Нередко бывает, что критическая статья подмечает одну или несколько особенностей поэтики рассматриваемого автора, чтобы пояснить читателю, чем же этот автор уникален. Почему и чем его стихи отличаются от тысячи тысяч других. Проще эту работу осуществить, когда в каждой подборке, в каждом произведении ясно видны индивидуальные черты авторского восприятия действительности. И, соответственно, особенности передачи его читателю.

В случае со стихами Елены Севрюгиной конкретная особенность заключается в отсутствии сходных черт. Художественный мир каждого стихотворения не просто индивидуален – он практически не имеет пересечений с прочими. То есть произведения фонетически, лексически, стилистически и идейно разнообразны. Одно стихотворение по сравнению с другим имеет качественные отличия на всех структурных уровнях текста (если говорить об уровневом делении М. Л. Гаспарова, которое применялось им для анализа лирики, и потому будет здесь актуально).

Опираясь на методику имманентного анализа всё того же Гаспарова, можно по нескольким принципам выделить группы стихов, создаваемых Еленой Севрюгиной. Выводы будут сделаны на материале трёх подборок – “В первый раз родилась” (Дружба Народов, 12, 2020), “Стихи” (Нева, 11, 2020) и “Кодовое слово” (Семь искусств, 2, 2021), а это в общей сложности 12 стихотворений. Число, в принципе, вполне достаточное, чтобы судить если не обо всей поэтике Севрюгиной, то хотя бы о самых значительных формах, которые она может принимать.

Начать стоит с самого простого – с внешнего вида произведений. В 11 стихотворениях все строки начинаются со строчных букв, и это можно было бы выделить в неотъемлемый индивидуально-стилевой приём, однако в одном стихотворении – в “Р. С” из “Стихов” – есть и заглавные буквы. Правда, знаменуют они не начало строки, а логическое начало предложения. Однако это не так важно, потому что вопрос в появлении вариативности приёмов на самом начальном этапе. Это уже косвенно свидетельствует о том, что дальнейшие характеристики тоже будут делить стихи на группы.

Если рассматривать наличие знаков препинания, то они есть в пяти стихотворениях, частично есть в трёх и отсутствуют в шести. Причём в двух из трёх стихотворений с ограниченным применением знаков препинания используются только многоточия, а в одном – многоточия и тире. В трёх из шести стихотворений, которые отмечены как стихи без знаков препинания, всё же встречается по одному знаку – это многоточие или тире в последней строке. Совсем по-разному читаются стихи из одной и той же подборки “В первый раз родилась”:

“ещё не русский до конца — уже не заграница,

в тебе, как воздухом, дышу ветрами двух культур…” (“Стихи Калининграду”);

“но стоит только сыну улыбнуться

и ветру потрепаться с занавеской” (“Я раньше часто пела эту песню…”).

В первом случае читатель будто плывёт по стихотворению, ведь интонация прочтения уже задана автором с помощью знаков препинания. Во втором случае читателю дана воля самому расставить акценты и воспринять исходный текст уже более чем одним способом. Очевидно, что вариативность увеличивается, и на синтаксическом этапе это вариативность прочтения.

Обращаясь к лексическому составу подборок, можно назвать четыре основных критерия: наличие иностранных слов или сочетаний (записанных, соответственно, не кириллицей), наличие научных терминов из разных областей, наличие имён собственных и наличие просторечий. Иностранные слова и просторечия встречаются в пяти стихотворениях, термины – в девяти, имена собственные – в восьми:

“и вот уже стучит ударяется о кромку жизни

медленно-размеренное

su se si” (“Турецкий пирс”) – последняя строка состоит полностью из буквенных сочетаний, записанных латиницей;

“супрематизм бытия селекция памяти

синестезия твоих ощущений” (тоже “Турецкий пирс”) – сразу три термина: один из искусства и два из биологии (впрочем, синестезия, хоть и с меньшей вероятностью, в контексте может упоминаться как литературный приём);

“за ним – поэт, почти что Бродский,

почти что Бог, почти что пьян” – очень органично в нагромождении сравнений (даже в имитации потока сознания) выглядит именно Бродский, если воспринимать контекст его имени как контекст суггестии;

“внутри капканов городских шагаю беспонтово,

но вечер-мим снимает нимб и за руку берёт” – здесь классический пример просторечия скорее отражает современность, как и некоторые другие слова стихотворения: названия соцсетей, другие актуальные просторечия (“заграница”).

Отдельно стоит упомянуть окказионализмы, встречающиеся всего в трёх стихотворениях – “а по ночам приходит стиховолк…”, “сам себя считая кафкой….” и в “Письмах Калининграду”. В первом это один из основных образов произведения – “стиховолк”, во втором – ряд существительных, образованных по аналогии со словом “водомерка” (“земле-мерка”, “дожде-мерка”, “всегонасвете-мерка”), и уменьшающая количество букв, затраченное на передачу уже имеющегося в языке смысла, “мыследверка”. “Письма Калининграду” содержат перестановку слогов в исторических названиях города, своеобразное искажение хронологии в игровой форме:

“калининберг и кенигсград, как просто быть счастливой”.

Поэтика варьируется не только между конкретными лексическими явлениями, но и между упрощённой, условно “средней” и намеренно усложнённой лексикой отдельных стихотворений в целом. Это, конечно, влияет и на их внешний вид – в частности на длину строки.

Только взгляните на отрывки:

“металлические лапы деревянных динозавров

мистическая многоножка пропитанная запахом зноя и пота” (“Турецкий пирс”);

“когда захочется — зови меня,

ищи меж этими и теми,

не обязательно по имени —

должно угадываться время…” (“Когда захочется…”).

А ведь это из одной подборки – “Кодовое слово”! Несмотря на то, что в приведённых строках из “Когда захочется…” слов больше, чем в строках “Турецкого пирса”, визуально второй отрывок выглядит меньше и воспринимается легче. В первую очередь из-за длины и смысловой нагруженности слов.

Нижние уровни текста и те его принципиальные аспекты, совершенства которых добивается в большей степени филология, нежели талант, составляют внешнюю оболочку стихотворения, его языковую обёртку. Топонимы создают пространство стихотворения, а просторечия или, напротив, архаизмы – его временной промежуток относительно действительности и внутренний календарь. Фамилии известных личностей, иностранные слова и разнообразные научные термины дополняют лирический контекст, вносят ясность ключевых событий и образов. Наконец, синтаксис и общий лексический состав задают интонацию при чтении произведения, определяют характер его восприятия читателем.

Елена Севрюгина предоставляет читателю богатый выбор этих самых обёрток, экспериментируя с формами видимой части произведения. Это могло бы быть отличной возможностью представить одну идею множеством непохожих друг на друга обличий. Однако идейной монотонности не наблюдается. На идейно-образном уровне стихи тоже имеют не много общего. Взять хотя бы “Стихи Калининграду” и “ты вечно куда-то едешь”. Первое стихотворение – намеренно кое-где усложнённое, с длинными строками, насыщенное знаками препинания, полное необычных образов, окказионализмов и иностранных слов. И написано оно как раз о сложных отношениях с городом, сплетённых из множества одновременно похожих и несовместимых элементов. Лирическая героиня, в том числе на лексико-семантическом уровне, утверждает неопределённый статус Калининграда. В территориальном, национальном и даже чувственном отношении.

“здесь чуждый гвалт и свойский шум смешались на мосту…

ещё не русский до конца — уже не заграница” – двоекультурье города выражено и разным происхождением синонимов “шум” и “гвалт”. Русскость одного в контексте произведения резко контрастирует с инаковостью другого. Это стояние на перепутье – основное настроение стихотворения, и лирическая героиня на его фоне формирует отношение к Калининграду как раз с помощью нагромождения слов:

“но ты зови меня, родной, и я вернусь, mein liebe —

пусть нашей встречи долго ждать, так долго ждать, mine got…”.

Здесь раёшные повторы смешиваются с немецкой речью и интонациями исконно русской любовной лирики. И всё же главным остаётся обращение “родной” – оно определяет чувство, которое испытывает героиня. Силу её любви, бесспорно, подкрепляет и осознание (на основе смешения лексико-семантических полей) того, что столь нежное чувство направлено на огромное противоречие, которым в контексте произведения является Калининград.

В подборке “В первый раз родилась” за, казалось бы, таким сложным с точки зрения конструирования стихотворением следует весьма простое – “ты вечно куда-то едешь”. Строки в нём куда короче, лексика заметно упрощается вместе с рифмами, практически все слова общеупотребительные. Стиль написания этого произведения приближен к стилю разговорной речи, а между тем оно о поэзии. Эту мысль можно подтвердить последними строками:

“где мифы твои растут

из белой воды хрустящей,

в бумажной волшебной чаще

и рифмой горчат во рту”.

Есть одна весьма очевидная причина тому, что “ты вечно куда-то едешь…” кажется, особенно на фоне “Стихов Калининграду”, очень простым произведением. Это потому, что стихотворение призвано показать совершенство обыденных конструкций, доказать, что поэзия – это на самом деле несложно:

“ведь это совсем не трудно —

нести в себе города”.

Произведение как бы низводит творца с божественного пьедестала до ступени путешественника, ищущего вдохновение и поэтическую гармонию:

“ты вечно куда-то едешь

либо надумываешь идти”.

Смысл обоих стихотворений немало подкреплён особенностями лексики и синтаксиса. Они отражают внутреннее образное строение произведений и помогают заложенному смыслу раскрыться на максимум. Форма любовно подбирается Еленой Севрюгиной под каждый смысл, и таким образом разность форм в рамках её поэтики означает и разность смыслов. Филологический эксперимент здесь носит не развлекательный или учебный характер, а эстетический. Стихотворное разнообразие подчинено стремлению к гармонии, ведь каждое изменение обосновано желанием выразить всю полноту замкнутого в поэтическое пространство смысла. Немаловажно, что идейно-образный уровень, несмотря на очень тщательную работу Севрюгиной с внешним составом стихов, остаётся главенствующим. Форма же служит, пусть и отточенным филологической наукой до идеала, но всего лишь инструментом в создании произведения.

Зачастую научный подход к поэзии оценивается негативно, однако здесь филологические искания не просто уместны, но ещё и необходимы для обстоятельной реализации той мысли, какую Елена Севрюгина ставит целью выразить в стихах.