RSS RSS

avatar

Михаил Юдовский

Михаил родился в 1966 году в Киеве. Учился в художественно-промышленном техникуме и институте иностранных языков. В перерыве между техникумом и ВУЗом побывал в армии. С 1988 года - свободный художник. Выставлял свои работы в Украине, России, Европе и Америке. Свыше 100 его работ находятся в частных и нечастных коллекциях 13-ти стран мира. Писать начал относительно поздно - лет в восемнадцать: сперва стихи, а затем и прозу. Первая книга, написанная в соавторстве с Михаилом Валигурой ("Приключения Торпа и Турпа");, вышла в 1992 году в Киеве (издательство "Эссе");. В том же 1992 году переехал в Германию. Некоторые стихи были опубликованы в немецком русскоязычном журнале "Родная речь", а поэму "Попугай" напечатал американский еженедельник "Новое русское слово". В апреле 2009 года в Украине вышел сборник Михаила Юдовского "Поэмы и стихи". В июне того же года Михаил Юдовский стал бронзовым лауреатом (титул герольда и приз зрительских симпатий) проходившего В Лондоне Международного поэтического турнира "Пушкин в Британии". Первая премия на конкурсе для русскоязычных писателей «Активация слова»

Михаил Юдовский: Публикации в Гостиной

    Михаил ЮДОВСКИЙ. В отражённом свете

    * * *

     

    С новой литеры алфавита,

    нержавеющая, как сталь,

    продолжается дойче вита,

    продолжается Франкенталь.

     

    От безвестности хорошея,

    этот маленький городок

    в небеса удивленно шею

    устремляет, как диплодок,

     

    где закаты плывут, алея,

    а под ними – вразлад, вразлет

    ясенеют, грустя, аллеи

    и циррозовый сад цветет.

     

    Я врастаю в него, листаю,

    словно книгу, сходя с ума.

    И готовы, как птичья стая,

    над землею взлететь дома

     

    и пропасть за бескрайним краем,

    за бездонностью синих дён.

    Не листай – и не будь листаем.

    Не читай – и не будь прочтен.

     

    Я живу в отраженном свете

    в этих каменных погребах,

    привкус кофе, тоски и смерти

    ощутив на своих губах.

    Читать дальше 'Михаил ЮДОВСКИЙ. В отражённом свете'»

    Михаил ЮДОВСКИЙ. «У истории нет сослагательного наклонения…»

     Шафран Шафранович, не прячься в крокусе,

    цвети оранжево, мой помаранчевый,

    как революция, на этом глобусе –

    не поворачивай, не поворачивай

     

    куда-то в сторону с дороги истинной –

    поля Испании, луга Италии

    усеяв солнцами, усыпав искрами –

    прямостоящими, как гениталии.

     

    Мой огнедышащий, огнеглотательный,

    мой примиряющий, но несмирительный,

    какой падеж у нас? Сегодня дательный,

    сегодня дательный – потом творительный.

     

    Пора вечерняя, свеченье месяца,

    вершины горные, дома игорные.

    Шафран Шафранович – пусть мракобесятся

    сутаны белые, сутаны черные.

    Читать дальше 'Михаил ЮДОВСКИЙ. «У истории нет сослагательного наклонения…»'»

    Михаил ЮДОВСКИЙ. «Земную жизнь прочтя до середины…»

     * * *

     

    Не грусти, моя радость, пусть крутит свою шарманку

    этот невнятный март, дурача детей и крыс.

    Я появлюсь, если землю вывернуть наизнанку –

    скромен, как ландыш, самовлюблен, как нарцисс.

     

    Отрывай от меня лепестки: любит – не любит,

    хотя лепестков так мало – чего гадать?

    Твой оборванец, твой франкентальский люмпен,

    в сердце лелеет киевскую благодать

     

    белым ломтиком сала на черном хлебе –

    Боже, о чем еще может мечтать еврей?

    Жизнь, говоришь, нелепа? Но я нелепей.

    Время на выдумки щедро? Но я щедрей.

     

    Вот тебе утро, вот тебе свет вечерний,

    вот нагота полей, тишина аллей.

    Мир, говоришь, кошерен? Но я кошерней.

    Миф первозданно светел? Но я светлей.

     

    Да, моя радость, я буду твоею песней,

    пьяной, веселой мартовскою гульбой.

    Боль, говоришь, небесна? Но я небесней.

    Быль, говоришь, мгновенна? Но я с тобой.

     

     

     

    * * *

     

    Свидимся, свидимся – на Богом забытой станции,

    где колёса бегущего без остановки поезда

    рифмуются с рельсами, выстукивая стансами

    правдивые повести – без девственного пояса.

     

    Слушаем, слушаем их признания подноготные,

    исповеди подколготные, мелькающие фалангами.

    Господи, моя милая, какие же мы животные.

    Боже, моя прекрасная, какие же мы ангелы.

     

    Что твоя сигарета вздрагивает меж пальцами?

    Падают столбики пепла подстреленными синицами.

    На Богом забытой станции невесело быть паяцами –

    лучше лететь в вагонах розовыми проводницами.

     

    Вот мы и возвращаемся на круги своя, превращаемся

    в нечто потустороннее – это ли не нелепо ли?

    Бога забывшая станция. Здесь мы и попрощаемся,

    сами того не ведая – были мы или не были.

     

     

     

    * * *

     

    В незлопамятное сердце

    заплывает тишина

    от тепла открытой дверцы

    и от холода окна.

     

    Прорастает в тусклой меди

    контур дымчатой струи,

    и квартира, словно бредя,

    помнит запахи твои.

     

    И пространство неумело

    выворачивает швы,

    повторив движенья тела

    и наклоны головы.

     

    И звенит во мгле молочной,

    тишину задев плечом,

    голос скважины замочной,

    отпираемой ключом.

     

     

    * * *

     

    Пора гасить камин, вытаскивать дрова,

    укладывать в сарай, сажать обратно в землю,

    угадывать едва – где после, где сперва,

    молиться ли на тех, переметнуться к тем ли.

     

    Вылизывает свет лучиной языка

    бока, макушки хат, задумчивым ковчегом

    плывущих в облака. Давай, мой друг, пока

    снесем дрова во двор, где травы спят под снегом.

     

    Цветастые платки накинув на ротки,

    пришествует орда. И так неутомимо

    из мартовских снегов на свет ползут ростки

    неопалимых дров, сгоревших в эту зиму.

     

     

    * * *

     

    Небо – тусклое, словно олово,

    круглый столик на сквозняке.

    Кофе в чашке похож на голову

    негра в белом воротнике.

     

    Отдохни от меня немножечко –

    я и сам от себя устал.

    Пусть круги нарезает ложечка

    и стучит о фаянс металл.

     

    Пара капель на теле пластика.

    Так воздушна и так проста

    удивительная гимнастика

    ветром сорванного листа.

     

    Мы в пространство глядим с улыбкою,

    и немыслимо в этот час

    что-то в жизни считать ошибкою

    кроме жизни. И кроме нас.

     

     

    * * *

     

    Не Книга судеб – тонкая тетрадь

    глаголит равнодушно и привычно:

    «Поэтам неприлично умирать –

    поскольку жить поэтам неприлично».

     

    Сей мир, как говорится, от сохи,

    где вещи расположены в порядке.

    Давным-давно написаны стихи:

    их нужно только выдернуть из грядки –

     

    из воздуха, из духа, из небес,

    как бесполезный, но запретный овощ.

    Жить – вопреки, дышать – в противовес.

    И Бог нам, чудодейственные, в помощь.

     

    * * *

     

    Сакральная страна пожертвует тобой –

    пожертвует любым, чтоб дальше быть сакральной.

    Ты чужд своей стране, обрезанный ковбой,

    и облик твой ей чужд – высокоаморальный.

     

    Прочтение баллад, почтение эллад,

    где так устроен быт, что каждый миг постелен.

    Пока Афины спят, открой глаза, Эйлат.

    Умри, как иудей, свой век прожив, как эллин.

     

    Смиряя голоса, стирает полюса

    вращение долгот. И в чем-то вы едины –

    бессовестный Гомер, тугой на паруса,

    и ты – земную жизнь прочтя до середины.

     

     

    * * *

     

    Ты шла по меду. Мы из янтаря

    творили Бога. Мухой, тонконого,

    ты шла по меду. Мы творили зря

    из янтаря – и музыку, и Бога.

     

    Как хмурилась сусально эта бровь!

    Как пелось это пенье безголосо!

    Как было всё безлюбо. А любовь,

    как девочка, была – простоволоса.

     

     

    * * *

     

    О, не смейтесь, ангелы, не смейте

    говорить мне шепотом: «Держись…»

    Я чуть-чуть улыбчивее смерти.

    Я чуть-чуть печальнее, чем жизнь.

     

    Словно совращающий безгрешник,

    словно мимолетнейший еврей,

    я чуть-чуть юнее, чем подснежник,

    я немного вечности старей.

     

    Человечнейше бесчеловечный,

    безмонетным кошельком звеня,

    я иду – и самый первый встречный

    приютится в сердце у меня.

     

     

    * * *

     

    Мы могли бы, только не могли бы мы

    воздух раскачать, как пономарь.

    Тело улетающими рыбами

    заплывает в уличный фонарь.

     

    Сколькими мы были, будем сколькими,

    зажигаясь светом изнутри

    и внезапно падая осколками –

    будто выпуская пузыри.

     

     

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● БОГИНЯ И ЮРОДИВЫЙ ● РАССКАЗ

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ В небольшом городке к северо-западу от Киева, выросшему, как это обычно бывает, из села, жизнь была до того скучна, провинциальна и даже патриархальна, что иногда казалось, будто он находится не под самым боком у столицы, а в тысяче километрах от нее. Из сельских шаровар городок, впрочем, вырос не до конца, большей частью состоя из крестьянских дворов с хатами, пристройками и сараями, откуда доносилось кудахтанье кур, блеянье коз, хрюканье свиней и мычанье коров. Несколько хрущевских пятиэтажек, выстроенных на бывшем пустыре, гляделись скорее приблудными чужаками, нежели коренными обитателями, а здание горкома партии на главной и единственной площади своим желтым окрасом и треугольным фронтоном на четырех колоннах наводило более на мысли о помещичьей усадьбе, чем о советском учреждении. Бронзовый памятник Ленину перед горкомом изумлял своей кривизной, и когда на голову вождю садился голубь, казалось, что скульптура сию минуту завалится набок и рухнет под этой непомерной тяжестью.

    Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● БОГИНЯ И ЮРОДИВЫЙ ● РАССКАЗ'»

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ЭКСКУРСОВОД ● РАССКАЗ

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ История, если воспринимать ее как науку, покажется немногим занятней математического справочника, состоящего из чисел и пояснений к ним. Если же рассматривать ее как поле для игры воображения, то едва ли найдется предмет увлекательней. Некоторые события хороши настолько, что попросту не могли не произойти, хотя никогда не происходили. Миф всегда больше реальности, вымысел сильнее правды. Кому интересно знать, что Аляска была продана Америке при Александре Втором, чтобы выплатить компенсацию помещикам после отмены крепостного права? Куда занимательней выдумка, будто ее продала Екатерина Великая, чтобы пошить себе какое-то невероятное платье с жемчугами и бриллиантами.

    Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ЭКСКУРСОВОД ● РАССКАЗ'»

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● РАССКАЗЫ

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ БОЛЬНИЧНЫЙ АНЕКДОТ

    Откровенно говоря, я никогда не думал, что немецкая больница, где мне должны были прооперировать столь деликатную часть тела, как нога, окажется безумнее монгольского цирка. И еще меньше я ожидал, что хирург, которому препоручит меня судьба, будет так откровенно напоминать клоуна. Это был совсем молодой, лет тридцати, человек с рыжей гривой волос, конопатым лицом и такой широкой улыбкой, словно кто-то переклеил ее с увеличенного снимка.

    Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● РАССКАЗЫ'»

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ИНОСТРАННЫЙ ПОКУПАТЕЛЬ ● ПРОЗА

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ Оказавшись на недельку-другую в чужой стране, человек вполне комфортно чувствует себя при звуках непонятного ему языка. Пожалуй, ему даже нравится, что на свете есть места, где говорят по-другому. Значит, туристическое бюро не наврало ему, и он действительно за границей. Другое дело иммигрант. Иностранная речь поначалу вызывает у него чувство бешенства, а когда он немного овладеет ею – комплекс неполноценности. Он явственно осознает, что изъясняется жалкими обрубками фраз в самой примитивной форме. Ему начинает казаться, будто местные жители глядят на него свысока и посмеиваются у него за спиной, а самые изощренные из них пытаются бессовестно надуть.

    Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ИНОСТРАННЫЙ ПОКУПАТЕЛЬ ● ПРОЗА'»

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● СУМЕРКИ ВРЕМЕНИ ● СТИХИ

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ Не надо обучать меня азам –
    От постулатов я впадаю в ересь,
    Не доверяя собственным глазам
    И в сердце, как ни грустно, разуверясь.
    Я не гожусь для замков на песке.
    Оставим простодушие овечкам.
    Мне нравится висеть на волоске
    Веселым безымянным человечком.
    Поглаживай натянутую нить,
    Покачивай прикосновеньем пальца.
    Попробуй, если сможешь, приручить
    Детеныша с душой неандертальца.
    Я вытянусь, оскалившись, во фронт,
    На ниточке спустясь к тебе пониже.
    Но, видишь ли, обманчив горизонт.
    И мы с тобой тем далее, чем ближе.

    Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● СУМЕРКИ ВРЕМЕНИ ● СТИХИ'»

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● БЕЗМОЛВНОЕ ЗИМОВЬЕ ● СТИХИ

    Всё было горько и красиво.
    Писалась повесть площадей
    Похмельным трепетом курсива
    Перекосившихся дождей.
    Пространство города пустело
    От фонаря до фонаря,
    И тот скрывал нагое тело
    Под власяницей ноября.
    Кружилась тьма в протяжном свисте,

    Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● БЕЗМОЛВНОЕ ЗИМОВЬЕ ● СТИХИ'»

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ЖАРКОЕ БАБЫ ФИРЫ ● ПРОЗА

    Yudovskyy_small Ни в одном другом районе Киева дворы — вернее, дворики — не играли столь важную роль, как на Подоле. В них не было каменного снобизма печерских дворов, где люди при встрече едва здоровались друг с другом, или панельного равнодушия новостроек, где человеческое общение прижималось лавочками к разрозненным подъездам. Подольские дворики были уютными, шумными, пыльными и бесконечно живыми. Среди них имелись свои аристократы, расположившиеся между Почтовой и Контрактовой (на ту пору Красной) площадью; от Контрактовой площади до Нижнего Вала разместился средний класс коммунальных квартир с туалетом и ванной; а уж за Нижним Валом начинался настоящий Подол, непрезентабельный, чумазый и веселый. Здесь не было коммуналок, квартирки были маленькими, а так называемые удобства находились во дворе. Удобства эти с их неистребимой вонью и вечно шмыгающими крысами были до того неудобны, что люди предпочитали делать свои дела в ведро, бегом выносить его в отхожее место и бегом же возвращаться обратно. По-человечески, особенно с точки зрения нынешних времен, это было унизительно, но в то время люди были менее взыскательны, зато более жизнерадостны и простодушны.

    Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ЖАРКОЕ БАБЫ ФИРЫ ● ПРОЗА'»

    МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ТОЛЬКО ДЕЛО НЕ В СНЕГЕ ● СТИХИ

    clip_image001

    Только дело не в снеге. Ступая по голой земле,  
    Улыбаясь камням и стирая подошвы в мозоли,
    Мы сумеем так нежно, так тихо исчезнуть во мгле,
    Так легко, чтоб при этом никто не почувствовал боли.
    Горизонтом назвавшись, к себе приближенья не ждут.
    Так заблудимся в чаще, лишь шаг не дойдя до опушки,
    Наблюдая, как за руки взявшись столетья идут,
    И, старея на наших глазах, умирают кукушки.

    Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ТОЛЬКО ДЕЛО НЕ В СНЕГЕ ● СТИХИ'»