ГАЛИНА КЛИМОВА ● «ГАЛЯ – БОЛГАРСКИЙ ГЛАГОЛ…»
Мене, текел, фарес –
исчислено, взвешено, разделено…
Книга Пророка Даниила, гл. 5, 25-28
Быть полукровкой, не различая в себе горизонта,
черты оседлости, линии перемены дат,
за своих умирать на оба воюющих фронта,
откинув к западу ноги, к востоку – взгляд,
ещё влажный, живой, зелёный, с зимой вразрез,
так просто расположивший к себе земную ось.
На каком языке зубрила: мене, текел, фарес, –
чтобы чисто по-русски буркнуть: авось…
Там ржаная горбушка –
пустыни зажаристой корка,
тут похрустывал снег, будто праздничная маца.
Не счесть всех исходов и войн,
и тьмы, и казней, и торга,
не взвесить всей крови, рвущей сердца.
И я, подозрения, злобу и смех навлекая,
побочная дочь Сиона в семействе осин и берёз,
шевелю губами, как бабки мои – Феня и Хая.
Кровинкой меня называя, кто давился от слёз?
МОЙ ПАПА- ДАНИЕЛЬ
При понятых:
аккомпаниатор, уборщица и канарейка,–
в актовом зале музыкальной школы
мне объяснили, что я – еврейка.
И всё захолонуло от стыда и срама
во мне, нечистой и будто голой,
и зажмурилась рампа,
и захлопнулась рама.
За скрипку не бралась долго,
потому что – еврейка. Всё. Шабаш!
Вот и бабушка,
положив зубы на полку,
бухтела: все евреи как евреи, а наш?
По-всему выходит, виноват мой отец,
его непроходимо чёрные союзные брови
и чужестранное – Даниель?
И я от горя слегла в постель
с подозрением
на наследственную болезнь крови.
Но это была любовь
без межнационального раскола.
Кружила голову
биографии отцовская школа:
театр «Синяя блуза» и бледный ребе,
худо выросший на маце (если б на хлебе!),
чьи галоши папа прибил к полу…
Где дядя Мориц, певший в Ла Скала?
Где кантор, тёзка царя Соломона,
и прадед Мойша 111 лет и 13 его детей
из местечка Прянички?
Я на карте искала,
в черте оседлости во время оно,
но даже косточек не собрать, хоть убей!
Предпочитая трудящийся дух,
отец из-под палки учился на тройки,
на ветер пустил свой абсолютный слух,
оттрубил лет двадцать прорабом на стройке.
А раньше старлеем штабной разведки
(южанин – всю войну в Заполярье),
рисковый Даня по партзаданию
королевским жестом освободил Данию,
чуть не женившись на местной шведке,
на Лизе-Лотте с острова Борнхольм.
Её фото в день конфирмации –
на попа ставит весь наш семейный альбом.
Отец не знал языка предков,
законопослушный советский еврей,
он не терпел плохо закрытых дверей,
запаха газа и на тарелке объедков.
Зато знал Гамсуна и даже Блейка,
«Двенадцать» Блока – коронный номер!
К чарльстону, извольте, свежая байка,
а как голосил тум-балалайка
его трофейный немецкий «хоннер»!
В переходном возрасте после 85 годов,
налегке залетев ко мне – ранняя птица, –
в воздух выпалил:
ну, я готов,
доча, я готов креститься!
В последнюю пускаясь дорогу,
не дотянул, как пращур его, до 111 лет,
уйдя от товарища Сталина,
приблизясь к Богу,
как будто впервые родился на свет.
* * *
Только мама
приучала любить оливки,
по-русски – маслины.
В упрямстве ослином
я бежала этой культурной прививки
за тридевять жарких земель,
в рощи оливковых олеографий,
выстроенных в каре,
где любое древо – библейских плодов колыбель,
на аттестат зрелости сдавшихся в ноябре.
Только мама
почти до зимы
Серой Шейкой плескалась в пруду
и, лыжню проложив ни свет ни заря
вкруг Новоспасского монастыря,
себя не тратила на ерунду.
По цвету лица узнавала гастрит,
и разные язвы, колиты, особенно в марте:
покажите язык, – говорит, –
рельеф как на географической карте…
И всё кого-то спасала,
учёные книги писала,
так впряглась, так работала на ура,
что рабочая лошадь вышла в профессора.
Но теперь –
ореховой легче скорлупки –
она крутит на чистом пуху головой
наподобие ветхозаветной голубки –
её из ковчега выпустил Ной,
чтоб гулила дочкой моей родной.
А я мычу,
неисправно молчу
до самых азов любви:
мама, горячая моя точка,
мама, последняя моя отсрочка,
поживи ещё, поживи!
* * *
Откуда здесь эти птицы голодные,
сплошь блатные, то бишь болотные?
В белых спецовках,
похожих на майки,
в месте соития с Минкой Можайки,
на 73-м км
вылетают на встречку навстречу зиме
болотные чахлые чайки.
Усердные мусорщики, мигранты,
улитки обеденной ради
чистят кочки, встают на пуанты
среди камыша, осоки и манника,
взлетают петардами, как на параде
в день военно-морского праздника.
Как не узнать их в гнездовом уборе –
сухие чаинки в воздухе оголтелом
не чают уже – наступит ли море,
будь оно Чёрным, а хоть бы и Белым
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ НОМЕНКЛАТУРА
Каждый четверг в моём детстве был чистым –
женский день в городской бане:
шайки казённые, краны с присвистом,
мылась и мылилась без колебаний,
пока не разбила пузырёк с этикеткой Шипр.
И – скорей в предбанник,
а там по радио:
оккупирован Кипр.
Вот как аукнулось родство названий.
И наша Соня, София – столица где-то,
Феодосия антикой подпирала Крым,
а тётя Августа – как завещанье родным –
остров с золотым месторождением лета.
Вот в чём географическая номенклатура,
я по карте узнала:
где гора – там дыра.
И вслепую на контуре нашла фигуру
французского массива Юра.
– Это ж Юрка на замшелом разлёгся диване,
в европейском ландшафте свой,
зарывшись в словарь имён и названий,
демисезонной шуршал листвой.
В ДОМЕ ПАРАДЖАНОВА
Здесь нет икон. Зато алтарь.
И – весь кровосмешенье жанров –
с цветком граната Параджанов
из кадра выйдет – бог и царь.
Здесь между потолком и сердцем
конвойным целится индейцем
наёмный ангел… Но простор
нельзя остановить мгновеньем.
Прощён ореховым вареньем
разбитый бабушкин фарфор.
Переходящее волнами
свернулось на постели знамя
работников культуры Профсоюза
– тяжёлый бархат, золотая нить.
И никого – согреть или укрыть.
А там, в тюрьме, на нарах мёрзла муза,
«мышиным глазом» вытекла звезда,
и ты писал:
я счастлив, что попал сюда.
***
В переводе с болгарского галя – не имя,
но глагол, и пишется со строчной,
а Вера, Надежда, Любовь с прописной
разгуливали нагими.
Имя Галя изгваздало моё детство,
грезились Злата, Земфира, Марго, Эвридика.
Парнишку, на даче скучавшего по соседству,
ввела в обман изощрённо и дико,
представившись: Иоланта, короче – Ио,
иностранная, мифическая, золотая…
– «Иоланта» ведь опера!
И ты не слепая.
Родители чуть не назвали Руфина
за то что девочка (ждали сына),
и денежная объявилась в стране реформа,
в созвучии с ней и росла бы Ру-фи-на,
если б не телеграмма от тёти на двух бланках:
за синие очи и чёрные волосы назовите Галка.
Теперь на 8-е марта все, кому не жалко,
жалуют кубики от Gallina Blanca,
хотя во мне ничего однокоренного с курицей,
галатами, галлами и гало,
но кое-что от тишины (повезло),
от милости её и смелости –
ядро молочно-восковой спелости
на вкус и на слух, и во взгляде.
Галя – болгарский глагол нежить,
ласкать, по головке гладить
ПОКУПКА
На выход, не на торжество
на премиальные
мы с Петровской под Рождество
в перспективе на вырост
отхватили на ярмарке платьица погребальные,–
Бог не выдаст.
Заботы о ближних премного ради
рассуждали, ничуть не угрюмы:
– Где ж похоронные для мужиков костюмы?
А то ведь уйдут,
кто – в цивильном,
а кто – при параде.
Бежим со свёртками,
как со свитками жития,
до самой маковки последней точки.
У Лиды – на убранном поле цветочки,
у меня – бирюзовое из шитья.
И белые тапочки, чем не балетки?
Батистовый белый платок.
Мы обе, сиротской зимы однолетки,
в безвыходный метим поток.
А там поминальным блинком
горел – в убывающей фазе –
луны несъедобный ком,
там бабушка Феня моя с узелком
суровой, на смерть припасённой бязи
в сердцах пеняла мне всякий грех:
– Горе моё, я нарядней всех,
да только не к месту здесь крепдешины,
нашла в чём старуху спровадить в гроб…
И ладонью размазав слезу,
я разборчиво написала сыну:
все причиндалы
– открой гардероб –
и смертное платье моё – внизу.
МОСКВА – СПБ
Говорят, Москва – большая деревня.
А Питер уже – областной,
и на вырост не тянет,
там всё население и даже деревья
себе сострадают: островитяне.
Москва красна.
Питер – голубых кровей,
и в масть ему горбоносый профиль Растрелли.
В бессоннице северных пресных морей
белые ночи все глаза просмотрели.
Помнишь,
мы звали тебя Ленинград,
младший, столичный, наш каменный брат,
по плечу – тяжёлая невская прядь,
с мостами в тёмном разводе,
и всё же боязно потерять
тот остров в скудеющей русской природе,
куда поэт не пришёл умирать.
И я не приду.
Здесь меж островами,
канавками, речками, рукавами
нет на Смоленском живого места,
хоть жизнь так опасно приблизилась к тексту,
что готова сложиться своими словами.
Об Авторе: Галина Климова
Галина Даниелевна Климова родилась в Москве. В 1972 закончила географо-биологический факультет Московского государственного педагогического института имени В.И.Ленина, в 1990 Литературный институт имени А.М.Горького (семинар Евг. Винокурова). Первая поэтическая подборка вышла в 1965 г. в районной газете «Знамя коммунизма» (г. Ногинск). Печаталась в центральных газетах («Советская Россия», «Московский комсомолец», «Литературная газета»), журналах («Дружба народов», «Арион», «Вестник Европы »,«Континент», « Интерпоэзия», «Новый журнал», «Иерусалимский журнал», «Кольцо А», «Журнал ПО», «Литературная Армения», «Радуга», «Студенческий меридиан» и др.), альманахах («Поэзия», «Встречи», «Предлог» и др.) и антологиях («Антология русского верлибра». М.,1991; «Библейские мотивы в русской лирике 20-го века». Киев, 2005 и др.). Автор пяти книг стихов: «До востребования» (М., «Современный писатель», 1994), «Прямая речь» (М., «Искусство, 1998), «Почерк воздуха» (М., АCADEMIA, 2002), «Север –Юг» (М., «Время», 2004), «В своём роде» ( М., Воймега, 2013) – и книги прозы «Юрская глина. Путеводитель по семейному альбому в снах, стихах и прозе». (М, Русский импульс, 2013). Сборники избранной лирики вышли билингва в Болгарии: «Имена любви» (Бургас, Демараж, 2002), «Автограф волны» (Варна, Няголова, 2002), «Губер» (Варна, Няголова, 2007). Составитель 3-х антологий: «Московская Муза. 1799 – 1997» (М., «Искусство», 1998), «Московская Муза. ХVII- ХХI» (М., Московские учебники – СиДиПресс, 2004) и русско-болгарской антологии «Из жизни райского сада» (Варна, Компас, 2001). Участница и член жюри многих литературных фестивалей. Лауреат литературной премии «Венец» (2004) Союза писателей Москвы, международной премии поэзии «Серебряное летящее перо»(Варна, 2007), дипломант поэтической премии «Московский счёт» (2014). Заведующая отделом поэзии журнала «Дружба народов». Живет в Москве.
мама, горячая моя точка,
мама, последняя моя отсрочка,
поживи еще, поживи.
Анна Романовна, поживите, пожалуйста,
на радость дочке и всем нам.