2 января

 

Ушел в типографию, вернётся в январе книгой сборник историй сотрудника литмузея Алёны Яворской. Рад этому. Написал к сборнику предисловие.

Евгений Голубовский

«Сохраним это счастье вдыхать акации»

Нет, это не литературное хулиганство.

Да, я помню, что именно этой строкой из великолепной поэмы Анатолия Гланца , автор этой книги Алёна Яворская назвала своё послесловие.

Рассказывая о легендах Одессы, она не могла пройти мимо запаха акации, о котором писали и Марк Твен, и Жаботинский.

Мне же кажется, что вся книга Яворской настоена на аромате степи и моря, что читаешь ее страницы и погружаешься в марево акации.

Очередная краеведческая книга? Нет, не очередная. Выходящая за рамки того, что сегодня определяют, как нон-фикшн. Это художественная литература по образу мысли, по эмоции.

Когда в 1965 году я затеял краеведческую страницу «Одессика» в газете «Комсомольская искра» на мой призыв пришли несколько краеведов – Михаил Ставницер, Григорий Зленко, Валентин Пилявский, Никита Брыгин, потом я призвал Александра Розенбойма, Сергея Калмыкова, труднее всех было уговорить Сергея Лущика сотрудничать с советской газетой. Чисто мужской клуб. И лишь с открытием Одесского литмузея в краеведенье пришли девушки. Вначале Аня Мисюк, затем Галя Семыкина, Лена Каракина, Галя Мельниченко, Алёна Яворская.

Чем отличались их краеведческие работы? Влюбленностью в своих героев.

Думаю, это вы почувствуете, читая новую книгу Алёны Яворской.

Это уже не первая книга в её литературном багаже. Когда-то издательство «Оптимум» в своей малой белой серии выпустила две книжечки её очерков. Но вызрела, складывалась из публикаций в журналах, из публикаций в фейсбуке новая большая книга, лёгкая, искристая, весёлая.

Мне кажется, она была нужна читателю и нужна автору, чтобы поверить в своё умение перейти к художественному тексту, к прозе, пусть и на конкретном материале. Учимся у Юрия Тынянова, у Виктора Шкловского, у Натана Эйдельмана.

Сорок две истории о.

Кто-то улыбнётся, вспомнив эротический роман французской писательницы.

А я утверждаю, что и эта книга эротична. И не только глава про флирты Французского бульвара, и не только история про свадебные обряды, но и раблезианская глава об одесской кухне «Меня еда арканом окружила» Любовь ведь многолика. Не забудем, что искушенные в искусстве любви французы утверждали, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Кстати, книгу об одесской кухне, именно такую, через отражение её в литературе и в городском фольклоре, задумывал Александр Розенбойм. Увы, не успел. После смерти Саши его жена Мила Розенбойм передала его выписки, книги по этой теме Вале Голубовской. И та не успела. Алёна как бы подхватила эстафету. Эта первая история о… – замечательный задел для отдельной книги.

Написано легко, с юмором. Я уже упоминал о французах. А вот что пишет Яворская, сравнивая одесскую кухню с французской – «во Франции повара мужчины, поэтому едят они в основном лягушек и улиток…»

Кстати, о преемственности. Алёна Яворская – признательный и благодарный ученик. В своё время Сергей Зенонович Лущик подключил её к своим исследованиям о художнике Михаиле Жуке, о поэте и художнике Вениамине Бабаджане. После смерти Лущика Яворская считает своим нравственным долгом продолжать работу об этих мастерах.

Чаще всего она выбирает в герои поэтов, прозаиков не первого ряда. Нет у неё историй о Пушкине, Чехове, Ахматовой…

А вот о Катаеве есть. По сути, и это продолжение работы, начатой Лущиком в его анализе «Уже написан Вертер». Уверен, Сергей Зенонович обрадовался бы, увидев, что в архивах ЧК нашла Яворская следы Катаева, отсидевшего полгода по «польскому делу», нашла стихи , написанные в тюрьме ЧК…Всё это в новой книге.

И все же Катаев не принадлежит к забытым писателям. А кто сегодня вспоминает об Александре Соколовском, которого, наряду с Багрицким, считали самым значимым одесским поэтом. Растворился в эмиграции. Но по крупинкам Яворская собирает его судьбу, даже рассказывая о своих ошибках, когда нашла «другого Соколовского»

Мне чрезвычайно интересна была история про «другого Бродского». Да, не про Иосифа Александровича, а про переводчика Давида Бродского.

Здесь и написанная им совместно с Багрицким сатирическая поэма «Не Васька Шибанов», которую наизусть знала литературная Москва тридцатых годов, и защита Давида Бродского от предположения, что он был «подсадной уткой» в доме Мандельштама, когда Осип Эмильевича пришли арестовывать… И дань уважения огромному переводческому наследию Давида Бродского

Я мог бы перечислять еще многих «забытых» героев книги Яворской, к примеру Рувима Морана или Аделину Адалис (мне повезло, с ними я общался), но назову писателя, который давно должен быть прочитан и перечитан, понят и утвержден – Семёна Гехта.

Алёна Яворская в 2010 году, в Одессе составила том рассказов Гехта. К сожалению, туда не вошли его главные книги – «Пароход идёт в Яффу и обратно»  и повесть о 1937 годе «Вместе»

В истории о Гехте в новой книге Яворская не только рассказывает биографию своего героя, а это война, арест, допросы, лагеря, непечатанье, но и анализирует его книги, особенно аравийский роман, приходя к выводу, что только из общения с Яковом Блюмкиным мог узнать Семен Гехт такие достоверные сведенья о Тель Авиве, построенного, как окраина Одессы, да и о всей Палестине.

Как я уже писал, вся книга Яворской насыщена литературными вставками. Но история о газете «Моряк» за 1921 год, дает возможность прочесть и стихи, опубликованные там, и даже фельетоны.

Мозаика литературной жизни складывается в пазл. И хоть в двадцатых Бабель писал «Одесса мертвее, чем мертвый Ленин», глядя из сегодняшнего дня, понимаешь, что слухи о смерти Одессы и тогда были преувеличены.

Уверен, что читатель с интересом прочтет главу о становлении литмузея, о его людях, поймет, что музей – это весёлое дело, что скука – смерть для музея.

Как-то само собой сорвалось слово смерть. И без него нельзя обойтись. Ряд историй о – это истории об ушедших. Здесь и родители Алёны Яворской, и друзья – Сергей Лущик, Саша Розенбойм, Саша Ильф, Аркадий Креймер, Анка Полторацкая, Жора Исаев, Игорь Марковский, Николай Богомолов. Мы навсегда запомнили – о мертвых или ничего, или хорошо. Я бы добавил – и о мертвых нельзя писать скучно. И этому правилу следует Яворская.

Мне довелось вместе с Алёной готовить том стихов Анатолия Фиолетова. Она трудоголик. Будет столько раз переделывать каждую страничку текста, перепроверять цитату пока не удостоверится в точности. Работать с ней – удовольствие. И вновь-таки оттого, что улыбка помогает справиться с любыми трудностями.

Уверен, что эта, выходящая книга станет трамплином для нового движения, для художественной прозы. Ведь есть замечательные предшественники, освоившие этот путь – Тынянов, Шкловский, Эйдельман

Надеюсь и в новых книгах Яворской мы ощутим аромат акации

       

 

 

15 января

 

День памяти Валерия Барановского.

Так начинался 2020 год.

Уходят, уходят, уходят друзья, одни в никуда, а другие в князья…Что-то князей не припомню, или не хочу помнить, а в никуда…

Помню год, когда ко мне в «Комсомольскую искру» пришел красивый, статный, я бы сказал – пламенный юноша. Это был 1970-ый. Требовалось в каждый номер находить что-либо к столетию Ленина, устали от этого, а тут приходит незнакомый автор и предлагает рецензию на документальные фильмы о вожде, рецензию не просто критическую, а насмешливую, ироническую. Безусловно, талантливее самих фильмов.

Как трудно тогда ее было напечатать.

Как многажды трудно было пробивать в печать его статьи, рецензии…

Татьяна Щурова, завотделом научной библиотеки, принесла составленный ею том – библиографический указатель по «Всемирным одесским новостям» за 100 номеров. Открываю именной указатель на фамилии Барановский.

Какие знаковые публикации – борьба за честь капитана Морозова, признание в любви Александру Менделевичу Баренбойму, иронические обзоры всесоюзных телепередач…

Пятьдесят лет вместе. Иногда очень близко. Виделись ежедневно. Иногда – раз-два в год. Но знали, что рядом.

Познакомился с его мамой, Аракси Асфадоровной. Армянская родня. Очень дружная семья. Из Америки вернулся дядя, чтоб умереть поближе к Родине. Забота о всех стариках на Валерии.

Поднимались сыновья. Если скажу, что он в них души не чаял – будет мало.

Но, конечно, главное наполнение жизни – работа.

Сколько театральных и кинорецензий он написал в «Вечерке». И это всегда были не только размышления о спектакле, о фильме, скорее о жизни. Обладая блестящим логическим ножом, он вскрывал слой за слоем текст, режиссуру, игру актеров, чтобы выяснить и объяснить, а зачем все это было нужно.

Просто ли складывались отношения с Борисом Деревянко? Непросто. Но Барановский был нужен газете. И, несмотря на ссоры, его возвращали и возвращали в редакцию.

Если говорить о костяке «Вечерки» восьмидесятых, то как многих нет. Лившин, Романов, Макаров, Межиковский, Крохмалева, Рыбак, Пустовойт, Кагайне, Саркисян, Гипфрих, Швец…И вот к ним в небеса ушел Валера…Позвонил Витя Лошак попросил передать и его соболезнования…

Конечно, Барановскому была мала роль рецензента. Хотелось свое дело.

Однажды случай представился. Союз кинематографистов в перестройку был на подъеме. Решили выпускать свою газету. И редактором в Москву пригласили из Одессы Валерия Барановского.

Я видел, читал, восхищался двумя номерами многостраничной газеты «Зеркало», что он начал выпускать. Увы, кинематографическое руководство испугалось своей газеты. Слишком вольная, слишком литературная, слишком свободная. В номере двадцать четыре страницы большого формата. Не поняли. И закрыли. И не дали выпустить третий номер.

Эта боль жила в нем всю жизнь.

Часто говорят – сложный характер. Не знаю, чего могут достичь люди с «простым» характером. А Барановский мог многое. И когда работал на Одесской киностудии, и когда возглавлял телеканал… Да, говорил то, что думал – в глаза. Но не любил разговоров за глаза, за спиной. Мог потом и сам переживать, что резал правду-матку, но не любил угодничать, не мог приспосабливаться. Поэтому всегда напряженность с теми, кто «заказывал музыку»

У него было сумасшедшее чутье на чужую беду – в самые трудные мгновения он появлялся, как будто его вызывали. Приходил сам. Помогал. Успокаивал. Кого-то утешал. Был незаменим.

Дружил с Валей, моей женой, любил, иного слова не подберу Аню, нашу дочь. И она ему отвечала взаимностью.

Об его отзывчивости пишу не с чьих-то слов. Приходил ко мне, когда случалась беда.

Мы нередко работали в четыре руки. Вместе сделали пару телефильмов. Фильм о бойцах 25-ой Чапаевской дивизии даже брал награды на конкурсах. Помогал я ему, когда он делал фильм о гибели евреев Транснистрии…

Но я чаще вспоминаю про две книги, которые мы задумали, начали, а потом не нашли сил довести до результата. Это пьеса по маленькому роману Чехова «Драма на охоте», где мы попробовали биографическую канву жизни писателя разыграть в предложенной им же ситуации. И это «Жизнь Федора Кузьмича», история загадочного старца, в которой мы видели кающегося императора Александра…

Еще в прошлом году возвращались в разговоре к этим сюжетам. Не завершим. Все нужно делать вовремя.

Валерий много болел в последние годы. Но писал все так же блистательно. Какой радостью были для меня его рецензии на мою книгу «Глядя с Большой Арнаутской», на книги Сергея Рядченко «Безумцы». «Укротитель Баранов» и «Октомерон».

Его замечательное эссе о фотографиях Ани.

А ведь еще и за большую прозу принялся он, у нас в клубе на книжной полке стоит ряд его романов. Мне кажется, что его проза все еще не прочитана. Он начал писать романы в дни, когда перестройка вынесла на читательский суд сотни книг, лежавших под спудом. К тому же одесские издания далеко не всегда находят читателя в большом мире.

Поколение, живущее интернетом или живущее в интернете, конечно, знают другую сферу его интересов. Политику. С какой энергией он боролся за Надежду Савченко. Можно было соглашаться или не соглашаться с ним, но свое право на независимое мнение и в этих вопросах Валерий отстаивал страстно.

Нет, он не был упёртым. Он умел менять свое мнение. Но к новому пониманию ситуации он должен был прийти самостоятельно.

Это был неравнодушный человек.

Вспомните, как когда-то он поддерживал Евгения Оленина в желании сохранить исторический центр города.

Вспомните, с какой болью он переживал развал Одесской киностудии.

Вспомните, как боролся за признание Юрия Коваленко, замечательного живописца, которого не принимали в творческий союз, как ратовал за доброе имя Ростислава Палецкого, народного художника…

Кстати, сам Барановский собирал, коллекционировал «наивную живопись». И это тоже характеризовало его самого.

Штучный человек.

Валерий Барановский. Фото Михаила Рыбака.

 

Валерий Барановский. Фото Михаила Рыбака.

30 января

 

Не перестаю восхищаться скульптором Александром Князиком.

Какие там – за восемьдесят? Он молод. Он вечно в работе.

Зашел к нему в мастерскую.

Удивительный Григорий Сковорода!

Князик вырубил его из дерева.

Не тело, а дух. И Библия у него тоже рубленная из дерева.

Этот странствующий философ умер в 1794 году, вскоре после рождения Одессы, а до сих пор современен.

Почитал Сенеку и Марка Аврелия.

Писал стихи и философские трактаты.

Одна из фигур, объединяющих Украину, а не разрывающих на части.

Сковорода – это Полтава и Киев, Москва и Петербург, Вена и Рим…

Неожиданно для себя узнал, что Григорий Сковорода был прадедом выдающегося философа Х1Х века Владимира Соловьева.

И сквозь 225 лет мы помним слова Сковороды:

«Мир ловил меня, но не поймал».

Как и многие скульпторы, Александр Князик много рисует.

Попросил десяток рисунков – ироничных, лёгких – как иллюстрации к моей книге «Мои 192 ступени» Очень доволен результатом.

А сегодня Князик думает над проектом памятника Михаилу Жванецкому. Ждёт, когда будет объявлен конкурс.

А вы говорите – возраст, снежные заносы, коронавирус…

А я повторяю – «мир ловил меня, но не поймал»

 

 

 

2 февраля

 

Сегодня день рождения, юбилей скульптора Александра Токарева. Для альбома мастера я написал статью.

Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую…

Эту пушкинскую строку я вспоминаю, приходя не только в мастерскую ваятеля Александра Токарева в одном из тихих одесских переулков, но и встречаясь со многими произведениями этого скульптора на улицах Одессы. Город стал органичным продолжением мастерской. Там, в тишине, возникают замыслы, идет часто неспешная, несуетливая работа. Ее завершение, ее «венец», скульптурное произведение – выходит на улицы, на площади, вписывается в архитектурную среду, в живую жизнь города.

В Одессе до последних десятилетий было мало памятников: в ХIХ веке – памятники Ришелье и Пушкину на Приморском бульваре, Екатерине II – на Екатерининской площади, Воронцову – на Соборной, Александровская колонна в одноименном парке. Конечно, была, часто привезенная из Италии, мраморная скульптура, украшавшая дачи знаменитых одесситов. В советские времена, до начала 60-х годов ограничивались бесконечным количеством памятников вождям, часто гипсовым. Потом, в 60-е годы появились памятники Неизвестному матросу, потемкинцам, Шевченко и Ленину, выполненные из гранита, часто не одесскими мастерами.

В 60-е годы заговорили о возрождении южнорусских традиций в живописи и об одесской, часто нонконформистской, группе художников, редко попадавших на официальные выставки, более известных по квартирным «вернисажам», по частным коллекциям, просто по знакомству с ними любителей в их мастерских, точнее, в комнатах коммунальных квартир, в которых большинство из них обитало.

Скульпторам в 60-е годы было еще труднее. Скульптура, как и архитектура, искусство – социальное, требующее общественной востребованности, «социального заказа».

Можно с уверенностью сказать, что стремительно менявшееся время, тектонические сдвиги в идеологии, возвращение к одесской истории, ее страницам и главам, к ее героям, все это благотворно сказалось на одесской скульптурной ситуации. Начиная с 80-х годов, одесские скульпторы ощутили свою востребованность. В Одессе появляются новые памятники, новые скульптурные доминанты, связанные с теми главами, страницами истории Одессы, которые были вычеркнуты почти на 70 лет, но оставались в памяти одесситов. И в этом скульптурном майнстриме достойное место заняли работы Александра Токарева.

В этом году у Александра Петровича Токарева юбилей. Ему исполнилось 70 лет. Он родился в 1951 году, на юге, в Краснодарском крае, но от тихого Дона уехал на берега Невы. В 1977 году он окончил в Ленинграде Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, или, как по традиции его называли, – Академию художеств.

В одном из интервью Александр Токарев, с благодарностью вспоминая своих учителей, давших ему классическое образование, тем не менее, признается, что не менее важным в его образовании был сам город Петра. С этим могут согласиться все, кому посчастливилось учиться в Ленинграде – Санкт-Петербурге. Сколько одесских художников училось в Ленинграде – начиная от А.Ацманчука и Ю.Егорова, О.Слешинского и В.Филипенко до Ю.Коваленко и С.Зайцева, Н.Федоровой и М.Черешни. Список этот можно продолжать долго!

Действительно, выходишь из здания Академии художеств, и образцы великой скульптуры перед тобой. Слева от Академии – триумфальный Румянцевский обелиск, прямо перед тобой на набережной два древнеегипетских сфинкса – иератические портреты фараона Аменхотепа III, справа от Академии, поодаль, на набережной Лейтенанта Шмидта – памятник “Первому русскому плавателю вокруг света адмиралу Ивану Федоровичу Крузенштерну”. Наконец, напротив Академии, на другом берегу Невы – фальконетовский «Медный всадник». И это только то, что рядом. Что уж говорить о городе, его площадях, украшенных скульптурой, о его архитектуре, о его музеях!

После окончания института Александр Токарев «по распределению» приехал в Одессу. И здесь его встретил город, сохранявший классические традиции: ясность плана города, восходившего к идеям античного градостроительства и архитектуры, совершенные пропорции ширины улиц и высоты зданий, в которых человек чувствует себя легко и свободно. Один только ансамбль Приморского бульвара с памятником герцогу де Ришелье может вдохновить скульптора.

За сорок с лишним лет жизни в Одессе Александр Токарев создал много памятников. Пожалуй, главное, что он сделал – он вернул Одессе ее героев, тех, чьи имена овеяны легендами, чьи имена с любовью произносят одесситы. Он вернул их в городскую среду, вывел на улицы города, в толпу, в уличное оживленье.

В Одессе нет туристического маршрута по памятникам, созданным за много лет Александром Токаревым. Но по его скульптурам, по рассказам о героях его произведений тоже можно читать историю Одессы. От первых лет ее существования – памятник «Апельсину» или, как его называют, «памятник взятке»: обозы, груженные заморскими плодами, тянувшиеся из одесской гавани в Санкт-Петербург, к царскому столу Павла Первого. Сын основательницы города, Павел I относился к Одессе, любимому детищу Екатерины Великой, подозрительно и недоброжелательно, что не замедлило сказаться на городе. Пришлось одесситам умасливать царя заморскими плодами… К известному изречению – «дураки и дороги», можно было бы добавить – «взятки». Но та, «апельсиновая», была для юного города спасительной.

Тщательно продуманная композиция, созданная А.Токаревым в сотрудничестве с архитектором В.Глазыриным, создает образ многозначный, построенный на противопоставлении объемов, статики и динамики. Верстовые столбы по обеим сторонам пьедестала усиливают впечатление незыблемости, массивность апельсина с изъятыми дольками и в противовес ему – динамичная, устремленная в будущее тройка коней. И фигурка императора Павла, и тройка коней выполнены с изысканной ювелирной легкостью и безупречностью. Все – и образные, и технические возможности бронзы – «работают» в этой композиции.

Может, еще более древнее напоминание об античной предыстории нашего края, его «эвксинских берегов» – скульптурная композиция на Девятой станции Большого Фонтана», где «бык Европу везет по волнам». Нужно непременно вспомнить, что эта скульптурная композиция стала возможна не только благодаря таланту скульптора А.Токарева и архитектора В.Чепелева, но и уже ушедших в мир иной председателя Киевского райсовета Владимира Романюка и строителя Игоря Авербаха. Благодаря их совместным талантам и стараниям уголок Большого Фонтана приобрел свою художественную доминанту.

У поэта Юрия Михайлика одно давнее стихотворение начиналось строкой: «В Одессе конных памятников нет…». Теперь есть. И тоже связан с историей Северного Причерноморья. Атаман Головатый – участник штурма Измаила и Хаджибея – одной из легендарных страниц нашего прошлого. В центре Старобазарного сквера была создана А.Токаревым и архитектором В.Чепелевым сложная пространственная композиция, состоящая из нескольких элементов. Доминируют в ней – спешившийся уставший атаман и его конь. Лишить монумент воинственного пафоса – так не похоже на традиционные конные памятники. А воинская слава осеняет атамана Головатого с высокой триумфальной колонны. Так что все воинские почести возданы.

Когда-то Огюст Роден поставил своих «Граждан Кале» на землю, словно вписав их в толпу. Этот роденовский прием вошел в практику скульптуры, дальнейшее зависело от таланта скульптора, обратившегося к этому приему. Так, Александр Токарев поставил практически на тротуар, без высокого пьедестала, Александра Сергеевича Пушкина. Поэт, словно вышел из дома Сикара, где жил в первые месяцы одесской ссылки. И вспоминается из Булата Окуджавы – «…извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается…». Лишенный романтического пафоса и ореола, поэт вышел в городскую среду естественно и непринужденно. Наш, одесский, Пушкин.

Наделенный даром чувствовать окружающее пространство, городскую среду как дом человека, Токарев безошибочно находит место для своих скульптур, делая их абсолютно органичными не только в архитектурном ландшафте, но в исторической памяти города. Пушкин на воспетой им улице, по которой в его времена звучал «язык Италии златой».

Вера Холодная – «королева экрана», скоропостижно скончавшаяся в 25 лет в доме Папудовой, отпетая в Спасо-Преображенском соборе, теперь стоит, бронзовая, на углу Преображенской улицы угол Соборной площади. И этот шумный перекресток, может быть, напоминает о шуме оваций, шуме восторженной толпы, встречавшей свою любимицу. Правда, Веру Холодную осыпали розами при жизни, а нынешние дикари умудрились украсть бронзовые розы у ног актрисы, как и бронзовую тросточку Александра Сергеевича: таковы времена и таковы нравы…

Широкополая шляпа, затеняющая лицо актрисы, и струящаяся ткань платья и шарфа, на которых сквозь листву играют солнечные блики, вызывают и определенный внутренний драматизм образа, и создают впечатление тактильной убедительности. Бронза преображается, превращается в легкий пластический материал, послушный воле и замыслу скульптора.

В1918 году Вера Холодная выступала на одесской эстраде, иногда с Леонидом Утесовым. И этому любимцу одесситов нашел удачное место Александр Токарев. «В Городском саду играет духовой оркестр». У каждого есть свой Утесов: у кого это музыкант – пастух Костя Потехин их «Веселых ребят», у кого – одессит Мишка в бескозырке из знаменитой песни. Александр Токарев усадил своего Утесова, уже не молодого, на скамейку в Городском саду. И в масштабной композиции появилась ирония, что не так часто бывает в скульптуре.

То ли парафраз или пересмешка с «Лениным в Горках», оставшимся без Сталина после 1956 года, то ли последний «пикейный жилет» – рисунок скамейки, напоминающий о стиле «модерн», вызывает ассоциации с романом Ильфа и Петрова. К тому же, памятник расположен напротив гостиницы «Большая Московская», где по воле авторов знаменитого романа, находился трест «Геркулес». Но, это, пожалуй, случайные ассоциации. А вот, что гораздо интереснее – это сопоставление двух произведений Александра Токарева, установленных буквально в нескольких метрах друг от друга.

Два памятника – Леониду Утесову и Сергею Уточкину. Очевидно, что автор не случайно выбрал эту пространственную близость, которая создает драматическую коллизию. Два героя, две одесские легенды, два возраста, две судьбы: благостный, в лучах одесского солнца, на исходе своего века и своей славы Леонид Осипович Утесов и Сергей Исаевич Уточкин – подлинное «Золотое дитя Одессы», ворвавшийся мальчишкой как пушкинская «беззаконная комета в кругу расчисленном светил» в историю, в легенды Одессы и всей России.

Соседство этих памятников дает возможность представить, что бронзовый Леонид Осипович Утесов вспоминает, как он, мальчик Ледя, бегал с другими одесскими мальчишками за своим кумиром с восторженным криком: «Давай, Рыжий, давай!».

Сергей Уточкин с бумажным самолетиком в руке, на лестнице, как будто ведущей к головокружительной славе и любви современников, которая переживет героя, его короткую – прекрасную и трагическую – жизнь. Выстроенный по диагонали силуэт, динамичный объем, артистичная лепка, легкая, непринужденная игра света и тени создают образ Уточкина в зените его славы. Кстати, мемориальная доска на доме, в котором родился Уточкин, появилась гораздо позже, чем памятник на лестнице «Киноуточкино», как всегда называли этот синематограф одесситы, несмотря на возникавшие новые его наименования.

Скульптурная тропа А.Токарева протянулась от 411-й батареи с многофигурной композицией, включающей и памятник воинам-афганцам, и скульптурную группу «Оплакивание», через одесский порт с полюбившейся «Женой моряка» – до заповедного Вилково – с его плавнями и тихими ериками, с его традициями липованской культуры. Здесь, в Вилково, сокровенном для него месте, Александр поставил памятник «Первопроходцу» – обобщенный образ старообрядцев, основавших этот городок еще в 1746 году. На фоне дунайского гирла, среди зелени, с лодкой–кормилицей – строгая непоколебимая фигура липованина с крестом, хранителем веры и памяти предков.

Естественно, я упоминаю не все городские памятники, созданные Александром Токаревым, ведь это не путеводитель по «токаревской Одессе», а возможность в одном очерке представить значимость его вклада в создании одесской атмосферы, не разрушая среду, а обогащая ее.

Кроме масштабной скульптуры, Александр Токарев создал в Одессе много мемориальных знаков, увековечивших прославленных людей, в свое время прославивших Одессу.

Так, Одесса стала, очевидно, единственным городом на просторах бывшего Союза, в котором был создан памятный знак в честь крупнейшего художника ХХ века – Василия Кандинского.

Очень точный портрет художника – сходство, и интеллектуальное и физиономическое, – сумел передать А.Токарев в небольшом бюсте, установленном вместе с мемориальной доской, на фасаде дома №17, по улице Дерибасовской.

И мемориальная доска, напоминающая колонну или священный свиток, на доме номер один по улице Еврейской в память о Владимире (Зееве) Жаботинском. Библейский Давид в схватке со львом увенчивает эту композицию, напоминая о многолетней борьбе Жаботинского за создание независимого еврейского государства.

Мемориальных досок работы А.Токарева в городе не так уж и много, но они запоминаются – посвященные Михаилу Божию, и Семену Крупнику, и Наталье Касько. И эти люди стали легендой Одессы, что для А.Токарева очень важно.

Уютный тихий дворик в зелени при Одесском Литературном музее стал творческой площадкой для многих одесских скульпторов. Начало было положено в 1995 году Резо Габриадзе, создавшим миниатюрный «Памятник герою одесских анекдотов Рабиновичу». За полтора десятилетия этот дворик с его фонтаном и клумбами, с открывающейся морской панорамой, превратился в настоящий «Сад скульптур».

Среди многих композиций – две были созданы Александром Токаревым по мотивам произведений писателей, родившихся в Одессе и добавивших свою ветвь в венок ее славы. Это «Зеленый фургон» в память о прекрасной одноименной повести Александра Козачинского. Памятник, передает и стремительное движение крылатого «фургона», и летящих коней, и, в одном порыве устремленных, лихих героев этого дивного романа.

Романтика уступает место иронии, переходящей в гротеск, в «Антилопе-Гну» по бессмертному роману Ильи Ильфа и Евгения Петрова – «Золотой теленок». И в самой, словно разваливающейся на глазах «Антилопе-Гну» уже нет крылатости зеленого фургона, и ее экипаж с гусем в придачу никак не похож на романтизированных героев композиции по роману Александра Козачинского.

Работы Александра Токарева для Сада скульптур Литературного музея – связующее звено между полномасштабной городской скульптурой и мелкой пластикой. Но последняя, в отличие от первых двух, созданных для городской среды, для всеобщего обозрения, зрителям почти неизвестна, разве что с ней можно познакомиться на не частых выставках. Мелкая пластика для скульптора – словно короткий рассказ для романиста, а еще точнее – дневник для писателя.

В мелкой пластике чаще всего меньше социального пафоса или исторической значительности, хоть, возможно, со временем и эти произведения, переосмысленные, переработанные, станут тем зерном, из которого вырастут большие скульптурные объемы. Но в том виде, в том масштабе, в котором обитает она в мастерской скульптора – в ней больше задушевности, в ней больше интимности.

Мелкая пластика открывает зрителю художника в философских, духовных поисках, в его преклонении перед чудом природы, чудом жизни, в его привязанностях, в человеческих отношениях. Здесь искрометно вспыхивает его юмор, подчас горькая ирония…

В мелкой пластике скульптор чаще «играет» с фактурой, доводя бронзу до импрессионистической трепетности.

«Вход Господен в Иерусалим» – один из самых распространенных сюжетов древнерусской живописи. У Токарева этот евангельский сюжет приобретает совершенно неканоническое решение – Христос на осляти словно взлетает над пальмой. Но это на первый взгляд, если же вспомнить или знать, что на иврите нельзя «войти в Иерусалим», а можно только «подняться в Иерусалим», то, возможно, скульптор подсознательно, интуитивно это почувствовал, передав в своей композиции устремленность вверх, к горнему, духовному Иерусалиму.

Эта тема восхождения к небесному, духовному началу повторится и в «Огненном восхождении Ильи пророка на Небеса» – и в драматизме композиции, построенной на двух пересекающихся диагоналях, и в доведенной уплощением почти до бесплотности фигуре пророка.

И в мелкой пластике Александр Токарев отдает дань своей любви и благодарности Дунаю, который стал три с половиной века назад спасительным местом обитания для ревнителей старой веры. Мотив лодки в «Дунае» перерастает в другой композиции во вселенский ковчег праотца Ноя, взявшего на него по семь пар «чистых» и по две пары «нечистых» животных. Всматриваясь в разные работы Александра Токарева, понимаешь, что мотив движения, способ передвижения – от «зеленого фургона» или ладьи в «Весеннем разливе» до огненной колесницы пророка Ильи и Ноева ковчега – для него не случаен: само движение наполняется для мастера философским смыслом. Не случайно Александр Токарев так часто в свои композиции включает как важную смысловую деталь – лодку. Для него лодка – не

погребальные ладьи египетских фараонов, не ладья Харона, не ладья из «Божественной комедии» Данте, в которой великий итальянец совершает путешествие по кругам Ада. Для Токарева лодка – символ жизни, символ надежды и веры в добро.

Добром и любовью окрашены портреты людей, близких ему по духу. Среди этой серии работ особенно хочется отметить, такие, как «живописный» по фактуре, напоминающий пастозную манеру живописи, портрет художника Петра Борисюка, лаконичный, очень сдержанный в изобразительных средствах портрет скульптора Александра Князика. Эта сдержанность и лаконичность в приемах, характерная посадка головы, несколько откинутой назад, создают очень точный и выразительный образ собрата по скульптурному «цеху».

И, наконец, несколько работ, посвященных художнику Юрию Коваленко. Цельность его характера, корневая система его творчества, глубоко уходящая в притчу, пантеизм его мировоззрения, народная чудаковатость, юмор – все нашло себе место в портретах Коваленко, созданных Токаревым. Вот Юра, похожий на отдыхающего древнегреческого бога природы – Пана. А вот Юра возлежит на глиняной мокотре, как на печи, а его оседлали рыба и петух – частые герои Юриных картин. Вот опять рыбы «атакуют» Юру, а он в удивлении от такого чуда, только весело разводит руками, Наконец, композиция «Чудо» – летящие одна за другой, словно с небес спускающиеся, рыбы. Это трогательное посвящение Юрию Коваленко, его картине «Рыбный дождь» словно скульптурная цитата из живописи, словно строчки из любимых стихов, выученные наизусть…

Но иногда светлый юмор уступает место сарказму. Так появляется композиция под названием «Безумный мир». Аллегория нашего времени, политических баталий, борьбы за власть – продолжать можно долго. Безобразные подобия человеческих тел, с непроницаемыми личинами, особенно издевательски выглядит у этих «гуманоидов» щегольская обувь. Но меч со змеевидным клинком и секира – подтверждение того, что схватка не на жизнь, а насмерть. Бой без правил…

Так Александр Токарев кратко и емко, недвусмысленно выразил свое отношение к жестокости и уродству, к безобразию хаоса и варварства.

Он создает свой мир, свою скульптуру – во имя добра, красоты и гармонии.

Он – не разрушитель.

Александр Токарев – созидатель.

 

 

 

 

 

6 февраля

 

В декабре 1966 года я жал руку Председателю Земного шара.

В 1915 году Велимир Хлебников, мечтая о переустройстве мира, решил, что не политики, а поэты, ученые должны руководить жизнью на Земшаре.

Председателями Земного шара он предложил стать Сергею Прокофьеву, Владимиру Маяковскому, Давиду Бурлюку, Вячеславу Иванову, Борису Пастернаку, Герберту Уэллсу, Рабиндранату Тагору…В этом утопическом мировом правительстве был – по замыслу Хлебникова – и поэт, харьковчанин Григорий Петников.

Так вот в декабре 1966 года в командировку в Крым отправились два корреспондента «Комсомольской искры», одесской молодежной газеты, выходившей на 4 области – Одесскую, Николаевскую, Херсонскую и Крым, уже и не упомню с каким заданием. Но для себя мы решили, мы – это поэт Юрий Михайлик и я, что заедем в город Старый Крым, где придем в гости к Григорию Николаевичу Петникову.

Телефона его у нас не было. Узнали адрес. И вот стоим перед одноэтажным домиком на окраине города.

На стук в дверь, нас впускает в дом высокий, красивый человек, о котором уж точно не скажешь – старик, хоть ему было уже72 года. Рубашка на выпуск, по дому ходит босиком, движения легки …

– Еще помните, что живет Григорий Петников? – широко улыбается и читает нам своё трехстишие:

Пусть трудятся стихи

И после смерти,

Читая их, беседуешь со мной.

Я сказал, что вырос на его книге «Мифы Эллады». Книга вышла перед самой войной, в 1941 году, мне купила её мама, когда её госпиталь находился в Сочи, и с тех пор я не расставался с греческими мифами, так поэтично пересказанными Григорием Николаевичем.

Петников, потягивая трубку, заваривая нам крепчайший чай, подходит к полкам и достаёт «Мифы Эллады»

– А меня ругали наши умники, зачем я детям забиваю голову чепухой – Сизифы, Дедалы, Гераклы…И смеётся, поглаживая книгу.

На стене в кабинете портреты нашего нового знакомого. Кто только его не рисовал, не писал? Серебрякова и Аненков, Хлебников и Альтман… Когда-то, когда Петников возглавлял издательство «Лирень», он в свои книжки ставил рисованные портреты.

О чем мы говорили? О Хлебникове, влюбившемся в первую жену Петникова – Веру Синякову. Кстати, во втором браке она вышла замуж за одесского прозаика Семена Гехта.

А потом и об Одессе. Здесь в годы революции Петников выпускал газету Перекопской дивизии….

Вдруг сообразил, читатель может удивиться, что это вдруг я завел сегодня речь о Петникове.

Поводов было несколько. Получил в подарок от литературоведа Галины Петровны Богдановой книгу о Петникове Алексея Тимиргазина «Узорник ветровых событий», вышедшую в издательском доме «Коктебель», большую, интересную.

И главное – сегодня, 6 февраля 1894 год, родился Григорий Николаевич Петников.

А как удивительно интересно Петников читал свои стихи. Ощущение было такое, что он их пел. Подчеркивая все аллитерации, любуясь звучанием, а не смыслами.

 

Твоих тишин неуловимый вывод –

Как обойти звенящую траву.

Кропя ржавеющее жниво

Росою осени, грустящей поутру.

Напевом волхвующих иволг

Поишь земли пьянящий шорох,

Раздолий вылившийся вымах

На сталью выгнутых озерах.

И это серпень полевою волей

Впрядет в озимое рядно

Узоры плахт, родимый голубь.

Влетевший в осени окно.

 

Это одно из стихотворений, посвященных Вере Синяковой.

Наш визит к Петникову был плодотворен. Григорий Николаевич дал нам подборку новых стихов, и мы опубликовали их в «Комсомольской искре» 25 декабря 1966 года.

Благодаря тому, что Сергей Лущик делал вырезки из газет, сегодня я держу в руках этот пожелтевший газетный раритет с нашей восторженной статьей – Михайлика и моей – «Одвiчна молодiсть вiрша». Да, молодёжка тогда выходила только на украинском языке, но стихи Петникова мы публиковали на языке оригинала.

Дружба газеты с этим замечательным человеком продолжалась до последних дней его жизни, до 1971 года.

Кстати, я знал еще нескольких Председателей Земного шара. И Леонида Вышеславского, которому Петников передал перед смертью это почетное звание.

И тех, кого включил в свой список 317 –утопического правительства Земли Велимир Хлебников – художницу Марию Синякову-Уречину, поэтов Рюрика Ивнева и Василиска Гнедова.

Увы, миром всё еще правят политики. Развязывают войны, против чего выступал и Хлебников и Петников.

Не пора ли осуществить мечту Велимира и передать руководство Землей людям творчества.

На фото – портреты Петникова работы Серебряковой, Альтмана, Хлебникова и обложка книги о Петникове.

 

 

 

 

10 февраля

 

Во Всемирном клубе одесситов после ремонта открывается 11 февраля первая выставка живописи.

В верхнем и нижнем зале представлены картины и этюды замечательного мастера Альбина Станиславовича Гавдзинского

На холстах – четыре времени года. Но в залах ощущение весны, пробуждения.

Смотрел выставку, а в памяти звучали стихи Осипа Мандельштама «Импрессионизм»

Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени

И красок звучные ступени

На холст как струпья положил.

Он понял масла густоту, —

Его запекшееся лето

Лиловым мозгом разогрето,

Расширенное в духоту.

А тень-то, тень все лиловей,

Свисток иль хлыст как спичка тухнет.

Ты скажешь: повара на кухне

Готовят жирных голубей.

Угадывается качель,

Недомалеваны вуали,

И в этом сумрачном развале

Уже хозяйничает шмель.

Вспомнил, что для проекта «Смутная алчба» Евгений Деменок и я взяли интервью у Альбина Станиславовича

Вот фрагмент из него:

– Каждый век формировал художественные направления. Конец XIX века – импрессионизм. XX век – кубизм, сюрреализм, абстрактное искусство, поп-арт. Какое из этих направлений повлияло именно на вас?

– Я считаю, что это то направление, в котором я свою жизнь творческую проживаю. Ну, а влияние на меня вечно, за годы всей моей творческой деятельности – это импрессионизм.

– А кто из импрессионистов ближе по духу?

– Сислей.

– Клод Моне меньше?

– Даже больше. На меня воздействует творчество всей этой группы.

– У вас были учителя. Кто из них сформировал вас как художника?

– Моим учителем была природа, прежде всего. Музеи. У нас роскошные музеи. И коллектив. А конкретно – Синицкий, Шелюто (из наших одесских художников). И тот же Ломыкин, и тот же Власов, с которыми я работал.

– Сегодня одесские искусствоведы называют Егорова, Хруща классиками одесской школы. Согласны ли вы с этим? И кого бы вы считали классиком?

– Как живописца – Юрия Егорова, без сомнения.

– А кого ещё?

– Синицкого, Шелюто.

– Вы, наверное, были на выставке в Художественном музее. Там Синицкий совершенно потрясающий.

– Да, да! Это мой учитель. Самый влиятельный и непосредственный.

Выставка в клубе будет работать месяц. Правила карантина не позволяют всех пригласить в один день. Приходите, когда сможете. Клуб работает в будние дни с 12 до 17 часов

Открывайте обязательно фотографии картин, так как фб их воспроизводит не полностью.

 

 

 

 

 

15 февраля

 

Не все надписи на Рейхстаге, оставленные в 1945 можно найти.

Искал вот эту: «Их бин гекумен фун Киев, генумен некуме фар Бабий Яр»

В переводе с идиш : «Я пришел сюда из Киева, чтоб отомстить за Бабий Яр»

И подпись Гершл Полянкер.

Все пять лет в Одесском Политехническом я учился в одной группе, нередко сидел за одним столом с Александром Григорьевичем Полянкером, тогда, конечно же Сашей Полянкером. Не зная тогда, что это сын очень крупного, сегодня говорят – классика, еврейской, идишистской литературы. Почему не знали? А потому, что Гершл Полянкер сидел в Карлаге, его книги были уничтожены…

Сегодня, 15 февраля, Григорию Исааковичу Полянкеру исполнилось бы 110 лет. Он родился на полдороги от Киева в Одессу – в Умани. Закончил ремесленное, стал рабочим, но писал на родном мама-лошен и в 20 лет написал и издал первую книгу рассказов – «Уголь».

Не знал бы я всего этого, если бы не прочитал большую, отлично сделанную книгу, которую написал и собрал Саша Полянкер, мой однокурсник, в память о своем отце – «ПЕРЕШЕДШИЙ РЕКУ».

Когда мы поступали в институт, это 1953 год, отец Саши еще сидел. И хоть Сталин умер, лишь в 1955 году, оставшихся в живых еврейских писателей освободили, разрешив вернуться в Киев в 1956-ом. Молчал Саша об отце. После института мы встречались пару раз, он приезжал в командировки в Одессу, показывал написанную им книгу «Дирижабли нового поколения», я знал, что он увлекся воздухоплаванием, директор «Аэропласта», главный редактор журнала «Монгольфер», но о литературе ни еврейской, ни русской как-то не поговорили.

И вот сейчас я открываю для себя нового Сашу Полянкера. Книгу мне прислала наша сокурсница Света Путилина, которой на первой страничке Саша – спустя годы – объяснился в любви. Нет уже Саши, умер в августе 2013 года. А книга об отце живет своей жизнью, став частью крупнейших библиотек мира.

Вехи жизни Григория Полянкера.

В 1934 , когда создавался Союз писателей, молодой человек был принят в его члены.

Рассказы, первый роман «Шмая – разбойник», где главный герой своеобразный еврейский солдат Швейк. Кстати, друзья с тех пор звали Гершеле только Шмая-разбойник. А он оказался отличным солдатом, пройдя путь от Киева до Берлина, хоть дважды был ранен, контужен, но возвращался в свою часть. Не случайно он был удостоен чести принимать участие в параде Победы 24 июня 1945 года.

Демобилизовался и вновь за своё. Организовал в Киеве альманах «Дер штерн» – «Звезда», единственный печатный орган на идиш. Открыл его в 1947 году. Закрыли альманах в 1948, а в 1949 году и редактора репрессировали. Четверо молодых людей в штатском, посреди города, на улице Ленина затолкали в черный воронок…Следствие длилось год. Избиения, пытки, требование признать себя шпионом… Выдержал. И как милость – не расстрел, а 10 лет лагерей.

И война, и лагерная эпопея, всё это станет потом материалом книг. Но это будет потом, после 1956-го.

Из книги Саши узнал, как вели себя киевские писатели по отношению к его маме, к нему. Помогали, поддерживали Максим Рыльский, Юрий Яновский, Микола Бажан. Не боялись общаться с семьей «врага народа». Такого мужества хватило не всем.

Чуть ли не первым, кто буквально прибежал, когда Григория Исаакович вернулся в Киев, был Виктор Некрасов. Поддерживал, как мог. Расспрашивал. По рассказам Полянкера позднее написал повесть «Кира Георгиевна», дарил свои книги.

Мне представляется, что отношения с Виктором Некрасовым – это оселок порядочности. Если Некрасов приблизился и приблизил – это гарантия «приличного человека»

А в книге, что составил Саша Полянкер много воспоминаний хороших людей. Здесь и архитектор Лариса Скорик, и писатели Леонид Вышеславский и Анатолий Димаров, художники Ада Рыбачук и Владимир Мельниченко,  поэт Юрий Каплан…

Пожалел, что в книге нет солагерников Полянкера – одесских писателей Айзика Губермана и Нотэ Лурье, с которыми он дружил, но они покинули нашу землю до Григория Исааковича…

Единственный текст отца, что Саша включил в книгу – воспоминания о Соломоне Михоэлсе. Добрые, нежные, пронзительные. Сквозь этот рассказ прочитывается и любовь к своему народу, и вера в то, что идишистская культура не исчезнет.

Хотелось бы верить в этот прогноз. Тем более, впереди юбилей Шолом Алейхема, чьи книги читали и читают во всем мире.

Кстати, при обыске у Полянкера доблестные чекисты изъяли не только все военные записные книжки, не только пишущую машинку с идишистским шрифтом, но и полное, 30-томное собрание сочинений Шолом-Алейхема, изданное в США на идиш. Думаю. До сих пор изучают.

 

 

 

  

19 февраля

 

Как леденец во рту растаяла моя Одесса.

Дома почти все на месте. Не все, конечно, но очень многие.

А люди?

То, что все мы смертны, – естественно.

Одних уж нет, а те далече…

Вот это далече и стало сломом, обвалом моего города.

Люди уезжают, когда им плохо. Когда их вынуждают уехать. То ли грозящие катастрофы, то ли нелюбовь государства, то ли предчувствие беды…

Так было в 1917-1920-ых, но я этого не видел, не ощущал, только читал про это….

Так стало в семидесятых-двухтысячных. И это уже при мне, при нас.

Почему вспомнил про это? А я и не забывал. Единственное, что оставалось поддерживать единое одесское пространство, из которого никуда не уходили ни Аркадий Львов, ни Неля Харченко, ни Семен Лившин, ни Юрий Макаров, ни Юрий Михайлик…

По сути, стремлением объединить рассеянные в мире голоса одесситов и занимается Всемирный клуб одесситов.

И всё равно, хоть мятный вкус во рту остаётся – растаяла моя Одесса.

Сегодня об этом напомнила страничка, которую давно написал, для сайта «Они оставили след…»

Оставила неповторимый след и свет семья художников Ивницких – Миша, Зоя, их дочка – Ира.

Миша умер в Одессе, сегодня ему исполнилось 95 лет, Зоя уехала и умерла уже в США…

Прохожу иногда возле их дома, поднимаю голову, окна те же, люди другие…

Вот эта страничка с сайта, который я с первого дня редактировал.

Ивницкий Михаил Борисович (1926-1996)

Михаил Борисович Ивницкий – заслуженный художник Украины, главный художник Одесского академического театра музыкальной комедии им. Михаила Водяного.

Родился 19 февраля 1926 года.

Есть театры одного актера, театры одного режиссера, даже одного драматурга. Уверен, что Михаил Ивницкий создал театр одного художника. Его макеты декораций, его образное видение спектакля нередко были самодостаточны, режиссер и актеры успешно осваивали его театральное пространство.

Дороги эвакуации во время войны привели семью в Оренбургскую область. Именно там, в городе Бузулук, окончил Михаил Ивницкий военную спецшколу, затем Пензенское артучилище. И младшим лейтенантом был отправлен на фронт. Война заканчивалась, но бои были ожесточенными. Затем в Венгрии служил еще полтора года после Победы.

Вернулся к родителям в Винницу. Нужно было думать о профессии. В армии молодой офицер много рисовал, сделал десятки зарисовок. Вот и в Виннице начал искать заказ. В пекарне попросили написать маслом портрет Сталина. Заказ выполнил. Получил мешочек муки. Так решился выбор профессии. Поехал в Одессу, родной город, где жила бабушка, поступил в художественное училище. Правда, учеба затянулась, война оставила свои следы – туберкулез, а значит, госпитали, санатории. И, тем не менее, в 1953 году училище было окончено. А уже в 1954 году оформлен в Одесском русском театре спектакль “Дон Сезар де Базан”.

За сорок лет работы в театрах художником Ивницким поставлены более 250 спектаклей – в Одессе и далеко от нее. В Ленинграде, в БДТ, – “Три мешка сорной пшеницы”, в Москве, в “Современнике” – “Эшелон”, спектакли в Киеве, Баку, Свердловске, Петрозаводске, в Венгрии, Чехословакии, Германии.

И все-таки Михаил Ивницкий мог бы, говоря о себе, переиначить название знаменитого романа Уильяма Сарояна “В горах мое сердце”, сказав,

“В одесской музкомедии мое сердце!”.

Он стал главным художником в этом театре в 1968 году и оставался им до последнего своего дня. Он пришел в театр при блистательном режиссере М.А. Ошеровском, при ярких артистах – Ю. Дынове, М. Водяном, Е. Дембской, М. Деминой, И. Ивановой, в год, когда в труппу влилась “свежая кровь” – молодые, талантливые ученики и ученицы М. Ошеровского из Одесского театрального училища – Г. Жадушкина, В. Фролова, В. Барда-Скляренко, В. Фролов…

Какими новыми красками заиграл театр! Какие искрометные спектакли создавали М. Ошеровский и М. Ивницкий, какая потрясающая атмосфера каждого спектакля создавалась сценографией Михаила Борисовича Ивницкого и театральными костюмами Зои Александровны Ивницкой! Те, кому посчастливилось видеть те легендарные спектакли Одесской музкомедии, никогда их не забудут – такого праздника, такого иронического и романтического веселья, такой подлинной театральной красоты!

А разве только в музкомедии? А замечательное решение “Заката” Бабеля в русском театре. Кстати, этот спектакль играли в день столетия писателя в 1994 году.

Умер Михаил Борисович Ивницкий в 1996 году в Одессе.

Прошло уже около 25 лет со дня смерти художника, но Михаил Ивницкий остался для меня самой значительной фигурой среди театральных художников последнего полувека в нашем городе.

Вышедшая в Нью-Йорке в 2009 году книга Зои Ивницкой “Михаил Ивницкий” даст новому поколению глубину и мудрость этого замечательного человека. Хотелось бы, чтобы был издан альбом рисунков, макетов, чтобы была увековечена память Михаила Борисовича Ивницкого в нашем городе.

  

 

   

21 февраля

 

ПРАЗДНИК ДВОЕМЫСЛИЯ.

Жители страны, которую вам построил Зозуля, Замятин, Оруэлл, добрый день!

С праздником – с международным днем родного языка.

Забыли этот язык? Напомню:

«ВОЙНА – ЭТО МИР, СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО, НЕЗНАНИЕ – СИЛА

Почему решил напомнить?

Сегодня – Международный день родного языка. Он провозглашен ЮНЕСКО в 1999 году, отмечать его назначено 21 февраля, в день, когда были расстреляны полицией студенты Дакки, вышедшие на демонстрацию в защиту своего языка – бенгали.

Мы, к сожалению, говорим не на бенгали, а на русском.

Так в каком положении у нас русский язык?

Если верить Конституции Украины – в отличном, если следовать Законам Украины – в скверном.

Вот элементарный пример двоемыслия.

Только в этом месяце Президент заявляет, что никому не отдаст язык Владимира Даля, (может, прочитал мой пост?) – так как Даль писал под псевдонимом «Казак Луганский», а значит с Украины. Логика труднопостижимая, но главное – «не отдаст».

Так может, появятся в Одессе средние школы на русском языке?

А их нет, как нет.

И это пример все того же ДВОЕМЫСЛИЯ. Двойных стандартов.

Есть заветы, которые сейчас приобретают новые смыслы.

К таким для меня относится короткая запись Льва Толстого: «Слово есть поступок».

К чему это я?

Международный день РОДНОГО ЯЗЫКА,

Иногда его называют «материнским» языком, первым, освоенным не по правилам и учебникам, а услышанном и вошедшим в тебя с молоком матери…

Для себя я называю его языком детства.

Вершины творчества – в искусстве, науке, литературе родом из этих детских прозрений.

Меня обвинят – вновь разъединяю, вновь про «больной» вопрос – о языке.

Наоборот. Стараюсь объединить. Объединить в УВАЖЕНИИ к праву быть разными.

Нужно отстаивать права человека, а не “права государства”.

У человека, у личности должно быть право выбора.

Возможность получить образование на родном языке.

Возможность участвовать в общественной жизни своей страны на родном языке.

Творить на родном языке. Если захотят, потом переводите на языки мира.

Родной язык не зависим от политической географии.

Львов в Х1Х веке австрийский, в ХХ польский, советский, украинский. А львовянин – сын своих отца и матери, а не государства, и язык его – родной язык родителей.

Нужно ли объяснять, что языковая ситуация в Одессе за 225 лет еще более крутая.

Так что – Вавилонская башня?

Не договорятся? Всё рухнет.

Наоборот, в смешении родных языков неожиданно открылась сила, новое качество жизни.

Потому что в основе лежало – УВАЖЕНИЕ.

Замечательно про это уважение написал Владимир Жаботинский в романе «Пятеро»

Рад, что в Одессе не исчезает большая русская литература. С огромным интересом слежу, за новыми романами Сергея Рядченко, стихами, прозой Таи Найденко, Влады Ильинской, Иры Фингеровой, Елены Андрейчиковой, Анны Михалевской, Майи Димерли…

А одновременно на украинском языке блистательно пишет прозу Анна Костенко, стихи Анна Ануфриева.

Так и должно быть. В шестидесятые – семидесятые публиковались в Одессе Борис Нечерда, на украинском, и Юрий Михайлик на русском. Соперничали? А как же без этого, но поддерживали друг друга, ценили друг друга.

Вчера был день рождения удивительного музыканта, но одновременно талантливого поэта Павла Сергеевича Чуклина.

Я бы сказал, он был ревнителем родного языка.

Его стихи в основном духовные. Это разговор с Богом, своеобразная исповедь. Павла уже нет. Шесть лет тому вышла его книга стихов «Время Творца», в которой он рассказал про своё «живое предчувствие Бога». И как бы завещал нам – берегите родной язык.

Наша жизнь в языке. Как писал Юрий Михайлик – «на языке молчания нас позовут домой…»

Но это будет потом.

А пока любите свой РОДНОЙ язык. Уважайте все родные языки.

И осознайте еще раз максиму Льва Толстого: «Слово есть поступок».

Завершить этот пост мне захотелось стихотворением одного из лучших поэтов современной Украины:

 

Александр КАБАНОВ

 

* * *

Почему нельзя признаться в конце концов:

это мы — внесли на своих плечах воров, подлецов,

это мы — романтики, дети живых отцов,

превратились в секту свидетелей мертвецов.

Кто пойдёт против нас — пусть уроет его земля,

у Венеры Милосской отсохла рука Кремля,

от чего нас так типает, что же нас так трясёт:

потому, что вложили всё и просрали всё.

И не важно теперь, что мы обещали вам –

правда липнет к деньгам, а истина лишь к словам,

эти руки — чисты и вот эти глаза — светлы,

это бог переплавил наши часы в котлы.

Кто пойдёт против нас — пожалеет сейчас, потом —

так ли важно, кто вспыхнет в донецкой степи крестом,

так ли важно, кто верит в благую месть:

меч наш насущный, дай нам днесь.

Я вас прощаю, слепые глупцы, творцы

новой истории, ряженные скопцы,

тех, кто травил и сегодня травить привык —

мой украинский русский родной язык.

2018

 

Любим все языки, учим все языки, но не предаём, как писала недавно в памфлете Елена Андрейчикова, – родной язык.

22 февраля

 

Несколько дней тому мне задали вопрос – кто хорошо, интеллигентно сможет вести международный вечер поэзии?

Буквально минуту подумав, ответил:

– Игорь Кнеллер.

Нет, не потому, что бывший квнщик. Мы уже с квнщиками дали маху.

А потому что одессит до мозга костей, умница и остроумец, это не одно и то же.

И, как говорили в «старой Одессе» – просто приличный человек.

Когда-то Михаил Жванецкий написал «автоинтервью» – сам задал себе вопросы, сам на них ответил. Я опубликовал тогда этот текст, в котором Миша объяснял, что любит читать свои новые вещи во Всемирном клубе одесситов, когда за столиком Пойзнер, Губарь, Кнеллер, Сташкевич…

У Кнеллера есть замечательное свойство – он умеет не только говорить, этим качеством обладают в нашем городе многие, но он умеет СЛУШАТЬ, а это уже много реже…

Вы спросите, чего это я всё про Игоря Герцовича Кнеллера? Объясняю.

Этому замечательному человеку сегодня исполняется 70 лет.

Сегодня это уже не возраст, это свидетельство о зрелости.

Он постиг уже «простые вещи».

Какие?

Позвольте процитировать вновь Жванецкого:

«И после того как не понял сложного и не осуществил, начинаешь открывать простые вещи.

Что спать на воздухе лучше.

Что жить среди зелени лучше.

Что надо поднять упавшего.

Что надо впустить в дом переночевать.

Что надо угостить каждого, кто вошел.

Что надо принести, если попросят.

Что надо заплатить первым.

Что надо сварить бульон для больного, даже чужого.

Что надо не раздражаться на раздражение.

Землю надо любить. Воду надо любить.

Чистый воздух надо любить.

Детей надо захотеть.

Бросить все лишнее. Выбросить хлам.

Остаться с одной женщиной.

Смеяться, если смешно. Громко.

Плакать, если больно. Тихо.

Оскорбить может только плохой человек. Хороший уйдет от твоей обиды.

Надо восстановить свой род и посмотреть, кто там был, чтобы знать откуда.

Не стесняться ходить к врачам.

Ходить на могилы.

Смерть есть смерть.

И до нее какое-то время.

Мне могут сказать, а при чем тут Игорь Кнеллер. Я отвечу – мне кажется, это все про него.

Он постиг простые вещи.

Как?

И когда учился в 3 школе на Льва Толстого. Кстати, до моей 107 всего 150 шагов и 15 лет разницы в эпохах.

И когда учился в Одесском политехническом. Разница в возрасте не сокращалась.

И когда играл в КВН. Тут он становился еще моложе.

И когда был одним из придумщиков Юморины…

Он был замечательным актером. Но и писателем тоже. Писал с Гариком Голубенко, с Лёней Сущенко…

Не знаю, писал ли Игорь стихи. Но читает стихи – Самойлова, Бродского, Михайлика – он превосходно

А как достойно он вёл концерты «Золотых скрипок Одессы»…

И вдруг подумал – а что это я всё рассказываю и рассказываю.

Вот и вступает Игорь Кнеллер в возраст, где нужно самому сесть и написать. О себе, о брате, замечательном музыканте, рано покинувшем этот мир, о маме, их вырастившей, о папе, познавшему «ласку» советской власти, о друзьях, среди которых многих уже нет, Макарове, Лившине, Жванецком…

Посмотрел фото Миши Рыбака. Увидел Кнеллера и Сущенко. Поют. Значит, над кем-то смеются. Так и продолжай, и продолжайте.

    

 

26 февраля

 

 

Новости бывают радостные и грустные.

Вот и эта опечалила. Вчера один из друзей прислал мне в мессенджер фотографию дома Евгения Ермиловича Запорожченко на Уютной и сообщение, что этот дом, построенный архитектором Дмитренко, выставлен на продажу, что на его месте смогут построить современный хмарочёс.

Автор письма спрашивал меня – почему город не выкупит здание и не создаст музей Отрады?

Я бы начал с другого вопроса – как получилось, что памятник архитектуры продается и перепродается?

И вновь подумал, что надежда не на городской бюджет, а на просвещенных меценатов. Пример Вадима Мороховского, создавшего для города музей, неужели никого не вдохновляет?

Конечно, в этом доме друга Валентина Катаева – Евгения Запорожченко мог бы быть музей Отрады. Вспомните – Отрада – это и книгоиздатель Фесенко, и художник Формаковский, и врач Дю Буше, в чью дочь влюбился Гумилев и фантастически интересная семья Цомакион, и Сергей Зенонович Лущик…

И тут мои размышления изменили вектор. Лущик многие годы собирал, как бы заново открыв для нас замечательного художника Михаила Жука.

Тарас Максимюк многие годы предлагает городу коллекцию работ Жука, ставя единственное условие – создайте музей.

Напомню для тех, кто не знает, не представляет, что это за фигура.

Одесский литературный музей в 2020 году издал книгу украинского художника Михаила Жука.

Подготовила сборник рассказов, сказок, стихов, воспоминаний «Белым и черным хотел бы я быть» сотрудник музея Алена Яворская.

Презентация книги стала праздником. Проводилась она в международный день родного языка. А для Михаила Ивановича Жука родным был украинский. На нем писал, на украинский переводил Александра Блока и Оскара Уайльда, до войны в одесском оперном театре шла опера Спендиарова «Аламаст». Либретто для театра перевел Жук.

Очень непростую жизнь провел этот мастер.

Родился в семье рабочего – маляра в Каховке в 1883 году. Зарабатывал на хлеб с восьми лет. И одновременно учился. Настолько хорошо, что был принят в Киевскую художественную школу, к Александру Мурашко, а по окончании уехал в Краков, в Академию художеств, где учился у выдающегося польского художника Станислава Выспянського. Замечу, что Выспянський не только писал картины, но и пьесы, стихи, так что возможно учеба у него тоже способствовала тому, что Михаил Жук стал и поэтом, прозаиком, драматургом…

Уже в 1904 году в Киеве состоялась его первая персональная выставка. Но очень удачная. Киевский зритель не был знаком с работами модернистов и не воспринял творчество молодого художника. Те же работы, показанные через год во Львове, принесли ему настоящий успех.

До сих пор, рассуждая о художественном творчестве М. Жука, а вышли монографии, альбомы, употребляют общее понятие – модернизм. Я бы конкретизировал – Жук учился у сецессионистов, центром которых была Вена, он и стал крупнейшим украинским сецессионистом на долгие годы.

После академии Жук долго жил в Чернигове, дружил с Коцюбинским, учил молодого Павла Тычину.

В черниговский период он создал серию замечательных портретов деятелей украинского художественного возрождения. Он и сам был человеком Возрождения, живописцем и графиком, философом и учителем, прозаиком и поэтом.

В годы революции Михаил Жук один из восьми профессоров Украинской Академии, но наступают советские времена, Жук возвращается в Чернигов, а в 1925 году его зовут в Одессу профессором в архитектурный институт.

С Одессой связаны его жизнь и творчество сорок лет.

В Одессе Михаил Жук создает замечательную серию гравированных портретов своих современников.

Но…в 1931 году его арестовывают. В заключении провел около полугода, но после этого ни живописью, ни графикой не занимался.

Можно было подумать, что сковал страх. И поэтому ушел только в керамику. Но у Жука хватило смелости не уничтожить ни одного портрета людей, расстрелянных, оболганных советской властью. И это ли не высшая смелость?

Казалось бы, мог озлиться, с приходом румын сотрудничать. Но Михаил Жук не пошел на работу к оккупантам. И лишь в 1944 году вернулся в художественное училище.

Умер мастер в 1964 году. На доме, где он жил на Канатной, 76 висит мемориальная доска. Уже после смерти отца его сын, тяжело болевший продал наследие отца трем одесским коллекционерам. И в этом отношении судьба картин сложилась достойно. И Сергей Лущик, и Тарас Максимюк, и Виталий Лисничий устраивали выставки живописи и графики Жука.

Когда открывался Музей частных коллекция Александра Блещунова, я писал в статье, что готов подарить городу замечательное собрание картин Михаила Жука Тарас Максимюк. Его требование элементарно. Он должен жить при музее, быть его хранителем. Это было 45 лет тому. Власти менялись, проблема осталась. Нет в Одессе и поныне музея Михаила Жука, хоть экспонаты для музея давно подготовлены.

А вот литературное наследие Жука хранилось у Сергея Зеноновича Лущика. Он готовил тексты к печати. Дарил часть рукописей Одесскому литмузею, а затем, когда болел и решил расстаться со всем литературным наследием Жука, сообщил об этом литмузею. И тут на помощь пришел постоянный меценат музея Сергей Гриневецкий. Выкупил все рукописи и передал их музею.

И вот вышла книга. Последняя книга Михаила Жука издавалась 90 лет назад, так что и те тексты, которые публикуются впервые, и те, что печатались когда-то, возвращаются литературу. Прекрасные стихи, возвращающие в эпоху символизма, где интонации Леси Украинки и Блока переплетены в строгой сонетной форме. Кстати, Михаил Жук был автором первого украинского венка сонетов еще в 1918 году. А в Одессе он написал цикл сонетов «Море», в котором и мощь стихии, и магия нашего города.

Очаровательные сказки. Не знаю – для детей или взрослых. Психологически выверенные воспоминания о Коцюбинском. А вот рассказы мне показались скорей историей литературы, чем живой литературой. Зыбкость ощущений, столь характерная для символизма…

Конечно, для меня Михаил Жук прежде всего замечательный художник. Смотрю на одну его гравюру на стене напротив компьютера, и сердце радуется.

Но я признателен всем тем, кто вернули его творчество и в литературу.

После презентации книги я несколькими словами перебросился с внучкой Михаила Ивановича Жука, и она мне с горечью сказала, что в художественном музее должны храниться десятки лет шесть картин дедушки, но ни на одну выставку их не давали, да она просто не знает, что это за работы, сохранились ли они. Обещал, что когда буду писать, упомяну об этом, может, покажут их и не только внучке, но и всем нам.

Как интересна и поучительна художественная, литературная история Одессы.

Как город был многонациональным, так и его культура.

Возвращается его украинская составляющая. Настоящая, а не шароварно-лубочная

Как сообщила мне Алена Яворская, Одесский литмузей готовит еще одну книгу с наследием Михаила Ивановича Жука.

Так что, может, наступило время для музея?

Вот вам и туристическая привлекательность Одессы, и сохранение её духовного наследия…

 

 

 

 

27 февраля

 

 

Есть фильмы, о которых говорят, которые смотрят все, кто любит кино.

Есть фильмы, которые передают друг другу, как эстафетную палочку.

Не передашь – прервёшь цепь, лишишь радости друзей.

Мне позвонила Наташа Богачова, жена Жени Деменка, и сказала, что огромное удовольствие получила от последнего фильма Скорцезе «Представьте, что вы в городе».

Признаюсь, если бы она сказала, что это семисерийный сериал, я бы долго думал, прежде чем решился бы посмотреть.

Но она сказала – документальный фильм, а это мне уже любопытно.

Да и фамилию Скорцезе знаю десятки лет. Помню «Первое искушение Христа», «Ирландец», «Эпоха невинности»…

Так несколько дней тому очутился я в Нью-Йорке с Мартином Скорцезе и американской писательницей Фрэн Лейбовиц, с которыми провел, слушая их беседы три с половиной часа, 210 минут. Читал ли я раньше писательницу Фрэнс Лейбовец? Нет, не читал. Знал ли о её существовании? Нет, не знал. Почему же после первой серии, посмотрев полчаса, их разговор о Нью-Йорке, не отставил это кино…

Оказалось, что в этой 70-летней, резкой, ироничной, неожиданной даме есть некая магия. Согласен с ней или не согласен, а её мнения парадоксальны, ее интересно слушать.

И мне, и Мартину Скорцезе, который дружит с нею 50 лет. Более того, оказывается, десять лет назад он уже снял с нею разговор длиной в полтора часа, успех того проекта и побудил очень успешного режиссера вернуться к своей героине Фрэн Лейбовиц, к своему герою – Нью-Йорку и вовлечь нас, зрителей, в размышления о том, как меняются города, что такое шум Нью-Йорка, его музыка…

Еврейка и итальянец в огромном космополитичном городе, который любят больше всех других в этом мире. Американцы, рожденные в этом плавильном котле…

Передаю эстафетную палочку.

И вы представите, как и я, что вы в городе. И вы поймете, как и я, что не все женщины одинаковы. И, наконец, что кино бывает очень разным, и 210 минут МОНОЛОГА НЕМОЛОДОЙ ДАМЫ – это тоже захватывающе любопытное кино.

 

1 марта

 

 

Легко запомнить – 1 марта не только начало весны, но и День рождения прекрасного одесского художника Михаила Черешни.

В музее Блещунова сейчас проходит выставка картин Черешни. Он не часто показывает свои работы на выставках, так что поспешите. А я познакомлю вас с моей статьей об этом художнике.

«Тают зеркала в пустыне комнат…».

Назвал эту статью строкой из стихотворения поэта Ефима Ярошевского, посвященного художнику Михаилу Черешне. Приведу целиком последнюю строфу этого стихотворения, так как сквозь сюрреалистическую поэтику проступает образ судьбы художников – поэта и живописца:

Тают зеркала в пустыне комнат.

Время движется к весне.

Кто нас помнит? Нас никто не помнит.

Дикий снег заносит нас во сне.

Думаю, важный и болезненный вопрос для каждого творческого человека: «Кто нас помнит?». Жесткий и горький ответ, в котором Судьбы многих, работавших для себя, «в стол», в уединение мастерской, не для издательств и выставкомов – «Нас никто не помнит…».

Ответ, действительно, жесткий, но, как показало время, не окончательный приговор. Помнят!

Черешня как-то сказал мне, отказываясь от предложения сделать выставку во Всемирном клубе одесситов: «Ты ведь знаешь, я человек не публичный». И это, правда, он даже у себя в мастерской редко и не всем показывает новые работы.

За восемьдесят три года жизни, считанные персональные выставки в Одессе, в галерее «Артис», которой руководила Наталья Межевчук, в Музее современного искусства Одессы и одна персональная выставка в Петербурге, где Миша учился (тогда еще в Ленинграде) в Училище имени В.Мухиной, не менее прославленном, чем Академия художеств (Институт имени Репина).

Младший брат – Валерий Черешня, талантливый поэт, живущий в Петербурге, пишет о себе, но многое может быть спроецировано и на старшего – Михаила:

«До 20 лет жил на Дерибасовской (что комментария не требует). В 20 лет почувствовал невозможность дальнейшего существования в пряной духоте талантливого бульона, именуемого Одессой, и отправился в Ленинград, город открытого пространства и строгой архитектуры…».

Это «открытое пространство и строгая архитектура», не говоря уже о музеях, тогда манили многих. Не случайно в одно время с Мишей Черешней в Ленинграде учились Аня Зильберман и Семен Гармиза, Орест Слешинский и Валентин Филипенко и многие другие – в 60-е – 80-е годы. На мой взгляд, одесситам перекличка Южной и Северной Пальмиры была ближе. Во всяком случае, в Ленинград ехали учиться чаще, чем в Москву, в Киев, в Харьков или во Львов.

Окончив Мухинку, Миша вернулся в родную, хоть и «пряную духоту талантливого бульона». Что это значило для него, для его ближайшего друга художника Шурика Рихтера (тогда никуда не ездившего) легко почувствовать, читая один из наиболее популярных одесских самиздатовских текстов 70-80-х годов, ныне опубликованный разными изданиями – «Провинциальный роман(с)» Ефима Ярошевского.

Вот несколько строк из главки «Спина захолустного Антиноя», посвященной Мише Черешне и Шурику Рихтеру:

« – Ну, ребята, а теперь посмотрим гравюры.

Шурик, посмотрим?

Все начали смотреть. Шурик, беспощадно зажав зубами окурок, что-то сказал. Что-то касательно гравюр.

– Шурик, все это уже было, – заметил Миша. Безмерная тысячелетняя усталость затаилась в его спине. – Было, было. Всё было.

– Черешни еще не было, – поддразнивал его Шура.

– Неправда. Я был. В моей первой жизни. В четырнадцатом веке. В испанских колониях. На Кордильерах. Меня тогда зарезали. Как еврея. Но я был. Меня помнят историки. Так что… как видишь…».

Если бы я писал биографический очерк (маленький томик серии «Жизнь замечательных людей» –ЖЗЛ), может, я назвал бы его : «Безмерная тысячелетняя усталость затаилась в его спине». Вряд ли с таким длинным названием любое издательство согласилось бы. Но в качестве эпиграфа – наверное.

Передо мной задача куда более локальная – попытаться определить место Михаила Черешни в художественном пространстве Одессы. А в том, что его негромкое присутствие (антипубличность!) значимо, у меня никогда не было сомнений.

В 1980 году, сорок лет назад фотограф Валентин Серов выпустил два самиздатовских альбома «Художники Одессы». Это фотолетопись альтернативного искусства 60-70х годов. Во второй выпуск, наряду с Алтанцом, Божко, Князевым, Ковальским, Морозовым, Степановым, вошел и Черешня. Автобиография короткая: «…родился 1 марта 1938 года в Одессе. В 1966 году окончил ЛВХПУ им. Мухиной. Работаю в Художественном фонде».

Там же три черно-белых фотографии картин. Даже в монохромном воспроизведении они говорят о творческих предпочтениях автора. И фотография, снятая на балконе квартиры, на Дерибасовской,17, где рядом с Черешней – Алтанец, Стовбур, Рисович…

Пожалуй, и на квартирных выставках я не помню работы Черешни, только на выставке в квартире Вити Рисовича. А вот начиная с «перестройки», с оживлением социальной и художественной жизни в стране, в городе, Миша Черешня на какое-то время прерывает свое затворничество. Его работы появляются на выставках ТОХа (возникло такое художественное объединение), в галерее «Либерти», наконец, небольшая, но достойная выставка в «Артис».

В связи с этой персональной выставкой я опубликовал в газете «Вестник региона» статью «Трещина, соединяющая мир» искусствоведа Ольги Савицкой, выпускницы нашей Грековки, учившейся в Ленинграде и жившей между Одессой и Ленинградом-Петербургом. К сожалению, в последние годы мы реже обращаемся к ее творческому наследию (Оли уже нет среди нас), а она была талантливым исследователем и знатоком одесской художественной школы. Тем важнее зафиксировать, что единственная статья, посвященная творчеству М.Черешни, была написана Ольгой Савицкой.

Вот как она заканчивала свое эссе:

«Повышенный градус эмоций. Звонкая и щемящая нота… В богатом мире одесской живописи, где есть художники хорошие и очень хорошие, эта краска принадлежит только герою данной выставки».

Своеобразие. Действительно, картины Черешни на любой выставке узнаваемы. И это свойство не только работ последних лет. Таким он входил в живопись. В мемуарах Дины Михайловны Фруминой несколько абзацев посвящены этому ее талантливому ученику, окончившему училище в 1960 году. Вспоминает Дина Михайловна, как трое друзей – С.Сычев, А.Рихтер и М.Черешня делали на диплом фреску, которую тогдашний директор В.Соколов приказал смыть как формалистическую. За развитием творчества Миши Черешни наблюдала Дина Михайловна и в дальнейшем.

«Уехав в Ленинград, – пишет Фрумина, – поступил на монументальный факультет училища имени В.И. Мухиной. Окончив, вернулся в Одессу, участвовал в выставках произведениями монументально-декоративного характера – занятными и своеобразными. Показывая их в Петербурге, стал членом Международного союза художников при ЮНЕСКО. Приобретаем коллекционерами и ценителями современного в изобразительном искусстве».

«Ценителями современного в изобразительном искусстве» – важное признание из уст Д.М.Фруминой.

Что же оно обозначает?

Конец 50-х годов («оттепель»!)– был времен открытия (я бы сказал – приоткрытия) импрессионистов и постимпрессионистов молодыми художниками, на которых был поставлен крест запрета соцреализмом. Пусть по немногим альбомам в отделе искусства библиотеки имени Горького, в частности, альбомы знаменитых собраний Морозова и Щукина, ставших Музеем новой западной живописи, происходило приобщение к французской живописи конца19-20 века. Потом уже будут экспозиции Эрмитажа и музея имени Пушкина в Москве, богатая библиотека Академии художеств… Непременно должен сказать, что Миша Черешня один из самых образованных художников в то время в нашем городе. Музыка, поэзия, архитектура – все это не прошло мимо него, а вошло в его духовный мир естественно и навсегда.

Много давало общение с художниками старших поколений, такими, как Илья Шенкер и Амшей Нюренберг. Его первые работы, которые я видел, кажется, были в кругу поисков его сверстников –шестидесятников – Люсика Межберга, Миши Матусевича, Лени Межирицкого, возвращавших одесский пейзаж в импрессионистическую привлекательность. Таков, например, пейзаж, яркий, активный в цвете, – «Дерибасовская». Но постепенно художник почувствовал, что наслаждения импрессионизмом достаточно. Этот благодарный опыт позади. Его миром становится мир интерьеров, пустых комнат, зеркал и зазеркалья. И вот тут открывались два пути – сюрреалистических картин и лирически экспрессионистских сюжетов.

В коллекции Музея современного искусства Одессы находится одна из его сюрреалистических композиций. Вот где проявилась учеба на монументальном факультете. И все же, настолько внятно сюрреалистических полотен у Черешни немного, хоть и в них он остается самим собой, узнаваемым по цвету, по манере письма. Главная линия его творчества пошла в русле экспрессионизма, очевидно, не без интереса к творчеству Хаима Сутина, хоть говорить о прямом влиянии, очевидно, не нужно.

Говоря об еврейской составляющей одесской школы, мы чаще всего называем имя Иосифа Островского, хоть могли бы вспомнить Александра Фрейдина, Изю Клигмана, Зою Ивницкую. В этом ряду Миша Черешня должен был бы называться одним из первых. Не тематически, не сюжетно, скорее, духовно воспринял он традиции еврейских художников «парижской школы».

«Безмерная, тысячелетняя усталость затаилась в его спине». Это ведь не столько словесный портрет художника, скорее словесное отражение («зеркало») десятков его картин. Среди них и одинокая фигурка в интерьере, и одинокий (безлюдный) интерьер, с мебелью тесно его заполняющей, отчего он кажется еще более одиноким, и интерьер – автопортрет у мольберта и семья в глубине пространства (не парафраз ли это знаменитых «Менин» Веласкеса?!).

На первый взгляд, живопись Черешни кажется легко написанной, импровизационной. Эта импровизационность возникает благодаря экспрессии мазка, столкновению цветовых диссонансов, которые уверенная кисть художника в конце концов приводит к напряженной, экспрессивной гармонии.

Так, многократное движение кисти по холсту, мазок к мазку, в течение всей жизни накапливает «тысячелетнюю усталость».

Одесской школе живописи, впитавшей и опыт петербургского образования, нисколько ей не повредивший, а напротив, еще более усиливший корневые основы родного Юга, есть чем и кем гордиться.

Михаил Черешня – тому достойный пример.

 

 

                                    

художник Михаил Черешня

2 марта 2021 г.

Первого марта многое случилось в мировой истории. Когда-то в СССР отмечали теракт первомартовцев, убивших самодеятельной бомбой Александра Второго. Между прочим, в их числе был и студент из Одессы Желябов.
Вчера, если судить по ленте фейсбука, настроение было более мирное – день кошек вытеснил даже всемирную тревогу в связи с короновирусом.
Да и новый праздник давал о себе знать – день комплимента. Помните у Окуджавы – «Давайте говорить друг другу комплименты…» И слава Богу! Исчезает паника, а она мне кажется страшнее нового гриппа.
Как пишет Влада Ильинская «Перспектива потопа страшнее самого потопа»

Но у нас был и свой, маленький, локальный праздник. Двенадцать лет назад, 1 марта, по предложению Евгения Деменка во Всемирном клубе одесситов начала работать студия «Зеленая лампа». Простая мысль лежала в основе. Молодые люди, пишущие стихи, прозу, не знают друг друга. Создать для них среду, научить слушать друг друга.

Не учить писать, а выявлять талантливых людей, помогать им печатать свои произведения.

Не помню, кто сказал: «Талантам нужно помогать, бездарности прорвутся сами»
Увы, это действительно так. И мы решили ежегодно – от студии «Зеленая волна» издавать одну книгу студийца. Это меценатский проект Евгения Деменка.
       Кстати, у самого Деменка за эти 12 лет вышло немало книг. Недавно написал предисловие к его книге путевой прозы, которая вышла в Харькове, а Женя пишет новую повесть, готовит большую книгу, посвященную одесситке, всемирноизвестному художнику Соне Делоне…

      Конечно, вначале у студийцев выходили книги стихов. Поэты главенствовали.  Евгения Красноярова, Елена Боришполец, Влада Ильинская, недавно Тая Найденко…

Затем подтянулись прозаики. С радостью мы издали прекрасную книгу рассказов Майи Димерли.

Дальше – больше. Попробовали себя в написании коллективных романов-буриме. И вот уже три романа, вначале на страницах «Вечерки», за что редакции огромное спасибо, а потом и книжками.

В прошлом году издали роман Анны Михалевской «В коконе». К нему сделал иллюстрации Виктор Джевага, роман был представлен и получил награду на фестивале «Зеленая волна»

Приятно, что ширится круг меценатов у студии. Вторую книгу стихов Влады Ильинской поддержал Сергей Гриневецкий, коллективный роман «Ямщик, не гони самолет» – Александр Курлянд, а роман Анны Михалевской помогает издать Елена Андрейчикова, передавшая свой гонорар по проекту «прозаностра» на издание книги.

Что издадим в этом году? Поговорим на встрече «зеленоламповцев» 17 марта.

Кстати, издательская деятельность не прерывается. Верстаются книги Виктории Коритнянской и Юлии Мельник, так что встречаем двенадцатилетие достойно.

Поздравляю всех прихожан «Зеленой лампы» с днем рождения!

Верю, что литературная слава Одессы не только в ее прошлом, но и в ее будущем.

 

 

One Response to “Евгений Голубовский. Страницы из фб-дневника”

1. Галина says:

   March 11, 2021 at 12:44 pm

   Очень интересная рубрика Евгения Михайловича Голубовского, открывается целостный,многоцветный художественный мир. Рука маэстро!!! Спасибо редактору Верочке Зубаревой, что так внимательна к Одессе!

   Reply