ПИАНИНО

Пианино внесли, пианино на гнутых ножках,
на развале нашли – поиграй еще тут немножко,
много всяческих нот в деревянном уме хранишь ты,
деревянное чудище с рыжей немецкой крышкой.

Расскажи, для кого ты играло, в какой гостиной
отражало в петлице розу и блеск камина?
Как играло ты им посредине войны и снега,
так теперь поиграй человекам иного века.

С нераскрытым бутоном в петлице мы будем хлопать,
будет в желтые мундштуки набиваться копоть,
будут пальцы стучать, будут даже лупить в четыре,
будет чистое счастье, а горя не будет в мире.

Ты – давай, извлекай звуки вечные нот барочных,
сколько силы в твоих удивительных молоточках,
долго-долго играй, ты трофейное, ты бесслёзно,
и от счастья распустится в узкой петлице роза.

 

* * *
Не забывай это никогда,
для верности заруби на лбу:
пока плывет в облаках звезда,
она хранит на земле судьбу.

Пока плывет луна сквозь закат
и освещает глухую ночь,
и пусть шумит крылом листопад,
и птицы вдаль улетают прочь.

И пусть сто раз для отвода глаз
лишь для потери у нас душа,
и вся-то жизнь в никуда рвалась,
не стоя ломаного гроша…

 

* * *
Филиппу

Как долго собирались, выходили,
букет, конечно, дома забывали,
как ссорились, как в зеркало смотрели,
вернувшись за букетом, как молчали.
Как по дороге ты уткнулся в книгу,
как запропала с адресом бумажка,
как в зеркальце шофер косился дико
на психов, как свистела неотложка.
Мотал кварталы тьмы зеленый счетчик,
звенел в стекле серебряный бубенчик.

Один на свете ты поймешь мой почерк
с его избытком русских поперечин.

 

КАРНАВАЛ

Карусель вверху крутилась
в тихом парке возле арки,
с детством девочка простилась,
вдруг влюбилась, елки-палки.

Юность ехала и мчалась,
кони морды в снег макали
и стучал дождя стеклярус
по обшарпанной эмали.

И с обшарпанных повозок
он стекал почти неслышно,
полетела жизнь на воздух –
фотография со вспышкой.

Вот успеть бы всё заметить
мимолетом взглядом сверху,
эти гривы – что за прелесть,
всё, что надо человеку.

Мы живем на карнавале,
карнавале, карнавале…
Эй, лошадки, трали-вали,
полетели, побежали!

 

* * *
Чай, сахар, заварка,
салфетка светит неярко,
оглянешься, как на помарку,
а было всё вроде подарка.

О, как я тебя не ценила,
приценивалась только с виду,
как пьяница ищет бутылку,
затравку искала, обиду.

Обиду срывала на каждой
салфетке, ни в чем не повинной,
как лезет в бутылку бесстрашный,
но глупый и, в общем, несильный.

 

К РОЗЕ

Над величавой розою кладбищенской,
все тайны соловья ночного вызнавшей,
я наклоняюсь, опустив лицо
в ее пожара красное кольцо.

Здесь Фету ты коленопреклоненному
и соловью нашептывала томному,
теперь и мне шепни чего-нибудь
пред тем, как шелк свой жаркий отряхнуть.

Она в ответ: лежит поэт в могильнике,
а соловей давно поёт в мобильнике
небесную мелодию свою.
Над горсткой лепестков в тоске стою.

 

* * *
Мне нравится тусклая звездочка,
мне нравится ветер сырой,
мне нравится беглая лодочка
над синей прилежной волной.

Мне нравится сильное, быстрое
теченье холодной воды –
всё то, что подальше от истины
и ближе к бессмысленности.

И что мне особенно нравится:
с уходом к другим берегам
всё точно таким и останется,
ты можешь проверить и сам.

 

* * *
Приходите в пьяном виде,
ставьте, господи, пластинку,
что угодно – вот возьмите,
заведите балеринку.

Поведет рукой налево,
павою пойдет направо,
и не будет горя-гнева,
будет музыка-забава.

…В пальцах желто-золотое,
лепестки безумных туфель,
о, созданье неземное,
и меня еще погубит,

и меня с ума сведет там
пируэт один конкретный –
музыка простого сорта
с золотою, желтой лентой.

 

* * *
Перерыв. Пусть поспит
работяга в сторонке
среди летних ракит
возле бензоколонки.
Потому что во сне
на скамейке по росту,
знаем мы по себе,
всё решительно просто.
Он вернётся в свой порт
через год, но приедет,
загорелый, как чёрт.
Славно, если на свете
цель конкретная есть,
есть конкретные сроки.
Полдень, жар от дороги,
валидол надо есть.

 

* * *
Солнце, воздух, небо и вода –
это всё досталось мне за так,
музыка морочила всегда,
даже в самых страшных городах.

Даже в городах таких, где ключ
мне не оставлял никто-никто,
слишком мой характер был летуч,
слишком голова, как решето.

Дайте мне вокзальную скамью,
чтобы где-то рядом голоса,
с музыкой-голубой на краю,
чтобы уносила в небеса.

 

* * *
Вот дерево большое, солнценосное,
исполненное света и огня,
вот яблоко, покрытое, как оспою,
насечками сухого сентября.

Возьми в ладони яблоко зеленое,
чьи косточки прозрачны, словно дни,
в нем небо белое с землею черною
вдохни на миг и снова выдохни.

Пока всё тускло в мире навсегда еще –
бессмысленные тучи, небосклон,
есть мир другой, по правилам играющий,
как в кубике циркония – огонь.

И если слышу я все ливни с ветрами
в две тысячи шестнадцатом году,
то это юность яблоками бледными
над миром покатила в пустоту.

 

* * *
Я ждала на остановке
шестьдесят шестого,
мимо парень проходил
с томиком Шестова.

Сколько лет и сколько зим
нужно простоять тут,
чтоб увидеть на лице
человека радость?

День обычный, ничего
в нем, помимо скуки.
Мимолетное лицо,
тряпочные руки.

 

* * *
Береза проколола уши,
стоит в платочке,
блеск черно-белых полукружий,
колечки, точки.

С какого севера, подруга,
от всех в секрете
явилась в дальнюю округу
такою леди.

Из тех, что на блошином рынке
парчу примерит,
затянет молнию на спинке,
как жизнь изменит.

 

* * *
В Бостоне нету секрета
женщин, что прячут рецепт
черной смородины где-то
в ящике среди газет.
Тысячу раз проверяла
в шумном базарном ряду,
стынет стеклянная тара,
а продают ерунду.
Всё ананасы литые
в пестрой сухой кожуре,
как черокезы такие
с перьями на голове.

* * *
Оттенки смородины белой и красной,
и чёрной, и жёлто-зеленой на свет,
и гуси, летящие длинною связкой,
и тысячи, тысячи, тысячи лет…

Неужто бессмысленны эти сиянья,
неужто бессмысленна эта страна
на самом далёком краю мирозданья,
что поздней грозой озарила до дна.

Бессмысленно ярко на пару мгновений,
в которые тянется к ягодам кисть,
кувшин очень чётко мерцает в передней
и дальние окна за речкой зажглись.

 

* * *
На остановке мы стояли,
когда трамвай наш не пришёл,
и небо серое держали
за серо-голубой подол.

Так держат змея за веревку,
так сочиняют дивный стих.
Будь шёлковым, мы здесь на бровке,
и нет гарантий никаких.

И нет в таком стояньи проку,
но, может быть, тем самым я
щекою прикасаюсь робко
к шершавой тайне бытия?

 

One Response to “Катя КАПОВИЧ. Когда трамвай наш не пришёл…”

1. Лиана says:

   September 16, 2021 at 8:15 am

   Спасибо за прекрасные лирические стихи: и береза, и роза, и трофейное пианино – все западает в дущу.

   Reply