RSS RSS

avatar

Анна Нуждина

Анна Нуждина родилась в 2004 году в г. Сарове. Участник Совещания СМЛ в Химках, слушатель курса критики школы "Пишем на крыше" журнала "Вопросы литературы". Вошла в шорт-лист всероссийской премии "Болдинская осень". Шорт-листер Волошинского конкурса, участник I школы литературной критики в Ясной Поляне. Публиковалась в интернет-журналах "Формаслов", "Дегуста" и "Гостиная", на литературном радио в программе "Пролиткульт", а также в журналах "Юность" и "Наш современник".

Анна Нуждина: Публикации в Гостиной

    Анна НУЖДИНА. Колесо переназывания. О книге Александры Цибули «Колесо обозрения»

    Александра Цибуля «Колесо обозрения» «Колесо обозрения» – вторая книга петербургской поэтессы Александры Цибули, лауреата премии Аркадия Драгомощенко за 2015 год. Кроме того, что колесо обозрения фигурировало в одном из стихотворений книги (это «с колеса обозрения видно: наступила осень»), она и сама по себе как большое колесо обозрения, аттракцион, с которого читатель смотрит вокруг, в художественный мир Цибули. Практически любое действие, происходящее в книге, ретроспективно. Оно не совершается в момент повествования, а вспоминается героиней и воспроизводится заново, переосмысляется с учётом её меланхолического состояния. Многогранный и насыщенный событиями текст воспринимается читателем с позиции созерцающего и рефлексирующего героя.

    Убедиться в исходной (и не меняющейся впоследствии) позиции героини можно, посмотрев на стихотворение «голова поболит…»: оно о неизбежном течении времени, которое залечивает не только физические раны (в данном случае – синяки, которые «станут зеленые, потом желтые»), но и душевные. Далее по тексту – о «новых людях», которые должны выйти из туманности и «вообще неубиваемые». Это значит, что героиня в отличие от них всё-таки «убиваемая». Более того, уже чем-то убитая. То есть героиня-созерцательница, проводник в художественный мир – человек, переживший некую потерю и не способный оправиться от неё.

    Читать дальше 'Анна НУЖДИНА. Колесо переназывания. О книге Александры Цибули «Колесо обозрения»'»

    Анна НУЖДИНА. И бедам несть числа. О романе Дарьи Тоцкой «Море Микоша» (Море Микоша: роман / Дарья Тоцкая.

    Дарья Тоцкая «Море Микоша»Жанр романа «Море Микоша» большинство его рецензентов и сама Дарья Тоцкая определяют как магический реализм. Слово «магический» вполне может натолкнуть многих читателей на мысли о магии в фантастическом и зрелищном её понимании. Часто термином «магический реализм» в современной литературе и особенно сетературе называют бытовое фэнтези. Пройдите, например, на «Литресе» или «Литнете» по тегу «магический реализм» – и вы увидите, что в представленных произведениях часто описываются будни шаблонных волшебников вроде Мерлина или Гарри Поттера. Многие привыкли воспринимать магию как набор конкретных кастуемых заклинаний – не без влияния многочисленных компьютерных игр вроде «Варкрафта» и «Героев меча и магии».

    В случае романа «Море Микоша» о подобном типе магии говорить не приходится. Мы имеем дело скорее с магическим сознанием, свойственном как древним народам, так и (в остаточном виде) русским крестьянам времён царской России, например. Магией здесь считается скорее жизнь по соседству с нечистью, мелкими божествами, святыми и проклятыми местами – в общем, всё то, что прогрессивный современник пренебрежительно называет суевериями. Впрочем, не факт, что при этом он не плюет через левое плечо и не стучит по дереву, чтобы не допустить сглаза.

    Читать дальше 'Анна НУЖДИНА. И бедам несть числа. О романе Дарьи Тоцкой «Море Микоша» (Море Микоша: роман / Дарья Тоцкая.'»

    Анна НУЖДИНА. Напугать не получилось. О книге Кирилла Рябова "Никто не вернётся" (Рябов К.Р. 98 Никто не вернётся: [роман]. — М.: ИД «Городец», 2021. —256 с. — (Книжная полка Вадима Левенталя).)

    Кирилл Рябов "Никто не вернётся"У нас в городе есть бар “Пять сисек”, подпольный, для музыкантов, в гаражах. Сиськи там, правда, появились от любви не к частям женского тела, как в повести Кирилла Рябова “Никто не вернётся”, а к алкоголю (“сиська” – полуторалитровая пластиковая бутылка). Но атмосфера рябовского отельчика для проституток всё равно весьма соответствует реальным “Пяти сиськам”: темновато, полусыро, неопрятно, маргинального вида посетители знают друг друга в лицо и говорят всегда с намёком, явно что-то от тебя скрывая. Если менты не приезжали три недели – то это что-то из ряда вон выходящее.

    Представьте повесть “Никто не вернётся” как место, воплотите её хронотоп в реальность, и вы получите “Пять сисек”. Произведение как будто воплощено само в себе этой “бывшей коммуналкой, с длинным коридором и множеством комнат”, вроде бы даже приличной на первый взгляд. Но мелкие детали, на которые обращала внимание Ульяна, выдавали в отельчике притон – это, конечно, несвежее покрывало и отсутствие окна (т.е. комната моментально превращается в клетку). Обе эти детали находят отражение на более глобальном уровне повествования – уже на уровне произведения в целом. Они передают основные черты рябовского хронотопа – грязь, подчеркнутую телесность, тесноту, мрак.

    Читать дальше 'Анна НУЖДИНА. Напугать не получилось. О книге Кирилла Рябова "Никто не вернётся" (Рябов К.Р. 98 Никто не вернётся: [роман]. — М.: ИД «Городец», 2021. —256 с. — (Книжная полка Вадима Левенталя).)'»

    Анна НУЖДИНА. Натюрморт эпохи. О романе Елены Посвятовской «Важенка. Портрет самозванки»

    Елена Посвятовская «Важенка. Портрет самозванки»Роман Елены Посвятовской – о жизни (скорее даже выживании) в доперестроечных 80-х. Книга стремится вместить в себя всё, чем жил в те времена советский человек: запахи, звуки, эмоции. Становится понятно, что он читал, слушал, ел и носил. Обилие деталей интерьера и уточнений о модных тенденциях, а также невероятное количество литературных и музыкальных цитат создаёт портрет как эпохи в целом, так и отдельных её представителей – героев романа.

    Действие происходит в Ленинграде, который изредка в повествовании превращается в Петербург, особенно когда поминается “питерская интеллигенция”. В этом выражается то же, что проглядывает через описание бедственной, нищей, потерянной, распутной, вечно пьяной, “застойной” жизни героев и страны. Ленинград – это что-то никак не совместимое с интеллигенцией, а, как следствие, с элитой и культурой.

    Соседка главной героини, Важенки, по общаге, Марина Дерконос, покупает томик Чехова исключительно для того, чтобы подпирать им стол. А компания друзей-рокеров Важенки, боготворящая Бориса Гребенщикова, изумляется её лёгкой попытке вдуматься в этого самого Чехова. “Ребенку всего двадцать, а она уже умеет читать между строк” – уважительно отзываются о словах, которые героиня услышала от знакомой и пересказала по памяти, желая произвести впечатление в компании. И это страшно.

    Уровень культуры (точнее, бескультурья) внутри романа Посвятовской пугает: никому из героев и дела нет до того, чтобы воспринять и осмыслить. Рокеры любят Гребенщикова, но сами не понимают, за что. Смысл его песен они тоже до конца не понимают и Важенке в этом признаются. Думать им некогда – надо выживать, стараться еды раздобыть, импортных вещей. Только у Важенки всё как будто бы само собой складывается.

    Её нельзя судить так, как судили героев в прошлом: перед нами давно уже возник новый, особый тип персонажа. Вроде бы достоверный, а вроде и картонный, схематичный. Но её положение внутри художественного мира романа, её статус был вынесен Посвятовской в название. “Самозванка” – и всё сказано о Важенке этим словом, описаны все её удачи и злоключения. Она всегда занимает чьё-то место, всегда пользуется чужим и при этом сама везде чужая. Говорит чужими словами, спит с чужими парнями, училась неизвестно зачем в Политехе (а ведь на это место мог прийти тот, кому учеба необходима) и, в конце концов, почти стала женой Мити и выдала ребёнка от своего бывшего любовника Аркадия за его ребёнка, когда в то же самое время у Мити была любимая много лет Лиля с действительно Митиным ребёнком.

    Но это всё не со зла, а, как и у остальных, от стремления к лучшей жизни, к достижению счастья. Важенка так рвалась в dolce vita, что все эпизоды её жизни становились просто ступенями на пути к цели – поэтому ни в одном из них она не стала счастливой, не увидела такой возможности. Её ослепило призрачное сияние надежды. Героиня забыла, что идет по головам, и с каждой переменой места, любовника, собутыльников всё ближе становится момент, когда придётся кому-то за это расплатиться. Важенке повезло: расплатилась всё-таки Лиля. Но с её смертью стало ясно, что счастья этого ослепляющего не будет. Ни в браке с Митей, ни вообще. Поэтому именно о Чехове в книге говорят так много.

    Посмотреть на других героев романа – и они тоже в погоне за каким-то невидимым и неведомым благополучием. Да что там, вся страна за ним в погоне. Яростной, жестокой и бессмысленной, в которой людские жизни сгорают, как свечи.

    В одном из интервью Елена Посвятовская говорила, что счастлива видеть, как широки возможности нынешнего времени. Сейчас многое из того, что произошло в её романе, невозможно. Хотя бы из-за отсутствия закона о тунеядстве. Поэтому думается, что книга эта не о Важенке, а в первую очередь об эпохе. И написана она даже не для того, чтобы ворошить старые раны, а чтобы нам чуть легче и радостнее вздохнулось. Спокойнее зажилось.

    Анна Нуждина. Проводник в бессмертие. О книге Александры Герасимовой «Метрика»

    Герасимова, Александра. Метрика / Александра Герасимова. — М.: Формаслов,

    Герасимова, Александра. Метрика / Александра Герасимова. — М.: Формаслов, 2021. — 150 с.

    «Подобно тому, как метрические данные (имя, рост, вес) являются первым подтверждением человеческого существования в материальном мире, отпечатанная впервые книга приносит поэту овеществление в мире литературном. Каждое из стихотворений «Метрики» предпринимает попытку доискаться первоначальной сути вещей» – гласит аннотация к дебютной книге Александры Герасимовой. «Метрика» разнообразна стилистически и сюжетно, но собранные в ней стихи объединены интонацией нелегкого совершения стихотворных строк, а идея восходит к запечатлению личности.

    Читать дальше 'Анна Нуждина. Проводник в бессмертие. О книге Александры Герасимовой «Метрика»'»

    Анна НУЖДИНА. Исцеление в прямом эфире. О книге Анны Маркиной "Осветление" (Осветление / Анна Маркина. — М.: Формаслов, 2021. — 114 с.)

    Осветление. Анна МаркинаВторая книга стихов поэта, прозаика и редактора Анны Маркиной "Осветление" разделена на пять частей. Попробуем кратко рассмотреть каждую из них. Первую – "Трещины" – можно назвать вводной: она намечает, как и положено начальному элементу композиции, исходную точку движения. Сюжетного или, как в случае "Осветления", экзистенциального. Не зря эта часть называется "Трещины" – она определяет исходное состояние лирической героини книги как полностью раздробленное, рассеянное в окружающих деталях. Отсутствие внутренней целостности явлено как причина даже не бездействия, а неспособности на поступок как таковой:

    На обреченность переходит речь моя
    и лопается мыльным пузырем.

    На этом фоне важность обретает мотив напрасного труда, тщетного усилия. Причём как героини, так и других людей или высших сил, потому что конечное действие априори невыполнимо:

    людям принес и светится
    отдал но знал же ведь
    что предстоит ей в хлебнице
    высохнуть зачерстветь.

    Читать дальше 'Анна НУЖДИНА. Исцеление в прямом эфире. О книге Анны Маркиной "Осветление" (Осветление / Анна Маркина. — М.: Формаслов, 2021. — 114 с.)'»

    Анна НУЖДИНА. Свято место пусто не бывает. Заметки о творчестве Алексея Черникова

    Молодой поэт из Архангельска Алексей Черников уже успел заявить о себе: по крайней мере, ему посвящают стихи маститые авторы (например, Елена Севрюгина), да и толстые журналы не обделяют вниманием – стихи Черникова опубликованы в “Юности” и “Урале”, да и “Знамя” к нему благосклонно. Черников за этот год очень многих заставил о себе говорить, очень многие интересуются его судьбой (например, поэт и культуртрегер Борис Кутенков). Так давайте же попробуем объяснить “феномен” Алексея Черникова.

    Важнейшая вещь, которую стоит понимать относительно поэтики Черникова, – это то, что её истоки не стоит искать ни в современной поэзии, ни в поэзии второй половины XX века. Позволю себе привести высказывание поэта о претекстах собственных стихов, опубликованное на сайте Prosõdia:

    Вижу свою поэтическую цель в том, чтобы стать лицом консервативного поворота русской словесности, увязшей в путах концептуализма, неоавангарда и прочей “новой искренности”.

    Если обозначать круг текстов, повлиявших на просодию и семантику стихов Черникова, то это будут стихи поэтов Золотого и, в большей степени, Серебряного века. Также нельзя отрицать влияние на данную поэтику жанра городского романса, из которого, в частности, происходит блатная песня – под неё стилизован цикл “Блатные элегии” (Полутона, 13.07.2021).

    Если выделять ключевые мотивы творчества Черникова, то это будет мотив творения, мотив забвения и мотив самоидентификации. Творение может пониматься в двух крайне значимых категориях: творение Творца, то есть Бога, попытка передать которое порождает пласт религиозных стихов Черникова; и творение поэтом стихов. Творец-Бог и Творец-поэт находятся в прямой зависимости, и взаимоотношения поэта со стихами повторяют взаимоотношения творца и его созданий. Эта концепция подобия поэтического божественному полностью соответствует эстетике, выбранной Черниковым, потому что одним из первых мысль о том, что поэт находится к Богу ближе кого-либо другого, высказал Николай Гумилёв. Интересно, что между этими двумя воплощениями одного целого не может быть стабильности. С одной стороны, Бог благословляет поэта на творение:

    И куст, опаляемый на пустоте
    Лазоревым росчерком Божьим,
    Вздыхает: пусть веруют — с кистями те.
    И листья твердят: мы поможем.

    А с другой, поэт может противоборствовать Богу и пытаться сам стать Творцом не только стихов, но и всего сущего. Так произошло в поэме “Амнезия” (Полутона, 04.04.2021), где поэт внезапно осознаёт себя высшим существом и начинает давать имена вещам, подобно Адаму:

    А из зеркала смотрит Господь — и не больше, не меньше.
    Говорит: я затеял тебя, человек, на России, —
    Наливай первым именем дикие, красные вещи.

    Даже противостоя Богу, пытаясь перехватить его право на творение, поэт всё равно остаётся в подчинённом положении, что видно по имянаречению. Он не может быть создателем без согласия самого Создателя, и вся его смелость предусмотрена волей свыше. Посмотрим на сентенцию в начале поэмы:

    И творится в ладонях у длинного белого Бога
    Мотыльковый мороз и стекла кочевая прохлада.

    И в конце поэмы:

    Я в последний раз женился налету
    На воздушной мотыльковой на тревоге.

    После дачи имён вещам поэт подхватывает выпущенную Богом “мотыльковость” и превращает её в слово. Он остаётся сыном и преемником, которому, однако, может быть интересно поспорить с Отцом.

    Для религиозного контекста стихов Черникова, кроме стандартных образов вроде голубя и райского сада, важен образ текущей реки, а вместе с ним и семантика голубого цвета. У реки есть и божественное значение, но над ним превалирует творческое. И в “Амнезии”, и в других произведениях река становится источником поэзии:

    И праязык, как невод,
    Из облака ловил
    Сосуд с гранёным небом
    Под синевой стропил.

    В стихотворении “Как истина в углу из самых точных книг…” (Прочтение, 09.04.2021), формулируется ещё более конкретное значение: “Река поэта — речь”. То есть течение реки и круговорот воды обозначают естественные процессы изменения речи, в которых пытается участвовать поэт, чтобы обрести собственное слово. Закономерно, что и это происходит лишь с одобрения Бога, иначе третья часть “Амнезии” не называлась бы “Он становится водой”. Подобный Адаму поэт сначала обретает речь, вырабатывает её, давая имена вещам, а затем становится её частью.

    Теснейшим образом с творением связано забвение – иначе “Амнезия” называлась бы по-другому, например, в честь райского сада. Поэт, сливаясь с речью, теряет память и индивидуальность, становится частью несущегося в пространстве потока:

    И я уже не помню,
    Чем был я до воды,
    Когда на колокольню
    Вели мои следы.

    Кроме того, полная сентенция о реке и речи звучит так: “Река поэта — речь — пребудет безымянной”. То есть для того, чтобы наделить речь собственным голосом и превратить её в поэзию, герой должен воспользоваться “неводом” – выудить из бурного потока только самое необходимое:

    Я был мычанием, чтоб вылупилась нота
    Из кокона, из бытия.

    Счесть “неводом” можно поэтическую и человеческую индивидуальность, то, что отличает всех людей друг от друга и делает каждого неповторимым.

    То есть для совершения акта творения поэт должен полностью осознавать себя и своё место в мире. Работа над окончательной самоидентификацией идёт в стихах Черникова постоянно, и в этой связи ключевыми становятся три фигуры: уже упомянутый Бог, Родина и Другой. Интересно, что поэт осознает себя исключительно через призму национального опыта, и русская история и культура становятся ключевыми для понимания им себя как личности и как творца:

    Я жил, я воплощался на России,
    И плач — как дым из-под чела.

    Россия здесь как будто мать, как будто Дева Мария – и это не может не напоминать о Блоке. Особенно вкупе с “дымом из-под чела”, который так похож на “мгновенный взор из-под платка”.

    Другой – это, конечно, любимый человек, который появляется как герой в поэме “Работа над ошибками” (Прочтение, 15.08.2021):

    Я так люблю, что блею песнь козла.
    Я раздарил костюмы, трости, перстни,
    Я весь раздет. Да что всё “я” да “я”! —
    Ты, стрекоза, нужна для муравья.
    Я муравей. Пожалуйста, воскресни.

    Также Другого (точнее, Другую) можно увидеть в посвящениях некоторых подборок, и с его помощью поддерживается баланс между любовью, направленной внутрь себя, и любовью, направленной вовне. Герою Черникова не грозит стать рабом любви и посвятить себя служению Прекрасной Даме, но постоянная необходимость “работать над ошибками” сдерживает его гордыню.

    Хотя герой Черникова – это прежде всего эпатажный герой. Герой, который уверен в собственной неотразимости и одарённости, и при этом считает возможным игнорировать все мыслимые рамки современности. По сути, здесь можно говорить о литературном образе, который конструирует Алексей Черников. Этот образ строится не просто как продолжающий классику, но и как классический сам по себе:

    И долго будет миг зелёный
    Осмысливать школяр в окне,
    Как хлебом не корми, — влюблённый,
    Как пить дать, — подражавший мне.

    Подобно тем, на кого Черников равняется, его прельщает жизнетворчество – поэтому публичное поведение поэта не менее эпатажное, чем его стихи. Он настолько, если смотреть со стороны, герметично замкнут в культурном пространстве столетней давности, что это, с одной стороны, привлекает внимание, а с другой – вызывает вопросы, откуда же поступает поэту свежий воздух.

    Блок говорил о смерти Пушкина в контексте нехватки воздуха. Алексей Черников опирается и походит и на Блока, и на Пушкина, а также на Мандельштама (слоёной водой и плавниками слов), Ходасевича (в частности, танцующей подобно обезьянке девушкой), Гумилёва, Маяковского (дымком, закинувшим ногу на ногу), Вертинского (бесконечной, как кажется, табачной и музыкальной темой). А по способу вхождения в литературу – на Есенина. Но хватит ли воздуха, если, как нас уверяет Черников, дышать только классикой? Трудно поверить, что в своих хулиганских стихах Алексей Черников ничуть не ориентируется на Бориса Рыжего, а в религиозных – на Ольгу Седакову. Влияние этих фигур настолько велико, что его в той или иной степени испытывает каждый приходящий в эти тематики даже с уже набранной поэтикой.

    Главный вопрос, касающийся дальнейшего поэтического развития Черникова, состоит именно в жизнеспособности того образа, который он для себя создал. Нет сомнения, что Алексей Черников продолжит меняться и развиваться – но выдержит ли “герметичный” поэт интенсивное развитие? Или же, снова подобно Есенину, сменит рубаху на чёрный фрак и перестанет смотреться в литературе пришельцем из другой эпохи? Время покажет.

    Анна Нуждина. Последний герой. О двух журнальных публикациях Романа Смирнова

    В предисловии к подборке в Prosodia (публикация 13.01.2021), которое называется “Чем это интересно”, очень точно указаны черты лирического героя Романа Смирнова и то, что он, герой, и есть самое замечательное в этой подборке. С утверждением нельзя не согласиться, и в то же время хочется его пояснить, развить, расширить.

    “Он – старик” – говорит нам Prosodia о герое, отмечая то, что его взгляд направлен в прошлое, что былое занимает его ум гораздо больше грядущего. Герой Смирнова скорее рефлексирует и философствует, определяя истинную ценность событий и вещей, нежели действует. Активность ему в принципе не свойственна, и в подборке он предпочитает связывать реальность с вспоминаниями о ярких событиях своей молодости, а не рассматривать её в первозданном виде:

    “побрямчим с тобой об этом и о том

    как стояли на штырях КПСС”.

    Читать дальше 'Анна Нуждина. Последний герой. О двух журнальных публикациях Романа Смирнова'»

    Анна НУЖДИНА. Рука, протянутая Богу. О поэтике Ростислава Ярцева

    Корпус опубликованных в периодике текстов Ростислава Ярцева довольно велик и охватывает 2019-2021 годы. Несмотря на это, заметно движение не горизонтальное – между разными идеями – а вертикальное, означающее качественное развитие одной.

    Многое в поэтике Ярцева исходит от звука и объясняется им же. Это настолько яркая и узнаваемая авторская черта, что критики единогласно отмечают её. Ольга Балла в рамках “Полёта разборов” пишет следующее:

    “звуковая сторона происходящего в текстах у него важна по меньшей мере на равных правах со смысловой и образной сторонами, а нередко попросту опережает смысловое и образное движение и направляет его, прокладывает ему русла”.

    Читать дальше 'Анна НУЖДИНА. Рука, протянутая Богу. О поэтике Ростислава Ярцева'»

    Анна НУЖДИНА. Коллекция обёрток. Лингвистический анализ некоторых журнальных публикаций Елены Севрюгиной

    Нередко бывает, что критическая статья подмечает одну или несколько особенностей поэтики рассматриваемого автора, чтобы пояснить читателю, чем же этот автор уникален. Почему и чем его стихи отличаются от тысячи тысяч других. Проще эту работу осуществить, когда в каждой подборке, в каждом произведении ясно видны индивидуальные черты авторского восприятия действительности. И, соответственно, особенности передачи его читателю.

    В случае со стихами Елены Севрюгиной конкретная особенность заключается в отсутствии сходных черт. Художественный мир каждого стихотворения не просто индивидуален – он практически не имеет пересечений с прочими. То есть произведения фонетически, лексически, стилистически и идейно разнообразны. Одно стихотворение по сравнению с другим имеет качественные отличия на всех структурных уровнях текста (если говорить об уровневом делении М. Л. Гаспарова, которое применялось им для анализа лирики, и потому будет здесь актуально).

    Читать дальше 'Анна НУЖДИНА. Коллекция обёрток. Лингвистический анализ некоторых журнальных публикаций Елены Севрюгиной'»