RSS RSS

ЕВСЕЙ ЦЕЙТЛИН ● ШАГИ ПО ПУСТЫНЕ ● БЕСЕДЫ

tseitlin Разговор ведет Ванкарем Никифорович

Сначала представлю  моего собеседника. Евсей Цейтлин – культуролог, литературовед, критик, прозаик. Автор  сборников литературно-критических статей и эссе, монографий, рассказов и повестей о людях искусства. В издательствах России, Литвы, Германии, Америки выходили книги Евсея Цейтлина:  «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» (на русском – 1996, 2001, 2009; на немецком – 2000; на литовском – 1997), «Писатель в провинции» (1990), «Голос и эхо» (1989), «Вехи памяти» (1987; совместно с Львом Аннинским), «На пути к человеку» (1986), «О том, что остается» (1985), «Долгое эхо» (1985; на литовском – 1989), «Свет не гаснет» (1984), «Жить и верить…» (1983), «Всеволод Иванов» (1983), «Сколько дорог у «Бронепоезда № 14-69» (1982), «Так что же завтра?..» (1982), «Всегда и сегодня…» (1980), «Беседы в дороге» (1977). Евсей Цейтлин был членом Союза писателей СССР, является членом Союзов писателей Москвы, Литвы, Союза российских писателей, членом международного Пен-клуба (“Writers in Exile”). Публиковался во многих литературно-художественных журналах. Составил четыре сборника прозы русских и зарубежных писателей. Был главным редактором альманаха «Еврейский музей» (Вильнюс). С 1996 г. – в США, редактирует чикагский  ежемесячник «Шалом», в котором освещаются различные аспекты иудаизма, еврейской истории, философии и культуры.

…Мы с ним живем в Чикаго и уже не можем представить свое эмигрантское бытие без постоянных встреч и разговоров. Мы обсуждаем различные проблемы, в последнее время особенно часто и много говорим, среди прочего, и о духовных процессах, что характерны для нашей эмигрантской среды. Естественно, спорим, зачастую не соглашаясь друг с другом… И показалось однажды, что многое из наших, вроде бы, частных бесед с Евсеем Цейтлиным может заинтересовать читателей, вызвать у них желание высказать свое мнение.    

Беседа первая.  Эксперимент при свете смерти

Случилось так, что мое личное знакомство с Евсеем Цейтлиным произошло почти одновременно со знакомством с его оригинальной и необычной книгой, которая 
называется «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти». Необычны сама форма, жанр, стиль этой работы. Наконец, необычна задача, которую поставил перед собой автор: в  течение пяти лет он записывал исповедь жившего в Литве еврейского интеллектуала, писателя, драматурга Йокубаса Йосаде, готовящегося к своей смерти. Оставив огромное эмоциональное впечатление, «Долгие беседы» заставили думать, размышлять о смысле и предназначении жизни… Поэтому естественно, что первые наши разговоры с Евсеем Цейтлиным были связаны с этой его книгой, с ее содержанием, жанром, стилистикой, с нравственными проблемами, которые там подняты.
Прежде чем перейти к изложению этих наших бесед, хочу процитировать некоторые из многочисленных отзывов критиков, сразу почувствовавших своеобразие «Долгих бесед».
«Книга Цейтлина (…) порождает смешанные и противоречивые чувства. Сам ее жанр – странная взрывчатая смесь «Разговоров Эккермана с Гете», сочинений Ницше («Так говорил Заратустра»), романов Кафки и диалогов хасидских цадиков – эклектичен, сомнителен, провокативен. Но это отнюдь не произвольный постмодернистский «микст». Жанр «Долгих бесед…» есть производное от судьбы и личности главного персонажа, и в каком-то смысле необычная форма книги Цейтлина является наиболее адекватным выражением сложной нравственно-этической и социальной ситуации в Литве (и шире – в Восточной Европе). Ситуации, до сих пор не преодоленной окончательно и способной быть источником новых конфликтов, новых человеческих  трагедий… Эта ситуация рассматривается в «Долгих беседах…» с разных позиций и интерпретируется то в ключе традиционного психоанализа, то в духе герменевтики, то через призму религиозно-метафизического и конкретно-исторического опыта». (Виктор Кривулин, журнал «Новое литературное обозрение», №48, 2001, Москва; вариант статьи: «Frankfurter Allgemeine Zeitung”, Samstag, 29. April 2000, nummer 100, Франкфурт-на-Майне, Германия).
«Книга, которую я держу сейчас в руках, обладает странной особенностью. Прочитав несколько страниц, вдруг замечаю: только что осмысленные эпизоды подчас неожиданно меняют не только свое значение, но и… содержание. Они вступают друг с другом в новые связи. Замечаю: в повествовании открываются новые и новые пласты. Это похоже на кристалл. Как ярко и интересно преломляется сквозь него мир! Но достаточно повернуть кристалл чуть иной гранью, картина меняется». (Альфонсас Буконтас. Из послесловия к первому изданию книги «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти», Вильнюс).
«С этой книгой надо общаться. Она вызывает, провоцирует, если хотите, на общение… Книга потрясает своей необычностью, неординарностью именно потому, что в ней ярко проступает еврейское сознание и мироощущение. И философское отношение к смерти, спокойное ее ожидание – тоже особенность еврейского взгляда на мир. Это совершенно особенный взгляд. В обычные культурные схемы он входит неожиданно острыми углами, обнажает несоответствия, высвечивает парадоксы, лежащие (как оказывается) на поверхности».(Валентина Брио, aльманах «Иерусалимский библиофил», вып. 2., 2003).
«Книга Евсея Цейтлина «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» не имеет аналогов в русской литературе. В мировой литературе ее можно было бы сравнить с записками Эккермана о Гете, если б героя книги Цейтлина можно было бы сравнить с Гете в чем-нибудь, кроме долголетия.
Это кропотливый, длительный и талантливый эксперимент по изучению истории человеческой души, ее страхов и мучительной борьбы с ними, история поражения и мужества и окончательного, возведенного самим героем, одиночества».(Дина Рубина. Из предисловия к книге «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти», Franc-Tireur.USA)

А теперь перейдем непосредственно к разговору с Евсеем Цейтлиным – и об этой книге, и о его творчестве, и о многих других проблемах.
– Прежде всего расскажите, пожалуйста, как возник у вас замысел «Долгих бесед…». Был ли долог ваш путь к ним?
– Эту книгу я задумал много лет назад. Меня всегда волновала проблема человеческой памяти, – то, что очень хорошо обозначено в иудаизме. Ведь память – главное богатство еврея. В Торе мы постоянно встречаем  напутствия человеку: не забудь, помни… С другой стороны, меня как литератора давно тревожило то обстоятельство, что поколения советских евреев уйдут в небытие, так и не рассказав, не поведав нам о чем-то главном и существенном. И дело не только в том, что советская власть успешно вытравляла, нивелировала национальную память: евреям была уготована ассимиляция, и , увы, многие советские евреи с этим смирились… Так и возник мой проект: я стал записывать воспоминания советских евреев. Мне хотелось прорваться в глубины памяти и человеческого сознания: сохранить живые свидетельства,  по-своему зафиксировать Катастрофу советских евреев, которая, кстати, не сводилась к страшному геноциду в годы Второй мировой войны.
Когда я впервые пришел к Йокубасу Йосаде и рассказал ему о своем замысле, он сразу же ответил: так вот он перед вами, ваш герой, со мной вам  и надо беседовать. Так возникла идея книги. Пять лет длились наши беседы… А что было раньше? Когда-то Йосаде  убежал, по его собственному выражению, из еврейского края. Хотя начинал как еврейский прозаик, пишущий на идиш, был принят в Союз писателей, замечен критикой. Но после войны почувствовал: еврейским писателем быть смертельно опасно. И, плохо зная литовский язык, он тем не менее становится литовским критиком, потом драматургом, заставляя себя и других забыть, что он еврей. Янкель стал Йокубасом, поменял паспорт, потребовал даже от жены говорить дома на литовском.
– Вы назвали свою книгу «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти». Нет ли противоречия в таком сочетании – счастливая смерть?
– Ключевое слово этой книги – смерть. Об этом, кстати, пишет в послесловии к вильнюсскому изданию литовский поэт Альфонсас Буконтас. Он же подчеркивает: в каком-то смысле героем «Долгих бесед…» мог быть человек любой национальности, любой профессии, любого возраста. Почему? Да именно потому, что одной из моих главных задач была реконструкция человеческого сознания при свете смерти. Слово смерть не должно пугать. Иудаизм всегда напоминает человеку: его земной  путь краток, но жизнь нашей души – вечна. Ради совершенствования своей души мы и приходим на эту землю. А что касается счастливой смерти – задумаемся: может ли такая быть вообще? Да, может!  Ведь счастливая смерть – это смерть человека, который осуществил свое предназначение.
– Как вам работалось, если можно так сказать, с вашим героем столько лет? Не надоели ли вы друг другу?
– Йокубас Йосаде бесстрашно согласился отправиться со мной в этот путь, прекрасно понимая цель и смысл нашей общей задачи. Конечно, все было не просто. Одна из задач нашего эксперимента состояла в том, чтобы проникнуть в  подлинную духовную жизнь этого человека, пройти ее подлинные лабиринты. Ведь люди часто вспоминают не то, что было, а то, что они уже когда-то рассказывали, формулировали. Йосаде – сам писатель; пришло время, и он стал работать над своеобразной автобиографической прозой (в форме писем к дочери и сестре). Но очевидно, что и там он сказал не все, и даже там была какая-то оглядка… Поэтому мы вместе старались пробиться сквозь наслоения штампов человеческого сознания, пробиться в «самое-самое», когда-то подавленное железной волей моего героя (кстати, в течение многих лет он решительно «переделывал» себя и свою семью)… Причем, эта исповедь, как потом отмечали психологи, имела для него даже какой-то терапевтический эффект. А еще он пытался использовать последний шанс и как бы проявить в наших беседах то, что сам не успел реализовать в литературе… Можно по-разному объяснить тяжкие метания героя. Можно и так: согласно Каббале, еврейская душа все время напоминает человеку о себе, даже если он уходит от еврейства. Ведь человек появляется на земле таким, каким его создает Всевышний. И здесь ничего переделать нельзя. Мы – евреи не только потому, что встретились наши родители. Это – воля Всевышнего, это – своего рода задание нам. Это наша миссия. Хотя у моего героя был и постоянный спор с Богом (в книге есть глава об этом – «Без названия»). Но не забудем: в конце жизни Йокубас Йосаде возвращался к еврейству, он написал целый ряд эссе и пьес на еврейские темы…  Так что книга и об этих «возвращениях» героя.
– Как складывалась композиция, форма такой необычной книги?
– На страницах «Долгих бесед…» постоянно возникает разговор об отношениях автора и героя, о том, как книга пишется. Но если вы заметили, непосредственно в книге автор как бы дистанцируется от героя. Только в самом конце говорит о своем отношении к  нему. В процессе написания «Долгих бесед» автор старается быть своеобразным зеркалом героя (есть опять-таки такая глава – «Зеркало»).
Не случайно своего героя я называю й. С одной стороны, это книга о совершенно конкретном человеке, вдова которого доктор Шейна Сидерайте потом написала: в тексте  все абсолютно точно, до малейшей детали. С другой стороны, в моем герое я видел типичный образ интеллигента, который мучительно существует в лабиринте тоталитарного государства. Я, разумеется, сразу отказался от того, чтобы судить героя. Может быть, поэтому некоторым читателям и критикам почему-то кажется:  автор  создает памятник ему, «реабилитирует» й. Но моя задача была не в том, чтобы прославлять или развенчивать этого человека, повторяю: нужно было вглядеться в душу, в путь его души. Поэтому также книга, включающая в себя  фрагменты исповеди й и мои дневниковые записи, состоит из глав-«кубиков». Мне хотелось, чтобы каждый читатель сам выстроил эту книгу для себя. Когда нет заданности, то читатель может это сделать. И тогда-то он сам рассудит моего героя. И – время, и самого себя.
Один из интонационных и структурных пластов «Долгих бесед…» связан со страхами й. Страх заставляет его изменить себе. Заставляет сжечь почти всю свою библиотеку на идиш, рукописи, письма. Он делает это ночами, тайно; затем, отправив домработницу за покупками, выносит из дома пепел. Страх пронизывает всю эту жизнь и всю ту социальную систему, в которую й включен. Хотя ради объективности подчеркну: страхи начинаются в жизни Йосаде еще в детстве, до советской власти. И они никогда по сути не кончаются, они остаются и с умирающим стариком. В конце жизни это уже другой страх – страх талантливого человека уйти из жизни не состоявшимся писателем. Этот страх, между прочим, давал ему силы… Да, страх неоднозначен, вместе с й мы много размышляли о его природе. В Торе тоже встречается  это слово – страх. Там оно нередко приобретает позитивный смысл – страх перед Всевышним. И этот страх дает человеку нравственные ориентиры.
Вернуться к проблеме «формы и композиции»? Вообще-то еще в начале прошлого века некоторые писатели и философы говорили о том, что литература нового столетия должна прийти к каким-то новым художественным формам. В частности, меня поразило, когда я прочитал об этом у Николая Рериха. Новую форму, с опорой на документ, разрабатывали  и блистательно воплотили многие западные прозаики ХХ века. Вспомним Фриша, например. Плодотворными были поиски Алеся Адамовича, Светланы Алексиевич. Но чисто документальными их книги назвать нельзя, потому что документ выполняет здесь функцию художественного образа.
– Ваша книга очень хорошо, как мне кажется, вписалась в контекст как современной русской, так и еврейской литературы. Кстати, в чем вы видите сегодня особенности работы еврейского писателя, смысл его миссии?
– Это сложный вопрос. Мой герой тоже задумывается об этом (в главе «Разве важно, на каком языке писать?»). Й говорит: несколько тысяч лет мы меняем свой язык;  оказалось, что для нас это не главное; в еврейском писателе запрограммирован не язык – наша  история. Я бы еще добавил: и наша душа. Еврейская душа в мистическом, религиозном смысле, как это понимает Каббала. Так вот, сегодня еврейская литература рассматривает извечные  коллизии. Ведь согласно мнению мудрецов Торы, так или иначе в  каждом поколении повторяются одни и те же ситуации. Возьмем, например, выход из Египта. Сегодня мы все еще идем по пустыне. Для нашего поколения, советских евреев в частности, выход из рабства красных фараонов был очень трудным. И мы все еще пытаемся стать свободными людьми, обрести духовную свободу и самих себя, свое еврейство. Человек мечется, по-прежнему преодолевает страх…
Вечная и всегда новая в своем конкретном преломлении тема. Я думаю, что именно об этом пишут сегодня такие замечательные русскоязычные еврейские прозаики как Григорий Канович, Дина Рубина, Борис Хазанов. Об этом писал и скончавшийся несколько лет назад Фридрих Горенштейн, писатель, еще, как мне кажется, нами по-настоящему не прочитанный.
2003

Беседа вторая. Другой вариант судьбы

– Констатацией того, что мы все еще идем по пустыне, мы закончили наш с вами предыдущий разговор. А сегодня давайте подойдем к этой проблеме как бы с другой стороны. Мы все, основная масса русскоязычных эмигрантов, приехали сюда из страны, которая называлась СССР, или из новых стран-республик, образовавшихся после распада Союза. И вот, преодолев определенные испытания, человек попадает в Америку. Предположим, он уже устроился, все трудности позади, забудем о них: эмигрант учится, работает, акклиматизация произошла. Скажите, Евсей, как, по-вашему, такой человек ощущает себя: он считает, что уже приехал – и здесь теперь его постоянное, надежное «место обитания», или он думает прежде всего о том, что уехал, то есть многими и прочными нитями – духовными, житейскими – все еще связан с той землей, с той страной, он еще как бы там? Мне кажется, внутреннее противоречие между понятиями «приехал» – «уехал» долго сохраняется у наших эмигрантов. И это влияет на духовную жизнь эмиграции, на многое, что в нашей среде (или в так называемой русской общине) происходит. Считаете ли вы  эти процессы серьезными и существенными?
– Безусловно, сама проблема эмиграции очень серьезна и осмысление ее насущно для каждого из нас. Старого или молодого, баловня судьбы или потерпевшего крушение среди житейских бурь… Ведь думать о смысле эмиграции, значит – перепроверить сделанный когда-то выбор, всмотреться в пролетевшие годы, вспомнить о своей миссии на земле, вслушаться в тихий голос собственной души. Что может быть важнее и сокровеннее этих размышлений?
Есть много подходов к теме эмиграции – философских, социальных, психологических. И есть много «входов» в тему. Вы предложили вглядеться в жизнь эмигранта на той стадии,  когда трудности, кажется, уже позади. Что ж, попробуем. Однако скажу сразу: по-моему, «эмигрантские трудности» носят вовсе не временный характер. Потому что дело ведь, в конце концов, не в «куске хлеба» (хотя, верно, хлеб эмигранта очень долго бывает горек). Все дело – в состоянии души.  В том, что по большому счету эмиграция – это всегда трагедия. В лучшем случае – драма… Но вернемся к вашему вопросу. Когда же все-таки эмигрант распакует по-настоящему свои чемоданы? Когда исчезнет мучительное недоумение по утрам – где я,  как я здесь оказался? Когда наконец-то человек уверенно скажет себе: «вот я и дома»?
Если говорить о конкретных судьбах, этот процесс проходит по-разному. Но, конечно, разные судьбы объединяет нечто общее… Как известно, в истинной трагедии обязательно присутствует катарсис, очищение. Сходные чувства часто испытывает эмигрант. К тебе приходит  внезапное прозрение, точнее – новое зрение. Вдруг понимаешь, что счастлив и свободен. А главное – тебе, оказывается, выпал редкий, удивительный шанс, которого лишены миллионы людей на земле. Это шанс прожить еще одну жизнь. Твоя жизнь там уже в общем-то состоялась: ты чего-то добился, во многом себя реализовал, а потом только доживал, завершая этот вариант судьбы. Бывало и так: ты иногда с сожалением говорил себе, что обстоятельства заглушили в тебе какое-то дарование, ты не стал, к примеру, художником  или журналистом, артистом или экстрасенсом… А эмиграция предлагает человеку возможность начать все с начала. Не правда ли, это и есть спасательный круг? Тут и возникает гармония жизни: пейзаж за окном кажется – внезапно? – родным.
– Но, наверно, все это связано с возрастом эмигрантов. Люди приезжают сюда и зрелыми, и совсем молодыми, и совсем пожилыми, хотя в главном, общечеловеческом смысле проблема самоутверждения, реализации себя от возраста не зависит.
– В юности и молодости пересадка на чужую почву оказывается почти безболезненной. Тем не менее  об этом «почти» говорить сейчас не стоит. Размышляя о судьбе эмигранта, я невольно представляю человека средних лет и старше. Счастливых примеров здесь гораздо меньше. Зато каждый из них приковывает к себе наше внимание и по-особому поучителен.
Между прочим, за примером далеко ходить не надо. Переехав из Минска в Чикаго, доктор технических наук, профессор С. М. Ицкович стал одним из самых интересных русскоязычных публицистов США. Мы не раз говорили с Семеном Ицковичем об этом странном, на первый взгляд, но таком радостном по сути переломе его судьбы. Нет, он не перечеркивает ту жизнь, в которой так убедительно реализовал себя. Однако  не сомневаюсь: Семен Ицкович по-настоящему счастлив и в этой,  новой своей жизни…
Такое далеко не всем удается, хотя я мог бы вспомнить  еще несколько подобных сюжетов. Но вспоминаю другое. Более типичное. Вот встречи наших эмигрантов, буквально пронизанные ностальгией о том, как было там и какие они были там. Причем, легко заметить: часто рассказчик мифологизирует прошлое, факты обрастают легендами… Родные и друзья человека в таких случаях улыбаются, соседи смеются, кто-то резко осуждает… Но я думаю: это жестоко и несправедливо. Это ведь плачут, тоскуют, стремятся к подлинной жизни наши души.
– Позвольте с вами не согласиться. Приведя пример успешной самореализации эмигранта, вы тем не менее сказали, что это мало кому удается. Спорное утверждение. Мне кажется, что мы здесь, в силу целого ряда особенностей работы  прессы и других СМИ, к сожалению, еще очень мало информированы. В частности, мало знаем о  том, как устраиваются и что делают такие же эмигранты, как мы. Возьмите некоторые русскоязычные издания. Известные журналисты писали и пишут очень часто о Япончике и ему подобных, о таких-то и таких-то пойманных и осужденных эмигрантах, выходцах из бывшего СССР, – то есть о тех, кто попадает под прицел правоохранительных органов Америки. Идет широкий, даже не дискуссионный разговор о так называемой русской мафии. И создается впечатление: в русскоязычной  Америке живут люди, которые занимаются всякого рода обманами. Но ведь это на самом деле не так. Почему, например, наша пресса, радио и телевидение не рассказывают о встречах эмигрантов, которые называются reunion и на которые съезжаются в свое отпускное время люди, работавшие до эмиграции в одном городе, на одном предприятии или в одной отрасли? Я писал, например, о такой встрече у нас в Чикаго, встрече тех, кто трудился раньше в СКБ знаменитого Минского завода автоматических линий. Со всех концов Америки сюда собрались около 80 бывших сослуживцев. Они подсчитали, что их в Америке больше, около 120-ти, только не все смогли приехать. Это были люди уже не первой молодости, и они с гордостью рассказывали: все здесь серьезно востребованы. Один из них, которому было уже за 75 лет, поведал мне: он буквально просит своего хозяина, чтобы тот отпустил его на давно заработанную пенсию, ведь ему уже просто физически трудно работать. Но хозяин ни за что не соглашается, говорит: пожалуйста… ты мне нужен, без твоих знаний и без тебя у меня остановится производство. Могу рассказать и о ежегодных «конференциях» в различных городах Америки бывших сотрудников Института тепломассообмена Академии наук Беларуси, где, в частности, работал мой брат, и о других подобных встречах. Радостных, веселых, интересных. Повторяю, таких событий в жизни эмигрантов, наверное, много, но мы, к сожалению, не знаем о них, наша пресса не считает нужным  сообщать об этом. Проще рассказать о преступнике, чем о создателе важного и полезного бизнеса или о выдающемся, например, педагоге… Поэтому и возникают у меня вопрос и сомнение: насколько действительно серьезны все те трудности эмиграции, о которых вы говорите?
– Вы знаете, трагических коллизий в жизни нашей эмиграции гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Гораздо больше, чем я бегло упомянул. Вот он опять перед нами, человек, успешно преодолевший первые барьеры на пути к американской мечте. Кстати, человек совершенно конкретный. Помню, я встретил его в феврале. Он уже купил дом и две машины. Но он даже не подозревал тогда, насколько беззащитен и слаб перед лицом реальности. Он еще не знал, что его сын употребляет наркотики. Он не догадывался, что через несколько месяцев потеряет работу и его захлестнет депрессия. Обычная история: человек без нравственных опор в жизни. Старые опоры, которые помогали в Советском Союзе, уже не существуют для него. А новые он, увлеченный гонкой за материальными ценностями, так пока и не нашел.
Впрочем, я думаю, Ванкарем,  примерами мы ничего друг другу не докажем. Вы будете приводить примеры со знаком плюс, а я – со знаком минус. Причем, мне очень нравятся ваши примеры, я тоже могу что-то подобное вспомнить, если постараюсь. Просто мне повезло меньше: я то и дело сталкиваюсь с людьми не устроенными, раздавленными жизнью, в том числе и с людьми совсем молодыми. Вот хотя бы последствия  мифа о преуспевающем русском программисте. Помните этот миф? Он так волновал когда-то умы: можно, мол, приехать в Америку, поучиться на курсах полгода или год, поступить затем в фирму и сразу начать зарабатывать 60, а то и все 100 тысяч долларов в год. И вот  миф лопнул, немалая часть этих «русских программистов», потеряв работу, оказалась сегодня на обочине…
– И все-таки мы можем и должны признать, что очень многое зависит от самого человека, потому что Америка дает каждому огромные возможности. Да, именно от тебя лично многое зависит – от твоего желания и твоих способностей.
– Это правда. Но она настолько бесспорна, что мне кажется, плодотворнее было бы задуматься сейчас о другом. Что, собственно, является нравственной опорой в жизни эмигранта? Допустим, в той нашей жизни опорой личности часто была литература. И это было совершенно закономерно. Тем более, если вспомнить, что происходило в СССР. Советская власть стремилась «ликвидировать» – как «пережиток» – религию, и очень многие люди заполняли создавшийся вакуум литературой.
– При этом очень важно не забыть: в то время нещадно давила на сознание и подсознание человека своей объемной массой официальная идеология.
– Да, влияние идеологии на человека было по сути тотальным – например, в 20-е, 30-е, 40-е годы. Но потом, постепенно, у многих открывались глаза. И именно с помощью культуры люди находили какую-то свою нишу – чтобы выстоять, не чувствовать себя оболваненными. Можно сказать: классика противостояла большевизму. Некоторые современные писатели тоже были символами духовного сопротивления. Зачастую не громкого, как, например, Юрий Трифонов. Но – важного.
А что же в эмиграции? Я часто с удивлением  думаю: каким же тонким бывает в человеке этот слой культуры, рискну сказать больше – слой интеллигентности. Символичен пример: очень многие семьи привозили с собой в эмиграцию огромные библиотеки. Побудительный мотив был так понятен! Люди, собираясь в эмиграцию, стремились захватить с собой привычную «духовную опору». Тем более что такие библиотеки собирались годами, если не десятилетиями (вспомните хотя бы, как было трудно добыть там подписные издания классиков). Но вот уже люди многого добились в новой жизни, вот уже покупают большой дом, однако в этом доме не находится места для библиотеки… Оказывается, книги… мешают.
– Но почему же все это происходит?
– Тому есть много различных и серьезных причин. Не стоит их торопливо обсуждать. Попробую совсем коротко обозначить две. Во-первых, это «кризис чтения» в Америке: о нем так много сейчас пишут, но, конечно же, кризис назревал уже давно. Во-вторых, очевидно: за последние пятнадцать-двадцать лет в современной русской литературе во многом произошла резкая смена эстетических и этических ориентиров. А главное – изменился сам тип писателя. Он уже давно не учитель жизни, не властитель дум, не певец тайной свободы. И книги давным-давно издаются в России совсем маленькими тиражами. Какая уж там «духовная опора» для миллионов людей!
Что и как читают эмигранты – это тема, достойная отдельного разговора. Бесспорно, внимательно изучают – все подряд – местные бесплатные газеты. Бесспорно, книги  нашим эмигрантам во многом заменяют русские программы телевидения (хотя, увы, эти  программы в огромной степени несут и культивируют пошлость). Разумеется, в газетах порой публикуются хорошие статьи; разумеется, бывают эмигранты и на концертах, выставках, спектаклях… Но речь о другом. Речь о том, является ли литература, как прежде, духовной основой жизни? Если же такой основы нет вообще, то логическое продолжение этого – депрессия, что так знакома многим; растерянность перед новыми проблемами жизни; наконец, озлобленность, которую мы все чувствуем так или иначе в нашей эмигрантской среде. Последнее, видимо, нуждается в пояснении. Приведу пример. Редакции многих русскоязычных эмигрантских газет в разделах «Письма читателей» дают людям высказаться, никого не поправляя, не корректируя, – это действительно голоса живых людей. Но нередко в публикуемых письмах коробит озлобленный тон, совершенная нетерпимость к иному мнению, иному голосу.
– Не слишком ли пессимистично вы, Евсей, оцениваете ситуацию, сложившуюся в духовной жизни нашей эмиграции?
– Правда всегда оптимистична. Правда обновляет душу. Почему же так важен этот, порой такой мучительный процесс самоанализа? Дело в том, что подлинную духовную опору человек может найти только в самом себе. Так утверждают психологи. А по большому счету подлинную опору личность всегда находит в Боге. И тут нет никакого противоречия: ведь в каждом из нас, в частности, в каждом еврее живет Божественная душа.
Снова повторю здесь мысль, которая кажется мне принципиальной: мы все еще идем по пустыне. Идем из Египта, побеждая в себе рабов, обретая истинную духовность. Высокую духовность, а не ту, которая в Советском Союзе была нам прописана товарищем Сусловым. Согласно Торе этот выход их Египта не только повторяется в каждом поколении, но и продолжается каждый день. Чем конкретно наполнен день в «пустыне»? Любавичский Ребе сравнивал человека, преодолевающего рабство, с больным. Причем, Ребе выделял два одинаково необходимых процесса. Во-первых, нужно поставить точный диагноз. Во-вторых, нельзя медлить с лечением… Так что наша сегодняшня попытка  задуматься о трагических сторонах жизни эмиграции – это, в сущности, попытка уяснить «историю болезни».
И здесь, повторяю, нет пессимизма. Стоит вспомнить в связи с этим одну интереснейшую концепцию иудаизма: спуск ради подъема. О чем тут речь? Чем ниже падаешь, тем выше потом можешь подняться. Об этом мы, в сущности, и говорили.
Новый день в «пустыне». Вглядываюсь в лицах тех, с кем идем вместе из страны красных фараонов. Вижу: очень многие получили там сильную «атеистическую прививку». Тем не менее все больше людей приходит сейчас к иудаизму. Я говорю об этом потому, что наша, последняя, волна эмиграции – это ведь еврейская эмиграция. И молодые, и пожилые, и люди среднего возраста находят сегодня в иудаизме опору жизни. Обретают с помощью иудаизма открытое сознание, способность воспринять новую реальность, способность увидеть и осуществить в ней себя. Конечно, это особенно  важно в тот момент истории, когда современной цивилизации противостоят варвары.
Да! Еще об одном надо обязательно сказать. Наши шаги по символической пустыне – это (одновременно) движение по так называемой русской Америке. И, конечно же, очень важно знать, где она расположена и что же там делать еврею. 
2004

Беседа третья. Русская Америка – есть ли она на карте?

– Давайте, Евсей, вернемся к нашему предыдущему спору. В прошлый раз вы рассказывали о своих наблюдениях и выводах, основанных на ваших конкретных встречах со многими людьми. Вы говорили о потере эмигрантами интереса к культуре и шире – духовности. Я продолжаю, однако, думать, что вы несколько преувеличили эту опасность. Мое внимание привлекают явления, свидетельствующие как раз о другом. Например, все эти годы я стараюсь посещать многие спектакли нашей Лирик-оперы, концерты в Симфоническом центре и в Равинии. И все чаще и чаще, когда приходишь туда, слышишь в фойе русскую речь. Очевидно: у тех, кто приехал сюда из России и республик бывшего Союза, есть живой интерес к искусству, музыке, театру.
Кстати, о знаменитом чикагском  Арт-институте. Я долго воспринимал интерес нашей эмиграции к его уникальнейшей коллекции как нечто само собой разумеющееся. Но несколько лет  тому назад мы с женой были в Бельгии и в Брюсселе, пошли, конечно же, в знаменитый Королевский музей. Он представляет собой пять корпусов, спускающихся по склону холма, в каждом – богатейшие собрания работ знаменитых мастеров изобразительного искусства Европы. Экспозиции расположены по хронологическому принципу – от древних времен и до наших дней. Некоторые коллекции – собрания  подлинных шедевров, например, зал Рене Магритта. Мы пришли в воскресный день, были с 10 утра до 5 часов дня, старались увидеть как можно больше. Но поразило то, что за все это время мы в каждом из пяти корпусов встретили не более двадцати посетителей. А ведь Брюссель – это центр Европы, столица Евросоюза, здесь заседает Европарламент. Когда мы вернулись назад в Чикаго, случилось так, что мне пришлось через пару дней сопровождать гостей в наш Арт-институт. Это был обычный будний день, а посетителей – не пробиться. В буквальном смысле слова – толпа в каждом зале. И не только там, где выставлены импрессионисты. И там, где классика, и где древняя скульптура, и где современная американская живопись. Очень много молодежи. Опять-таки часто слышна русская речь. А в зале-переходе между корпусами на скамеечке перед «Окнами Америки» Марка Шагала всегда сидят люди, всматриваясь в это волшебное, завораживающее произведение великого мастера ушедшего недавно века. Кстати, я считаю, что именно здесь, у этих «Окон», и началось мое эмоциональное открытие Америки.
– Картина, нарисованная вами, тоже по-своему завораживает. Но что, собственно, она должна проиллюстрировать? То, что сегодня интерес к культуре в Америке выше, чем в Европе? Не уверен, что это так. Отдельные факты порой нисколько не помогают нам разглядеть тенденцию. Хотите, на ваш пример я тут же отвечу своим? Не так давно я видел в Париже совсем иное: и в Лувре, и в музеях Орсэ, Пикассо, Родена, на художественных выставках, что называется, яблоку негде было упасть. И, конечно же, ваш рассказ об Арт-институте ничуть не противоречит тому, о чем я говорил в прошлый раз. Помните? Размышляя о трагических коллизиях, столь обычных в эмигрантской среде, я констатировал очевидное (по крайней мере для себя): литература перестала быть духовной опорой для большинства эмигрантов. По-видимому, она перестала быть таковой и в России.
– С этим можно было бы согласиться, если бы не одно обстоятельство. Духовной поддержкой российского интеллигента всегда была и остается классика.
– Ваше замечание, Ванкарем, наверно, вполне уместно. Но оставив сейчас за скобками роль русской классики в жизни современной России, полезно задуматься о ее реальном месте в духовных поисках наших эмигрантов. Нет сомнения, в последние годы русскоязычная (по большей части еврейская) эмиграция во многом уточнила, как бы скорректировала свое отношение к русской классике. Разумеется, классические творения ничуть не померкли в глазах эмигранта. Речь о другом. О личности автора, который долгие годы был образцом для подражания, символом нравственной чистоты, о его жизненном «верую». Так вот, наконец-то читателю стали доступны тексты знаменитых русских писателей в полном объеме, в том числе эпистолярное наследие, дневники, записные книжки. И оказалось, например, что многим классикам был в той или иной степени свойствен антисемитизм. Конечно, не стоит преувеличивать эти тенденции и торопиться сбрасывать в мусоропровод тома собраний сочинений (я знаю такие случаи!). Не стоит забывать, что взгляды писателей развивались и трансформировались. Не стоит игнорировать принцип конкретного историзма: в XVIII и XIX веках в силу объективных причин русские писатели имели часто слабое представление о духовном богатстве нашего народа – еврейской религии, философии, древней культуре… Но из песни слова не выкинешь. И эмигрант-еврей, до сих пор считающий себя русским интеллигентом, перестает (как когда-то) «обожествлять» классиков. Тем более, что обожествлять людей нам не позволяет Тора. Русская классика и русскоязычная эмиграция… Сложная тема. Прикасаясь сейчас к ней, думаю с сожалением: в силу разных причин  русские классики вряд ли будут  (как когда-то в стране Исхода) духовной опорой на нашем новом пути.
– Одна из ваших книг называлась «Писатель в провинции» (Москва, «Советский писатель», 1990). Рассказывая о трудных, зачастую даже трагических судьбах творцов, вы по-своему исследуете природу и психологию художественного творчества. Сегодня все мы живем в эмиграции. Как по-вашему, эмиграция – это тоже провинция? В чем же тогда роль и значение литературы эмиграции?
– Название моей книги «Писатель в провинции» довольно условно. Для меня всегда было важно понять: как рождается творчество? Где корни культуры? Именно в  этом смысле так называемая провинция часто выходит на первый план. В чем-то эмиграция – это, конечно же, провинция. Духовная история эмиграции – по сути та же история гибнущих талантов, которая характеризует русскую провинцию во все времена. Это же мы видим и в эмиграции, причем не только в сегодняшней. Видим пошлость, недостаток культуры, жесткость, даже жестокость по отношению к таланту, отсутствие подлинного духовного климата.
Роль критики в развитии литературы эмиграции? Ее просто трудно переоценить. Ведь именно критика дает оценку явлениям культуры, определяет их место в художественном процессе, помогает становлению и развитию творца. Но не секрет: на практике мы постоянно сталкиваемся с оценками неточными, мягко говоря, завышенными. Вместе с тем многие произведения, появившиеся в эмиграции, остаются незамеченными. Литературных критиков в эмиграции – раз, два и обчелся… Потому не могу не вспомнить одно из счастливых исключений из правила – Анатолий Либерман. Он, как мне кажется,  обладает редким свойством увидеть и понять талант…
Психология творческого процесса в эмиграции? Заведомо «больной» вопрос: ведь мы говорим о человеке, который оторвался от одного берега, но к другому – часто – не пристал… Творческий процесс здесь отягощен и еще одним испытанием: творец, как правило, не может прожить в эмиграции с помощью своей профессии. С другой стороны, именно в эмиграции нередко происходит осознание творцом своей миссии. Возникает опять тот же вопрос: где столица, где провинция? Эмиграция, конечно, имеет провинциальные черты, но вместе с тем она может творцу и очень многое дать. Вот один недавний пример. Писатель и историк Семен Резник, уже больше двух десятилетий живущий в США, выпустил  замечательную книгу об истории евреев в России. Поводом для ее написания стала последняя работа А.Солженицына. В книге Резника много полемики, важных уточнений, но самое главное в ней другое. Писатель, который долгие годы занимается историей евреев в России, – а он автор романов, повестей, книг яркой антифашистской публицистики – Семен Резник излагает здесь свою личную, что называется, выстраданную концепцию истории российского еврейства. Читая эту книгу, я легко чувствую, что дала автору эмиграция: свободный взгляд, свободное дыхание, дистанцию, позволяющую многое увидеть и осознать.
– Но вернемся к теме, которую затронули раньше. Так все же: растет или падает интерес эмигранта к культуре?
– Мы уже не раз убеждались: сами явления культуры сочленены сегодня на редкость сложно, не однолинейно. Иногда кажется: они опровергают, отрицают друг друга. И только потом разглядишь вдруг диалектическую связь. Вот пример, имеющий прямое отношение к теме нашего разговора. Исследование, проведенное Американским Национальным фондом искусств, зафиксировало резкое падение интереса к чтению. Это касается буквально всех этнических групп населения США и свойственно разным людям, независимо от их образования или религии, которую они исповедуют. Но прежде всего опасная тенденция затронула молодых. Сегодня книги читают только 47% американцев, и нам, прошедшим свою жизнь с книгой, с этим трудно примириться. Не будем однако торопиться с «окончательным выводом».
Несколько лет назад этой проблеме посвятил свою программу на «Радио Свобода» известный писатель и культуролог Александр Генис. Приведенные выше факты  комментировали специалисты – библиотекарь, литературовед, философ. Все они подчеркивали: перед нами необычная ситуация в американской культуре. Но не такая уж новая, если говорить об истории мировой цивилизации. Как всегда, ярко сформулировал  свою мысль Борис Парамонов: «…Я сочувствую, конечно, печалям книжников, но в отличие от них не столь пессимистично настроен. Они люди эпохи позднего Гутенберга. А вспомним, к примеру, раннего: печатали по существу одну только книгу – Библию… И ведь сие не помешало (…) создать высокую культуру». Что же касается культуры современной, то в ней – очевидно – существует несколько параллельных течений. Одно по-прежнему уносит нас в мир книги и слова, другое (оно явно усиливается!) делает акцент на зрелищности, визуальности…
– И поэтому все больше «захватывает» человека кино и телевидение?
– Да, конечно. И то, что вы рассказали о чикагском  Арт-институте, тоже подтверждает этот тезис.
– В прошлой нашей беседе вы заговорили о так называемой русской Америке. Наверное, с одной стороны, это понятие связано с внутренним, духовным миром человека в эмиграции, с другой – с увеличением количества «наших»,  приехавших сюда в последние десять–пятнадцать лет. Тем не менее, может быть, стоит подробнее расшифровать, что же это, по-вашему, такое – русская Америка?
– Это своего рода материк. Он имеет интересную историю (кстати, она во многом уже написана). Жизнь этого материка объективно зависит от волн русскоязычной эмиграции в США. При этом каждый из нас по-своему открывает русскую Америку. А может… вообще не открыть. Материк ведь существует  только для тех, кто хочет там жить. Что я имею в виду? Есть люди, которые, приезжая в Америку, стремятся  оттолкнуться от всего русского, как можно быстрее и во что бы то ни стало. Они наивно думают, что, перелетев океан, можно сразу стать другим человеком. Однако наши души существуют не по законам географии – иначе зачем бы древние евреи сорок лет шли по пустыне? Избавляясь от духовного рабства, опасно перечеркивать все свое прошлое. Нужно прежде всего зорко и беспристрастно пересмотреть свой путь. Вот почему наш внутренний диалог со страной Исхода наверняка будет длиться долго.
– Но давайте поговорим конкретно: кто же живет в русской Америке сегодня?
– Заметнее всего: пожилые люди. Они – «вынужденные» жители русской Америки: не зная английского языка, никуда не могут из нее уйти. Тем не менее большинство из них существуют здесь вполне комфортно: устроившись у телевизоров, они с грустью наблюдают за, мягко говоря, некомфортной жизнью своих ровесников в России. Среди таких (как бы вынужденных) жителей русской Америки немало и представителей русскоязычной (гуманитарной) интеллигенции. Дело в том, что сейчас они часто не востребованы: после окончания холодной войны интерес к России, к русскому языку у американцев заметно уменьшился (а, может быть, надо не бояться произнести другое слово: интерес упал). Так что и для этих людей  русская Америка – единственно возможный духовный приют. Но есть еще одна категория эмигрантов. Они  выбирают русскую Америку сознательно. У них разный возраст, разные профессии. Но все осознали одно: уехав из СССР, сделав свой выбор, они простились с российским  антисемитизмом, с многолетним унижением и хамством, однако не простились и, наверное, никогда не простятся с русской культурой. Эти люди и есть своеобразный духовный центр русской Америки. Они открывают и строят ее.
– Несколько лет назад «выстроили» у нас в Чикаго русскоязычный  репертуарный театр «Атриум»… И все-таки давайте спросим себя: не придумываем ли мы этот так называемый «материк»? Ведь вся Америка – страна эмигрантов. Но в других этнических группах никто не говорит, наверное: «мексиканская Америка», «ирландская Америка» или «польская Америка». Не придумывает ли сама наша интеллигенция необходимость какого-то «материка» в океане? Ведь договорились даже до того (я спорил с известным славистом Михаилом Эпштейном по этому поводу), что здесь существует уже так называемая русско-американская культура, и двуязычие – ее существенная примета.
– Нет, не могу согласиться с вами. Во всем согласиться. Конечно, культура русской Америки – это часть единой русской культуры. Но часть совершенно особая, у нее – своя миссия. И специфика. В том числе и двуязычие многих ее творцов.
– А какие еще проблемы видите вы в культуре эмиграции, в культуре русской Америки?
– Я уже говорил: пошлость! Именно так, с восклицательным знаком. Повторю и другое: пошлость всегда была и есть приметой культурной жизни любой эмиграции. Это, видимо, связано с обрывом в жизни людей важных духовных связей и традиций. Это не значит, что в культуре эмиграции не было и нет больших имен, больших явлений. Но в эмиграции часто вдруг снижаются (иногда кажется: есть ли  предел?) эстетические критерии, а значит, пошлость – увы! – расцветает в культурных институтах эмиграции. Ради объективности скажу: пошлость процветает сегодня и в России.
– Если говорить о музыке, театре, эстраде, то многое идет именно оттуда. Это демонстрируют передачи всех телеканалов. А когда приезжают сюда гастролеры, мы все это видим уже наяву.
– Страшно даже не то, что пошлость экспортируется. Страшно то, что многие вроде бы интеллигентные люди ее не замечают. Меня не перестает это поражать: неужели, пересекая океан, подавленный (но ведь не раздавленный?) трудностями интеллигент  разрешает себе просто не реагировать на дурновкусие? Я часто думаю: почему это происходит? То ли все тот же слой интеллигентности в человеке очень тонок. То ли дело в том, что пошлость, точно компьютерный вирус, постоянно уничтожает подлинно культурную среду.
Где выход? Можно было бы сказать так: интеллигенция русской Америки должна четко определить свою позицию, сформулировать свое кредо, важнейшие мировоззренческие, философские идеалы. Но призывать сегодня к этому нелепо: мы еще в СССР убедились, что сами по себе лозунги и призывы не работают, нужна долгая и трудная работа души.
А еще нужно чаще вспоминать тех, кто шел той же дорогой раньше нас. Искал, заблуждался, обретал в конце концов нечто важное – в самом себе и в мире. Вспомню сейчас барда Александра Алона. Он жил в Израиле, часто бывал в США. Увы, судьба Алона была трагичной, он рано ушел из жизни, а его пронзительные песни  сегодня уже мало кому известны. Примечательно: Александр Алон  осознавал себя певцом нашего Исхода и, бесспорно, был им. Тема Исхода российских евреев по-разному, но всегда исповедально звучит в творчестве Алона: в его песнях, эссе, путевой прозе.  Александр Алон был убежден: русская культура нужна эмиграции, ее нужно создавать и строить. Причем, ни в коем случае нельзя довольствоваться эрзацами – нужно ориентироваться на самые высокие образцы. Александр Алон подчеркивал: это должна быть русско-еврейская культура…
Не правда ли, здесь намечена программа, которая – в главной своей сути – так близка нам, по-прежнему идущим по символической «пустыне»?
2004

Беседа четвертая. «Меня притягивает тайна человеческой судьбы…»

– …Давайте начнем нашу беседу, вспомнив совсем еще недавний юбилей – тридцатилетие газеты «Шалом», которую вы редактируете. Расскажите, пожалуйста, хоть в нескольких словах, об ее истории и, конечно, о том, как формируется сегодняшний облик издания?
– Я думаю, что тридцатилетие русско-еврейской газеты – прекрасный повод задуматься о проблемах существования и выживания прессы в эмиграции. Подчеркну это слово: выживание. Увы, многие издания гибнут, как мотыльки, едва начав свой полет. Говоря же о «Шаломе», прежде всего необходимо отметить роль издателя.  Вот уже несколько десятилетий организация F.R.E.E. Большого Чикаго и ее руководитель раввин Шмуель Нотик прозорливо видят в «Шаломе» не только способ общения с прихожанами, не только трибуну, но и возможность реализации духовных задач. Верю в то, что что именно с помощью «Шалома» многие наши соотечественники, которые совершили свой Исход  из «Красного Египта», поняли главное – откуда и куда идут (конечно, я имею в виду не географию). Когда-то  «Шалом» был в Чикаго единственным изданием на русском языке: открывая свежий номер, читатель жадно искал новости. Но вот появились другие русскоязычные издания – «Шалом», естественно, изменил свое лицо. Я как раз тогда пришел работать в эту газету – почти двенадцать лет назад. Вы спросили про историю? Но история – это не только пожелтевшие страницы, это – прежде всего – люди. Я рад тому, что, приехав в Чикаго, подружился с чудесной супружеской парой – Даниилом Моисеевичем и Ниной Иосифовной Пейсиными: бывшие ленинградские архитекторы, подлинные интеллигенты, они уже в пожилом возрасте гармонично нашли себя в иудаизме; шесть лет – в очень трудных условиях – Пейсины выпускали «Шалом»… Разрабатывая новую его концепцию, я думал о том, как сохранить дух и традиции, но – одновременно – ответить на запросы времени…  Повторяю, мы не стремимся конкурировать с ежедневными и еженедельными изданиями. Сегодня у нас практически нет информации. Наши основные жанры – проблемная статья, эссе, очерк, рассказ… По форме «Шалом» газета, а по внутренней структуре -  журнал, в котором освещаются различные аспекты иудаизма, еврейской истории, философии и культуры. Признаюсь,  мне очень приятно слышать от наших читателей: «Я открываю «Шалом» поздно вечером…» Или: «Я читаю «Шалом» ночью». Видимо, наступает время, когда человек отходит от суеты дня, – ему хочется задуматься о вечном. Этого просит, требует его душа. Наверное, он думает о смысле жизни, когда читает на наших страницах размышления Любавичского Ребе, этюды знаменитого каббалиста Адина Штейнзальца, статьи раввина Шмуеля Нотика и -  многих других авторов «Шалома», которые, кстати, живут в разных городах Америки и даже в разных странах.                        
– Что вы думаете вообще о русскоязычной прессе здесь, в США, о ее роли и значении в нашей повседневной жизни, о ее перспективах?
– Начну с конца. C  вопроса о  перспективах. Еще лет десять назад в разных штатах Америки издавалось большее количество газет – они росли, как грибы после дождя. Но сейчас мы наблюдаем обратный процесс: газеты выходят из бизнеса, а те, что остаются, теряют свое лицо. Часто это уже не оригинальные издания с постоянным кругом авторов – страницы, беспорядочно заполненные перепечатками из Интернета.
Увы, причина этого процесса вполне закономерна. Ведь 10–15 лет назад наша эмиграция была еще на подъеме, была подобна бурной реке. Сейчас это – тонкий ручеек. Меняется и демографическая ситуация в эмиграции – разве это может не сказаться на русскоязычной прессе? Не секрет:  постарел наш читатель. Думаю, что нашу прессу в дальнейшем ожидает обычное – скромное – место в ряду других этнических средств массовой информации: небольшие тиражи изданий, отражающих жизнь своих общин.
Я говорю о тенденции, которая для меня очевидна и которая не зависит от чьей-то прихоти, – например, от того, как проголосуют слушатели той или иной радиопрограммы (это теперь так «модно» в эмиграции). Тенденция объективна: она связана с практическим прекращением русскоязычной эмиграции. Но это вовсе не отменяет того, что всегда будут появляться новые издания. И будут полнокровно жить старые. Именно те, у которых есть свое лицо, своя концепция, своя позиция.
А будущее  русскоязычной прессы во многом зависит от спонсоров. Я имею в виду спонсоров-просветителей, которые понимают совершенно особое значение издания в эмиграции, на чужбине. Понимают:  газета или журнал – это для читателя  возможность диалога, возможность сформировать собственную точку зрения по тем или иным вопросам. Наконец, возможность продолжать мыслить, продолжать свое духовное существование с помощью родного языка.
Нет, не хочу быть пессимистичным: от души желаю всем своим коллегам удачи и процветания!
-Но ведь есть, наверное, и такие проблемы нашей прессы, которые мы вполне можем и должны решить.
Что ж, уместно вспомнить cейчас: газета – это и летопись эмиграции. Летопись, конечно, не бесстрастная, наоборот – привлекательная своей субъективностью, своим многоголосием. Однако кто сохранит эту летопись? Кто донесет ее и до наших потомков, и до будущих исследователей русскоязычной эмиграции?
Трудные и грустные вопросы. Очень многие издания не найдешь в архивах, в крупных газетных и журнальных хранилищах. Кстати, я не уверен, есть ли полные подшивки газет в самих редакциях. Немало изданий уже исчезли. Я вспоминаю, например, выходившую в Чикаго газету «Моя Америка» – по-настоящему профессиональную и интеллигентную. Там кипели споры – в том числе шли серьезные дискуссии о проблемах эмиграции. Интересно было бы сейчас к ним вернуться, перепроверить вчерашние прогнозы.
Иногда поучителен даже издательский дебют. В свое время меня привлек дерзко задуманный двуязычный журнал «Улица», чье существование оборвалось, если не ошибаюсь, на третьем номере… А вот «Лейк Шор» – «маленький литературный журнал с большим юмористическим акцентом»… Совсем недолго выходила «литературная газета», одной из создателей которой была трагически ушедшая из жизни Марина Марговская. Перечислять эти издательские дебюты можно долго. У меня дома есть полка, где стоят эмигрантские журналы: два… шесть…  иногда десять номеров. Повторяю, я говорю сейчас не о халтуре – о порой неожиданных замыслах, стремящихся преодолеть и победить инерцию эмигрантского быта.
Вывод? Давно пора создать несколько региональных музеев русско-еврейской эмиграции, а при них – архивы прессы.
– Естественно возникает в нашем разговоре  и проблема самоощущения писателя в эмиграции,  психологии его творчества.  
– Мы говорили об этом с вами, Ванкарем, и раньше. Что добавить еще? Каждый писатель, художник, артист, отправляясь в эмиграцию, делает судьбоносный выбор. Нет, эмиграция – не веселая прогулка, как казалось кому-то издалека. Эмиграция обостряет для творца многие старые проблемы. И – ставит новые. Творец всегда одинок, а в эмиграции одиночество умножается. Исчезает читатель, точнее – резко сужается его круг. Ситуация обостряется тем, что (повторю снова очевидное) на чужбине мало кто из литераторов может прожить, не меняя профессии. Многие писатели в эмиграции умолкают – иногда навсегда.
Вместе с тем, если литератор действительно жаждет свободы, он получает ее именно в эмиграции, где никому, в сущности, не нужен. «Счастье быть чужим», – так – пронзительно, емко – сформулировал это состояние Борис Хазанов.
Кстати, сегодня появилось много материалов о психологии творчества писателя в эмиграции.
Вот оригинальная книга Бориса Хазанова и Джона Глэда (крупный американский славист) «Допрос с пристрастием. Литература изгнания». Вот составленный известным писателем и редактором Владимиром Батшевым сборник автобиографий  «Русские зарубежные писатели начала ХХI века». А вот его же книга «Писатели русской эмиграции. Германия 1921-2008. Материалы к биобиблиографическому словарю». (Оба сборника Владимира Батшева открывают литературные серии). Уникальны выпуски альманаха «Диаспора: новые материалы» (ответственный редактор – неутомимый исследователь литературы русской эмиграции Олег Коростелев, редактор-издатель – Татьяна Притыкина). Конечно, отмечу и только что прочитанную мной книгу «Русские евреи в Америке» (редакторы-составители: Эрнст Зальцберг, Михаил Пархомовский).
Всегда важно войти в лабораторию творца. Тридцать лет это делает в эмиграции – умно, талантливо – Белла Езерская, писатель-искусствовед, работающая в редком жанре: эссе-интервью. Итог ее работы – три тома под названием «Мастера», а также сборник «Почему молчали кариатиды».
…Словом, литературы о психологии творчества писателя-эмигранта сегодня немало. Читая, восхищаюсь работой подвижников. Замечаю: день вчерашний похож на сегодняшний – в литературе Русского Зарубежья по-прежнему сумеречно.
Мы отмечали, сколь непросто жить русскоязычной эмигрантской прессе? Что же тогда говорить о литературных журналах! Они едва дышат. Их тиражи не сообщаются, но не сомневаюсь: в лучшем случае – это несколько сот экземпляров.
Однако довольно черной краски. Не забудем главное.  Мы знаем, как и почему оказались в эмиграции. Мы сделали свой выбор.
-А есть ли в эмиграции талантливые молодые писатели?
-Однозначно и твердо отвечу: есть. Могу сослаться на публикации в альманахах «Побережье» и «Панорама», журналах «Литературный европеец», «Мосты», «Слово-Word», «Время и место», в «Новом журнале», коллективных сборниках, Интернет-журнале «Средний Запад».
Однако давайте обойдемся без фанфар. Вы затронули очень больную проблему литературы Русского Зарубежья. А я хочу выделить в этой проблеме только одну грань.
Мы говорили: в эмиграции трудно каждому творцу. Но очевидно: во много раз тяжелее молодому литератору. Кто он? Допустим, он попал на чужбину совсем юным или родился здесь, а потом – начал писать по-русски. Впрочем, понятие «молодой литератор» у нас не связано с  возрастом: в эмиграции «впервые берутся за перо» и те, у кого давно есть внуки. Это так понятно. Не найдя себя в новой действительности, человек по-своему пытается заполнить духовный вакуум, реализоваться  – идет в писатели.
В чем же проблема?
Во-первых, для работы в литературе мало желания – нужна еще такая «малость» как талант.
В-вторых, сама практика литературной жизни эмиграции дезориентирует молодого писателя, в какой-то степени даже развращает его. Например, многие газеты на своих литературных страницах печатают откровенно слабые вещи, причем порой сопровождая публикации хвалебными комментариями. Тут впору и растеряться.
Общаясь с «молодыми поэтами» нашей эмиграции, я многие годы проводил ненавязчивое тестирование. Не устаю поражаться: кажется, из всей русской поэзии они знают и неустанно повторяют только несколько громких имен – Ахматова, Цветаева, Пастернак… «Молодые творцы» не понимают, как мне кажется, простой истины: сегодня искания русского поэта, где бы он ни жил – в России ли, в эмиграции, – совершенно невозможны без опыта Тютчева, Фета, Боратынского, Иннокентия Анненского, Вячеслава Иванова, Андрея Белого, Георгия Адамовича, Владислава Ходасевича… А также Павла Васильева, Бориса Корнилова, Дмитрия Кедрина,  Арсения Тарковского, обереутов… Можно назвать и многие другие имена (в том числе – американских поэтов): они, как правило, неведомы тем  «молодым», с которыми я беседовал. Неведома им и русская литературная периодика в разных странах мира. И зачастую нет даже стремления что-то узнать. Увы, такая самодостаточность губительна для таланта.
О чем я думаю при этом? Литературная жизнь советского времени несла в себе множество отвратительных моментов (прежде всего: она развивалась под очень сильным партийным диктатом). Но тем не менее тогда был накоплен (может быть, вопреки партийным указаниям) драгоценный опыт литературного воспитания. В своей первой книге «Беседы в дороге», которая вышла 31 год назад, я писал о законах становления творческой индивидуальности. О неизбежно трудном пути литератора к самому себе. О том, как работали с молодыми писателями большие мастера -  в частности, один из первопроходцев русского литературного авангарда двадцатых годов, «оппозиционный классик» советской литературы Всеволод Иванов.
– Вы вспомнили свою первую книгу. А над чем вы работаете сейчас?
– В последние годы в периодике появляются мои эссе и новеллы, составляющие три разных цикла: «Откуда и куда», «Опыт прощания», «Шаги спящих».
Тема первого цикла – «Откуда и куда» – связана с одной из важных идей Торы: каждое поколение евреев вновь и вновь идет по символической пустыне. Путь никогда не кончается: ведь мы движемся к духовной свободе. Что же обретают на этом пути мои герои? Ответы разные, далекие от каких-либо схем. Я пишу о самобытных поэтах и прозаиках. Судьбы  и голос иных внезапно, на полслове оборвались. Для меня, кстати, очень важно то, что большинство героев этого цикла – писатели-эмигранты.
Ну, а о чем «Опыт прощания»? Когда-то я записал – в России, Литве, Израиле – немало интервью с бывшими советскими евреями. Некоторые беседы длились долго -  иногда  несколько дней, порой несколько месяцев. Одно интервью (c последним еврейским писателем Литвы Йокубасом Иосаде) продолжалось пять лет. Оно легло в основу моей книги «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти». И это, и другие интервью я проводил по особой системе. В сущности, шел необычный экперимент, активно поддержанный Еврейским музеем Литвы, литовскими интеллектуалами.  В чем состояла суть эксперимента? Хотелось проникнуть в глубины человеческой памяти – туда, куда мои собеседники часто не хотели или не решались заглядывать. А порой подсознание вытесняло, почти уничтожало «больные» воспоминания. Оказалось, их можно еще спасти…
В  цикле «Опыт прощания» я возвращаюсь к тем давним беседам.Трудно пересказывать то, что ты уже написал. Еще труднее и опаснее говорить о ненаписанном: нерожденная вещь может так и остаться замыслом. Все же скажу коротко, как создавалось очень типичное для этого цикла эссе «Человек и судьба “по ту сторону слов”». Мой герой – замечательный литовско-еврейский поэт Альфонсас Буконтас. В иудаизме есть такое понятие -  «украденные дети»: речь о людях, воспитанных в отрыве от национальной традиции. Большинство советских евреев и были «украденными детьми». Но все же «случай Буконтаса» – особенный. Грудным ребенком, в самом начале войны, его усыновила литовская семья, живущая на дальнем хуторе. А его настоящие родители и брат попали в гетто, потом  погибли. Судьба Альфонса Буконтаса потрясает, но все же не это является сюжетом моего повествования. Я пытаюсь реконструировать сложный процесс человеческого самосознания, уникальный путь возвращения еврея к своему подлинному «я». Сам Альфонсас долго даже не подозревал, что он – еврей. Однако примечательно: всегда, с раннего детства он ощущал себя на хуторе как инопланетянин. Ничего не зная о собственном прошлом, согретый любовью приемных родителей, никогда не сомневался: он – другой, не такой, как все. И даже литовский язык, которым потом Буконтас овладел столь виртуозно, долго казался чужим, точнее – чуждым его естеству. Мальчик вырос, стал поэтом и переводчиком – процесс самоосознания во многом перешел теперь в его творчество, определил важную, едва ли не главную тему поэзии Буконтаса… Завершился ли этот процесс, когда – спустя много лет – он нашел свидетелей и документы в архивах, когда состоялось решение суда (Альфонсас Буконтас на самом деле является Мордехелем Михницким)?.. Сразу не ответишь. Человек не может отказаться от своего прошлого, перешагнуть его, отбросить, как ненужный черновик.
…Cовсем недавно я начал публиковать новеллы  и эссе из цикла «Шаги спящих». Кто-то спросит: что за странное название? Между тем мудрецы Торы давно заметили: галут (изгнание, в котором оказались евреи) можно уподобить сну. В снах часто отсутствует логика? Вот и сознание человека в галуте нередко разорвано. Человек здесь легко путает понятия: черное называет белым, правду принимает за ложь… Именно это сознание (поистине «несчастное сознание», если вспомнить знаменитую формулу Альбера Камю) становится материалом отдельных новелл. Все они документальны. Не зря рядом с заголовком  «Шаги спящих» стоит подзаголовок – «Дневник этих лет».
Кстати. Сны появляются здесь и в самом буквальном смысле. Долгие годы я записывал сновидения евреев, а теперь предлагаю небольшую их «коллекцию» читателю. Впрочем, уточню: сны интересуют меня не сами по себе. Мне прежде всего интересен человек, который, мучительно разгадывая собственные сны (часто повторяющиеся, «вещие»), пытается прикоснуться, приблизиться к тайне своей судьбы. Эта тайна всегда притягивала меня. Так начинались многие мои книги и сюжеты.
Вспоминаю сейчас других героев из «Шагов спящих». Символично, что кого-то я встретил в очереди у консульства Израиля или у американского посольства в Москве. Уже начался новый Исход. А они мечутся, не могут разглядеть дорогу, не могут решиться на первый шаг. Что ж, ничего нового. Так было и в истории, мы знаем: 80% евреев не вышли из Египта. Они остались там и погибли. У них не хватило мужества сделать выбор.
Спасибо однако тем, кто выбор сделал. Кто по-прежнему продолжает свой путь.
2008

Отдельные фрагменты бесед публиковались в альманахе «Панорама» (Лос-Анджелес), журналах «Мосты» (Франкфурт-на-Майне), «Время и место» (Нью-Йорк), газетах «Еврейские новости» (Москва), «Реклама» (Чикаго).

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Евсей Цейтлин

Евсей Львович Цейтлин — эссеист, прозаик, литературовед, критик, культуролог, редактор. Родился в Омске в 1948 г. Окончил факультет журналистики Уральского университета (1969), Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького (1989). Кандидат филологических наук (1978), доцент (1980). Преподавал историю русской литературы и культуры в вузах. Автор эссе, литературно-критических статей, монографий, рассказов и повестей о людях искусства. Основные работы Евсея Цейтлина собраны в его книгах: «Перечитывая молчание. Из дневников этих лет» (С.-Петербург, «Алетейя», 2020; на украинском – Киев, “Каяла”, 2020), «Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда?» (С.-Петербург, «Алетейя», 2020), «Одинокие среди идущих. Из дневников этих лет» (С.-Петербург, «Алетейя», 2013), «Cнег в субботу» (Таганрог, Нюанс», 2012), «Послевкусие сна» (Чикаго, «Insignificant Books», 2012; Чикаго, Bagriy&Company, 2018), «Шаги спящих» (Franc-Tireur USA, 2011), «Несколько минут после. Книга встреч» (Franc-Tireur USA, 2011; С.-Петербург, «Алетейя», 2012), «Откуда и куда» (Franc-Tireur USA, 2010), «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти. Из дневников этих лет» (Вильнюс, Издание Еврейского музея Литвы, 1996; М.—Иерусалим, «Даат/Знание», 2001; Franc-Tireur USA, 2009; Franc-Tireur USA, 2010; С.-Петербург, «Алетейя», 2012; Чикаго, Bagriy&Company, 2017; Ростов-на-Дону, «Феникс», 2020;_на немецком — Berlin, «Rowohlt», 2000; на литовском — Vilnius, «Vaga», 1997; на украинском – Киев, “Каяла”, 2017; на испанском – Чикаго, Bagriy&Company, 2018), «Писатель в провинции» (М., «Советский писатель», 1990), «Голос и эхо» (Калининград, 1989; Franc-Tireur USA, 2011), «Вехи памяти» (М., «Книга», 1987; совместно с Львом Аннинским), «На пути к человеку» (Кемерово, 1986), «О том, что остается» (Иркутск, 1985), «Долгое эхо» (Калининград, 1985; на литовском — Vilnius, «Vyturys», 1989), «Свет не гаснет» (Кемерово, 1984), «Жить и верить…» (Кемерово, 1983), «Всеволод Иванов» (Новосибирск, 1983), «Сколько дорог у “Бронепоезда №14-69”» (М., «Книга», 1982), «Так что же завтра?..» (Кемерово, 1982), «Всегда и сегодня…» (Кемерово, 1980), «Беседы в дороге. Всеволод Иванов – литературный наставник, критик, редактор» (Новосибирск, 1977). Составил четыре сборника прозы русских и зарубежных писателей.

2 Responses to “ЕВСЕЙ ЦЕЙТЛИН ● ШАГИ ПО ПУСТЫНЕ ● БЕСЕДЫ”

  1. avatar Рута Марьяш says:

    «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» – так долго искала эту Вашу книгу,и, найдя её в интернете читала, перечитывала, открывая в ней так много созвучного, ценного, нового. И – Поэтического! Рада возможности поблагодарить Вас за этот труд!

  2. С наслаждением читала эту публикацию. Тонкие наблюдения, неспешные размышления, интересные, глубокие обобщения. Спасибо!

Оставьте комментарий