Сергей ПАГЫН. Удержи ушедшего
Вот майский дом – недавно побелён,
омыт ветрами с четырёх сторон
и ветками цветущими обласкан.
Мне б рассказать о праздничном столе
и о вине, вздохнувшем в хрустале,
и об окне, что пахнет свежей краской.
Мне б рассказать о маме и отце,
сидящих в полумраке на крыльце,
о ливне прошумевшем, о сирени,
о вымокшей рубашке, о любви…
Но прошлое – зови ли, не зови –
теперь всего лишь высохшие тени.
И только в снах даётся им объём.
И входит свет в открытый юный дом,
и гаснет всё в слепящем этом свете –
обрёл он свойства милосердной тьмы,
как лето – стынь мгновенную зимы,
как жизнь – пространство потайное смерти.
КАРТИНА
Яблоко подмёрзшее на окне,
пряди в поле снежные за окном –
вот и всё…
И хватит, чтоб в тишине
в пустоте возник одинокий дом.
Во дворе бочонок гнилой без дна
и петух, клюющий из миски жмых.
Вот давно не крашенная стена,
дверь в чешуйках выгнутых голубых,
и седая женщина у стола,
тяжело вздыхая, лущит фасоль.
Вот к жилищу мягко подходит мгла,
и в уставшем сердце стихает боль.
И вода яснеет в недолгом сне –
он легко в пространстве плывёт ночном…
А всего-то – яблоко на окне,
поле поседевшее за окном.
* * *
Как слабы мы в неведенье своём!
Как светится со снедью полотенце
в траве, в тени, отброшенной крестом,
и замирает на погосте сердце.
Как ленточки алеют на ветвях,
повязаны влюблёнными на счастье,
и трепетно свеча горит впотьмах,
живому – свет,
а мёртвому – участье,
и он глядит порой из-за плеча,
и общий взгляд становится бездонным…
А яблоко в ложбинке калача
распробовано воздухом застольным.
* * *
Проходит жизнь – остаётся свет,
в пыли сутулый сапог
и детский синий велосипед
в траве по ржавый звонок.
И небом веет в дверную щель,
и так тишина тонка,
что можно даже услышать трель
с дороги пустой звонка.
* * *
По опрокинутой воде
небесного пруда
скользит в осенней пустоте
неведомо куда
ворона тонкая одна…
В длину иль в ширину
невольно меряет она
над нами тишину.
Ни рыб медлительных там нет,
ни трав береговых.
И только свет, и только свет
для мёртвых и живых.
* * *
Становлюсь светлее и прозрачней,
чьим-то лёгким предосенним сном,
пересохшим, выцветшим, чердачным
в небесах летающим окном.
Словно время мне из вен пустили –
и всё дальше глинистая твердь.
И теперь уже не или-или,
а и жизнь, и облако, и смерть.
* * *
Когда человек выбирает стать тенью,
он слышит печаль однолетних растений,
шуршащих зимой на ветру,
он чует дыханье воды под суглинком,
он ходит в прозрачных воздушных ботинках
по снежному с ночи двору.
А мы вызываем к нему костоправа,
а мы предлагаем таблетки и травы,
и водим его по врачам,
к целителям ходим и делимся снами,
гадаем, вздыхаем, а он уж не с нами,
а он далеко уже – там…
Сквозь сердце его пролетает синица,
в его средостенье шиповник ветвится,
он – голос заснеженных трав,
он – воздух заплечный, и зов его тает…
Он сделал свой выбор,
и смерть наступает,
к уходу его опоздав.
* * *
На последний кукурузный сноп
сядет в полумраке и закурит.
Кашлянёт, почешет потный лоб,
на закатный поглазеет сурик.
Ни цикад не слышно, ни сверчков –
в ноябре откуда взяться пенью?!
Только мерный шелест ветряков,
на меже стоящих в отдаленье.
Да полёт вороний на ночлег
из окрестных опустевших далей.
Посидит уставший человек,
без особой думая печали:
жизнь почти прошла…
А полю нет
ни начала, ни конца, ни края…
И пойдёт он, кукурузный свет,
как ребёнка, к сердцу прижимая.
* * *
Рукавом, пропахшим весёлой влагой –
виноградной кровью, бурлящей тьмою,
вытираешь лоб, говоришь с собакой,
говоря на деле с самим собою.
Пусть вино побродит в дубовой бочке,
наберётся истины и мерцанья…
Каждый миг кончается многоточьем,
каждый звук кончается умираньем.
И теперь ты чувствуешь всё острее:
кислый вкус дымка от дворовой печи,
что горит, безлиственный воздух грея,
замиранье снов,
убыванье речи.
А начнут мести снеговые мётлы,
и графин наполнишь ты жизнью винной,
мы тогда оставим глоток для мёртвых
и немного музыки
неисполнимой…
* * *
Сентябрь стирает границы
меж небом и твердью земной.
И светом источены лица
и листья ветлы надо мной.
И дерево тихо рябится
стоящим живым озерцом.
Где рыбина тут и где птица,
где облако свито в кольцо?
И можно в предчувствии воли
травою сухою по грудь
пойти в опустевшее поле –
и в небо случайно свернуть.
* * *
Легчает жизни вещество
и переходит в свет.
И кроме света ничего,
пожалуй, что и нет.
Ну, разве только – смерть травы,
прозрачна и чиста.
Слетает с тёплой синевы
не лист, а тень листа.
Вот и твоя бесплотна нить –
кружится на ветрах.
Её уже не уловить
рукам небесных прях.
И слышишь ты в пространствах сих
как звонки и тонки
надмирных ножниц золотых
напрасные щелчки.
* * *
Орех раскидистый стоит,
многоязык, многоочит,
сплошное осязанье,
весь зренье чуткое и слух,
вошедший в плоть кривую дух,
огромное дыханье.
Ветвится бездна во дворе.
Ползёт букашка по коре,
и ужас ей не ведом.
Мне не понять, не подсмотреть –
другая жизнь,
другая смерть,
пронизанная небом.
* * *
Удержи ушедшего, не пускай,
пусть глядит во мгле он за рваный край
своего посмертного бытия,
и ему свечою тоска твоя,
и ему опорою голос твой,
горловой, прерывистый и родной,
и ему светлицею горький сон,
где срывает яблоко с ветки он.
Удержи ушедшего, удержи,
пусть дрожат древесные этажи
с обжитыми гнёздами на ветру,
и метель проносится по двору,
забивая снегом горячий рот…
Но с высот пугающих, из пустот
на тебя сплошные глядят глаза,
и синица светится, как слеза,
и в ресницах прячутся снегири…
Говори с любимыми, говори.
* * *
Чиня отцовскую ушанку,
дубовых дров неся охапку,
воды замёрзшей каравай
из бочки старой вынимая
иль просто ложечкой мешая
в надбитой кружке чёрный чай,
я помню, помню: мир непрочен.
Как много в небе червоточин,
какие бездны прячет твердь!
Как в снежном ветре время глухо!
Усильем зрения и слуха
могу я страх преодолеть,
шагнуть на вспорх или на сполох –
синичий свет, мышиный шорох,
подлёдный шум незримых рек…
Пусть спит беда, глядя сквозь веко,
нужны для шага человеку
пространство,
время,
ветер,
снег.
ЗИМНИЙ ПРОХОЖИЙ
Он идёт подобно безумной Грете,
позабыв о тлеющей сигарете,
в летних туфлях, в куцых и рваных брюках
между псов, лежащих на тёплых люках.
Вдоль его дороги кричат деревья,
из глубин,
из тёмного из поверья
выползают чудища, все стозевны,
и пылают зданий окрестных стены.
Он глядит вперёд, не отводит взгляда,
ничего не нужно ему от ада.
Ни меча в его руке, ни сковородки –
беломора пачка и четверть водки.
Он идёт широким и твёрдым шагом,
и во мгле скрывается за оврагом.
И опять становится тихо в мире,
но теперь он тоньше,
теперь он шире,
и теперь страшнее он и чудесней…
Человек во тьме идёт, поёт песню.
Об Авторе: Сергей Пагын
Родился в 1969 г. в Молдове, в г. Единцы, где и проживает по сей день. Окончил филфак Бельцкого пединститута. С 2000 г. - главный редактор регионального издания "Норд-инфо". Автор пяти книг стихов. Стихи публиковались в журналах "Знамя", "Дружба народов", "Дети Ра", "День и ночь", "Северная Аврора", "Интерпоэзия", "Москва", "Юность", "Плавучий мост" и других, в сетевых литературных журналах, альманахах и антологиях. Член Ассоциации русских писателей Республики Молдова.
Замечательные стихи! Поздравляю, Сергей!
Очень рад! Спасибо Вам огромное! Читаю Ваши замечательные книги. Тем приятнее Ваш отклик!