RSS
Александр МАРКОВ. Размышления о переводах «Анабасиса» Сен-Жон Перса
Comments (0) 
Сен-Жон Перс (мы не склоняем именную часть его псевдонима, сохраняя его единство, поэтому пишем Сен-Жон Перса, Сен-Жон Персу и далее) отправился на Восток не как в мир людей, с которыми можно установить отношения, которым можно польстить или хотя бы завести разговор на время. Нет, он отправился в мир, истерзанный мировой войной, разделенный новыми границами, столкнувшийся с нечеловеческим насилием техники. Один из крупнейших дипломатов эпохи, он был тихим свидетелем того, как в Париже и Пекине, Лозанне и Бейруте, Александрии и Москве создавалась новая карта Евразии, даже если в каких-то из этих городов проходили переговоры, а какие-то казались пешками на шахматной доске. Мускулы технического мира набухали бугорками в самых неожиданных местах, и даже там, где не пройдет ни линкор, ни танк, оказывались узлы всемирных поворотов. С тех пор, как мир был охвачен сетью телеграфа, это было так, никогда не известно, где какое восстание, где какое перемещение товаров или где какая спортивная мода изменит вдруг устройство мировой торговли и мировой дипломатии. Так было накануне Первой мировой войны, еще было в 1924 году, когда «Анабасис» был написан, и хотя позднее уже действия корпораций и общее проседание рынка в канун Великой депрессии изменили ландшафт принятия решений, и уже всемирная выставка, кинематограф, теннис, шахматы и футбол, вдруг вступая в резонанс с голодом в центральной Азии или партизанством в Африке, не меняли диспозиции в дипломатии, как это было в начале века. Всё заняло свое место в каталогах мировых организаций, в расписании Лиги Наций, и уникальность эпико-лирического произведения великого дипломата в том, что оно создано как последнее крупное свидетельство этого мира, где повстанец на осле, грабитель в пещере, промышленник, подписывающий фрахтовые документы, наемный матрос из Александрии, шахматист из Калькутты, игрок Нью-Йоркской биржи и поэт Кавафис из той же Александрии образуют единую систему драматической истории. Другая такая великая поэма, это, конечно, «Бесплодная земля» Элиота, переводчика поэмы Сен-Жон Перса.
Читать дальше 'Александр МАРКОВ. Размышления о переводах «Анабасиса» Сен-Жон Перса'»
Знаменитое стихотворение И. Бунина “Ангел” (1891), при всей его хрестоматийности, оставлает больше вопросов, чем дает ответов. Прежде всего, неясен сюжет: почему Божье благословение передается чрезвычайным образом, как особое повеление свыше, хотя не из чего не следует, что мальчик — избранник? Как оно связано с райской песнью и райским воспоминанием мальчика? Видит ли улетевшего ангела только мальчик, или же мы должны все наблюдать эту сцену?
“Ода к греческой вазе” Дж. Китса (1819) — если не самое известное, то самое цитируемое английское стихотворение: цитируемое не только строчками, но и мысленно, и по названию. “Как у Китса”, “как эта ваза” — и уже не надо больше слов: сразу контекст разговора будет понят. Сама двустворчатая мысль Китса проста: есть классическая идеальная правильность и есть мир теней. Эти миры совпадают исторически: давно кончилась античность, и давно кончилась “правильная” поэзия. Значит ли это, что и тому, и другому предшествовала жизнь: что и поэзия была жива, и античность была шумной и непредсказуемой, а не только “правильной”? Китс разрывает привычную связку воображения: когда в античном памятнике мы прозреваем жизнь, а жизнь подчиняем эстетическим канонам. Ему нужно, чтобы красота и жизнь (истина) были одновременно. В этом революция “Оды”: оказывается, что мы можем не угадывать судьбу по приметам, но проживать ее в реальном времени.
Антонио Бекаделли из Палермо (1394—1471) прославился двояко – как придворный историк и как новый Катулл. Две книги его «Гермафродита» — одно из самых фривольных сочинений, написанных в истории Европы: ярость великого веронца уже не ограничивается человеческими отношениями, но заставляет сам стих извиваться в неприемлемых образах. Хотя я перевел «Гермафродита» полностью, вряд ли ему стоит занимать место на полках, хотя невозможно читать непристойного Пушкина, не учитывая этот самый яркий манифест грубейшего юмора и при этом особой придворной обходительности. Главная цель автора – рассказать очередную басню так, чтобы никто не зажмурился, но все оценили смелость поэта, его способность встать в ряд с античными коллегами. Мы выбрали поэтому немногие цитируемые стихи, показывающие всю остроту нового открытия мира. 
