начинается на удивительную букву С. Вот тебе СОК – это слово начинается на эту «самостоятельную» букву, как и слово СТАКАН, в котором, кстати, сок и находится. А вот тебе СУШКА.
Мама ловко разломала сушку на две половинки, и в руках у меня оказалась буковки «С», вкусные и хрустящие.
Несколько позже я узнала об удивительном учителе, молдавском или румынском, кажется, писателе Ионе Крянге и о его сахарных буковках, которые он сам пёк и каждое утро приносил в школу.
Вот и с мамой каждая буковка становилась волшебной, даже таинственный «мягкий знак», который долго для меня оставался загадкой, как впрочем, и знак «твёрдый»… ( что за буковки такие – буква есть, а звука – нет).
Годам к пяти я выучилась читать самостоятельно, и первой моей книжкой стал маленький тёмно-зелёный томик Агнии Львовны Барто. Я, всё-таки, прочла то, что было написано не мной, и не просто прочла, а заучила наизусть и запомнила на всю жизнь.
Мама часто вспоминала этот случай, который она окрестила “неосознанным, но вполне сознательным плагиатом”.
Я не случайно начала свою историю о первом стихотворении именно с этого отрывка, он многое объясняет и проявляет. Хотелось читать, да, конечно, но больше хотелось что-то писать самой, складывая буквы в слоги и в слова, а слова в предложения.
Первые стихотворные строчки появились достаточно поздно. Во всяком случае, более-менее напоминающие стихи. А это то, что я записала в семилетнем возрасте, после нескольких школьных дней, изменивших мою жизнь в корне. Привычный мир мой, «королевство высокой травы», где мне было уютно и хорошо, рухнул. Меня окружали новые люди, и с этим, насколько помню, я смирилась и свыклась далеко не сразу. Записи в тетрадке, которая стала, как я теперь понимаю, началом будущих дневников, претерпели несколько правок. Правила, конечно, мама.
Первоначальный вариант не помню, к сожалению.
Под стишком маминой рукой написано: «1971-й год. Июль.» И две ошибки, исправлены ею: в слове «таится» и «боится» красными чернилами зачёркнуты мягкие знаки, которые меня тогда очень привлекали, и я вставляла их всюду.
Розовый куст в нашем милом саду
Смотрит на утреннюю звезду,
Ждёт когда солнечный луч
Выйдет к нему из-за туч.
Но не торопится солнечный луч,
Знает, что розовый куст колюч,
Вот и за тучей таится
И уколоться боится.
Больше в этой тоненькой тетради стихотворных записей нет. Встречаются отдельные двустрочия, вроде:
«Ангельские птичьи голоса
Наполняют небеса…»
Или:
«Просит меня земляника: под листочек загляни-ка…»
Лет в тринадцать появилось стихотворение «Рыжая девочка». У кого из пишущих не было такой «рыжей девочки по имени Осень»… Первоначальный вариант представлял собой четыре строфы, начальные и заключительные, середина дописалась гораздо позже.
Рыжая девочка
Летней ночью на цыпочках
в город осень прокралась,
ворох листьев рассыпала
и по ним пробежалась.
Осень – девочка рыжая
приготовила кисти,
завтра утром увижу я
золочёные листья.
Завтра утром услышу я
птичий клёкот тревожный;
С каждым днём всё стремительней
в руки падают звёзды.
Осень – девочка рыжая
сонным городом бродит,
и шагам её вторит
шелест сонного моря.
Паутинки развесила
на заборах и окнах
и дождинками весело
барабанила в стёкла;
Завтра утром увижу я,
как продрогший и сонный
Город девочку рыжую
обнимает влюблённо.
Лет в 17 появилась такая весенняя зарисовка:
Снег съёжился в жалкий комочек.
Осел. Почернел…
И растаял!
И лопнули коконы почек,
на волю весну выпуская.
И клейкие крылья расправив,
под тёплым дыханием ветра
дрожит изумрудная стая
на смуглых берёзовых ветках.
Тогда же, примерно, появляется откровенное подражание Полю Элюару, которым я зачитывалась. И много других подражаний, и все о любви. К тому времени сердце моё уже было разбито первой безответной любовью, как и положено.
Дверь настежь – в сумерки.
Котёнком с удивлёнными глазами
Вдруг тишина вползёт.
Рука не поднялась поставить точку там
Где вроде бы конец
И многоточие в лицо смеётся,
Своей незавершённостью блистая.
И снова поутру я ощущаю
Прерывистое времени дыхание
И холод тонких одиноких пальцев
Согреет взгляда твоего тепло
Вот и всё, пожалуй, что я отношу к «первостишью», из сохранившегося.
Толстую тетрадь, которая называлась «общая», и в которой первых стихов было много, я сожгла.
На то имелись весьма веские причины.
Собственно, это был дневник, который я вела лет с 12-ти, и который однажды был прочитан нашим родственником.
Он учился в институте, и на выходные приезжал к нам.
Мама его очень любила и баловала вкусной домашней стряпнёй.
«Тетрадь общая, чего шипишь?», – пошутил он.
Прав на жизнь с этой минуты не было ни у бедной тетради, ни у родственника.
Ту тетрадь мне сегодня жаль. Не потому что там были шедевры, нет. Скорее всего, эти стихи никто так бы и не увидел, кроме меня.
И, наверное, хорошо, что я их сожгла.
Но иногда так хочется ту девочку – себя – увидеть и услышать.
Я стала забывать её, забывать, какая я была.
Родственник для меня с того дня, как я увидела тетрадь в его руках, быть перестал.
Он об этом не знает.
Живёт себе где-то в Саратове или в Клину, огородик пестует, огурчики солит, капусту квасит, и не знает, что давным-давно мёртв.
Такие вот страсти по первым стихам и из-за первых стихов.
Л. Шарга. Коллаж. Первые стихи. Осень
Об Авторе: Людмила Шарга
Людмила Шарга (Южнорусский Союз Писателей) Поэт, прозаик, публицист. Родилась в России. Живёт и работает в Одессе. В настоящее время возглавляет отдел поэзии в литературно-художественном журнале «Южное Сияние». Журнал основан в 2011 году и является официальным печатным органом Южнорусского Союза Писателей. Редактор сайта, основатель и ведущая творческой гостиной «Diligans». Публикации: в Одесской антологии поэзии «Кайнозойские Сумерки» (2008), в альманахах «Меценат и Мир. Одесские Страницы» (2008, Москва), «ЛитЭра» (Москва), «Свой вариант» (Луганск), «Провинция» (Запорожье), «ОМК» (Одесса), в журналах «Южное Сияние» (Одесса), «Дон» (Ростов-на-Дону), «Ренессанс» (Киев), «Арт-Шум» (Днепропетровск), «День и Ночь» (Красноярск), в газетах «Литературная газета» (Москва), «Литература и жизнь» (Киев), «Интеллигент», в интернет-журналах «Авророполис», «Гостиная», «45-я параллель», «Ликбез» и др. Автор сборников прозы и поэзии «Адамово Ребро» (2006), «На проталинах памяти» (2008), «Билет в осенний день» (2010), «Рукой подать...» (2011), «Повесть о падающих яблоках» (2013), «Яблоневые сны» (2014), «Ночной сюжет новостей» (2015), «Невыдуманные рассказы о настоящем» (2017).
Очень ,очень понравилось!
Спасибо, очень рада, что понравилось.
Вроде, и персональная сокровищница, а так много говорит о человеке и предначертанной ему судьбе. Спасибо, Люда
Наташа, Вам спасибо! Персональные сокровищницы самые глубинные источники информации, как правило. 🙂
Стихи мне просто понравились, читать их было легко и приятно, сами шли в душу.
Но самое главное (для меня) — рассказ об их написании, пронизанный щемящей ностальгией по детству и юности. Маленькая деталь — любимое папино кресло — многого стоит, от неё веет уютом, теплом, защищённостью. Может быть мне это так видится и чувствуется, потому что у моего папы в годы, когда я был маленький, не было никакого кресла, а мама не могла исправлять мои ошибки (нет, не в стихах, этого “греха” у меня не было), потому что почерк её был безнадёжно испорчен ещё со времён войны бсконечными историями полезней.
Спасибо автору, большое спасибо.
Спасибо Вам за такой тёплый отзыв.
Папино кресло было именно таким, каким Вы его почувствовали.
Да и время было другим. Все мы оттуда, из детства. И именно оно влияет на наше становление, на наше будущее.
Есть удивительный фильм…Я пришлю Вам ссылку.
С благодарностью и теплом, Людмила.