Мне, журналисту с 40-летним стажем, не раз доводилось писать о ветеранах, спасших Родину от коричневой чумы. Например, в статье «По следам одной судьбы» я рассказал об узнике Бухенвальда №7037 Степане Михайловиче Бакланове. О нем узнал из книги «Война за колючей проволокой», составленной из воспоминаний заключенных концлагеря на горе Эттерсберг близ Веймара. Мой земляк из села Каплино Старооскольского района Курской области (ныне – Белгородской), геройски проявил себя на фронте, а в концлагере возглавлял сектор в русском военно-политическом центре, входившем в интернациональную подпольную организацию. Он же был переводчиком. В случае восстания должен был возглавить ударную бригаду. Но Степан с друзьями сумел вырваться на волю во время эвакуации немцами из лагеря. Встретил Победу командиром партизанского отряда в Чехословакии. Закончилась война. Степан Бакланов возводил железную дорогу Тайшет – Лена, Братскую ГЭС и Братский алюминиевый завод, за что в 1966 году был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Когда переехал на постоянное место жительство в город Судак Крымской области (ныне – Автономная Республика Крым в независимой Украине), вскоре узнал, что директор дома отдыха «Судак» А.К.Скорый, как и мой земляк С.М.Бакланов, прошел все ужасы концлагеря Бухенвальд. Я понял, что не отступлюсь, пока не напишу об Анатолии Кирилловиче документальный рассказ.

Передо мною справка Международной службы розыска. В ней записано: Анатолий Скорый доставлен в Бухенвальд госполицией Хемница 11 августа 1944 года, лагерный номер 8941, категория – гражданский рабочий, политический. На 29 марта 1945 года содержался в концлагере.

Анатолия Скорого угнали в фашистское рабство из города Ромны Сумской области. Но юный гражданин Страны Советов не смирился с рабской участью. За саботаж, а потом и побег его отправили в концлагерь Бухенвальд неподалеку от города Веймара. Анатолий прошел все круги ада на горе Эттерсберг. Выжил лишь благодаря поддержке и заботе советских офицеров и антифашистов. В судьбе юноши активное участие принимали старшие блоков № 63 в «малом лагере» Герард Пфефер и № 39 в «большом лагере» Оскар Бауэр, смотритель гертнерая (сада) чех Ян Геш, бывший танкист подполковник Болеслав Бибик и многие другие. С Бибиком Анатолий ушел из лагеря после восстания 11 апреля 1945 года, чтобы встретиться с Красной армией.

В конце ноября 1984 года А.К.Скорый был приглашен в Москву на заседание Генерального совета Международного комитета «Бухенвальд – Дора». В президиуме он сидел рядом с президентом Пьером Дюраном, прославленным Вальтером Бартелем, бывшим руководителем интернационального лагерного центра, вице-президентом комитета С.Е.Богдановым и А.Я.Павловым. В концлагере два раза в месяц в двух экземплярах выходила подпольная газета «Правда пленных». Членом редколлегии был как раз Сергей Богданов, который на основании сообщений Совинформбюро (у подпольщиков был свой радиоприемник) писал военные обзоры. Летом 1984 года он приехал в дом отдыха «Судак» по приглашению А.К.Скорого.

В здравнице внимательно отнеслись к бывшему узнику Бухенвальда. Бурными аплодисментами встретили его участники отчетно-выборной профсоюзной конференции, на которой Сергей Ефимович выступил. Рассказал он и о юном подпольщике Анатолии Скором, нынешнем директоре здравницы. В книге почетных гостей С.Е.Богданов оставил запись: «Дом отдыха «Судак» – приятное место на черноморском побережье. Приятно оно и потому, что встречаешься здесь с другом и товарищем по совместной борьбе против фашизма… Бухенвальд – школа суровая и опасная. Она не проходит бесследно, оставляет раны физические, а еще больше – душевные. Как-то не верится, что в лице «малолетки» – связного командира «каменной» бригады подполковника Б.Г.Бибика – встретил хорошего руководителя большого коллектива передовой здравницы Крыма. Молодец, Анатолий!».

С 8 по 14 апреля 1985 года А. К. Скорый находился в ГДР в составе делегации Советского комитета ветеранов войны на торжественных мероприятиях в связи с 40-летием со дня восстания узников Бухенвальда. Они побывали в Берлине, Эрфурте, Веймаре, на открытии нового музея в концлагере, а 13 апреля здесь состоялся митинг, в котором приняли участие около 60 тысяч человек. Память перенесла их на 40 лет назад…

19 апреля 1945 года на аппельплаце концлагеря Бухенвальд в суровом молчании застыли колонны узников. На этот раз собрались они не для поверки. Двадцать одна тысяча бывших пленников давала торжественную клятву:

«Мы, представители всех национальностей, проводили жестокую, беспощадную, обильную жертвами борьбу. И эта борьба не закончена! Еще развеваются нацистские флаги. Еще живы люди, которые убивали наших товарищей. Еще находятся на свободе наши мучители-садисты. Поэтому мы клянемся перед всем миром на этом аппельплаце, на этом месте ужасов, творимых фашистами:

-Мы прекратим борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом народов.

Наш лозунг – искоренение фашизма! Наша цель – построить новый, миролюбивый и свободный мир! Это долг перед нашими погибшими товарищами, перед их семьями».

Этой клятве всегда был верен и А.К.Скорый. В здравнице Анатолий Кириллович был председателем инициативной группы содействия Советскому фонду мира в доме отдыха «Судак», членом областного комитета защиты мира. Коллектив, следуя примеру директора, перечислил на счет Фонда за десять лет более ста тысяч рублей. В здравнице оформлен стенд, на котором портрет и материалы о командире авиационного истребительного полка майоре Андрее Олимпиевиче Хвостове, повторившем 13 апреля 1944 года в районе Судака подвиг Николая Гастелло. Зачислив по инициативе А.К.Скорого героя в почетные члены трудового коллектива, сотрудники здравницы выполняют за него норму, а причитающуюся ему заработную плату перечисляют в Фонд мира.

Большой труд А.К.Скорого по строительству и организации работы дома отдыха, оздоровлению трудящихся был высоко оценен: он награжден орденом «Знак Почета», отмечен премией Совета Министров СССР, ему присвоено звание «Заслуженный работник здравоохранения Украинской ССР». Но самыми дорогими своими наградами Анатолий Кириллович считал две почетные медали Советского фонда мира. Для него борьба за мир стала делом всей жизни, данью памяти погибшим в зловещем и кровавом Бухенвальде, в который он попал шестнадцатилетним мальчишкой…

Анатолий Кириллович долго не имел возможности уделить мне внимание. Все отмахивался: «Какой я герой?». И только в феврале 1985 года, перед празднованием 40-летия Великой Победы, согласился встретиться и обстоятельно ответить на мои вопросы. Много вечеров мы неторопливо беседовали с ним в его квартире. По выходным читал воспоминания узников концлагеря. У меня сохранился список проштудированных от корки до корки 27 изданий. В итоге появился документальный рассказ «Дорога на Эттерсберг».

Здоровье, к сожалению, не баловало ни Анатолия Кирилловича, ни его супругу Евгению Васильевну. Выйдя на пенсию, он решил перебраться в Феодосию, где климат суше и полезнее для органов дыхания. Чтобы не бездельничать, чего на дух не переносил, устроился на работу в городской краеведческий музей. Увы, 21 июня 2007 года его не стало. А. К. Скорый похоронен на центральной аллее кладбища Феодосии…

Достоин славы отца Сергей Анатольевич Скорый. Он окончил исторический факультет Симферопольского государственного университета, избрал профессию археолога, в которой добился успехов. Он профессор, доктор исторических наук, заведующий отделом Института археологии Национальной Академии Наук Украины. Сергея хорошо знают и в литературных кругах, поскольку на его счету четыре поэтических сборника. Дочь Жанна – режиссер телеканала – подарила ему внуков-близнецов Демида и Даниила, а дедушке Толе и бабушке Жене – любимых правнуков.

Рассказ «Дорога на Эттерсберг» вошел в книгу «Пусть живые запомнят. Судак и судакчане в годы Великой Отечественной войны», которая напечатана в Крыму в 2011 году.* «О мужественное сердце разбиваются все невзгоды», – сказал великий испанский писатель Мигель де Сервантес Сааведра. Юный узник Бухенвальда Анатолий Скорый – один из тех, в ком билось мужественное сердце…

ДОРОГА НА ЭТТЕРСБЕРГ

В НЕВОЛЮ 

…Мать Анатолий помнил смутно. Она погибла под колесами поезда, когда ему исполнилось пять лет. Спустя год отец привел в семью другую жену. Соседки перешептывались: «Мачеха, мачеха». Но Устинья Григорьевна оказалась на редкость заботливой. Она не делала разницы между дочерью от первого брака Марией и приемным сыном Анатолием: для каждого находила ласковое слово, в запасе – сладость. Кирилл Архипович, видя это, радовался: хорошая женщина Устя, дай ей бог здоровья. Но здоровья ей было отмерено с толику: она часто болела, жаловалась на сердце. Анатолий ухаживал за ней наравне с Машей, старался помогать по хозяйству. Поначалу, правда, ревновал к отцу, но когда подрос и начал кое-что понимать, проникся к сердобольной Устинье уважением.

С отцом ему, конечно, было интереснее. Сколько замечательных песен знал он! И про юного барабанщика, и про лихую красноармейскую тачанку, и про молодого бойца, который пал в степи от белогвардейского клинка. Он их выучил наизусть, тенорком подтягивал. А с каким вниманием слушал Толя рассказы о гражданской войне! Кириллу Архиповичу было о чем поведать сыну. О том, как командовал партизанским отрядом, громил белых и зеленых, штурмовал Перекоп под командованием легендарного Михаила Фрунзе, раскулачивал богатеев, ратовал за коллективизацию…

Однажды летним днем Кирилл Архипович вернулся домой как никогда рано. Был он хмур. О чем-то пошептался с Устиньей Григорьевной. Та заголосила.

-Цыц! – прикрикнул отец. – Детей не пугай.

Потом подошел к Анатолию, положил на плечо тяжелую руку.

-Вот так, сын, – сказал. – Война…

-Война? С кем, батяня?

-С немцем. Опять полезли на нас, проклятые.

-И ты уйдешь на войну?

-Надо, сынок. Кто же защитит вас с мамой, если не я?

Вновь заплакала Устинья. Кирилл Архипович прижал ее к себе, успокаивающе загудел: «Не хорони раньше времени, Устя. Прогоним фашиста, я вернусь».

В военкомат Анатолий пошел вместе с отцом. У дома им встретился сосед Бобко – человек скользкий и неприятный. Нагло ухмыляясь, спросил:

-Что, сосед, жареным запахло? Кончилась ваша власть. Наша теперича будет.

Кирилл Архипович остановился, грозно посмотрел на Бобко.

-Это мы еще посмотрим, сволочь! – гневно бросил ему в лицо. – Как же мы раньше тебя не придавили, чтобы не смердел?

-Кишка тонка, сосед, – расплылся в улыбке Бобко. – Немца шапками не закидаешь. Он всю Европу под себя подмял. Покажут красненьким, где раки зимуют.

С ненавистью смотрел Анатолий на человека, которого и раньше презирал за угодливость.

-Чего вылупился, щенок?

Кирилл Архипович сплюнул, погрозил Бобко кулаком. На другой день ушел под Киев. Больше его Анатолий не видел. Вместе с Устиньей Григорьевной плакал, когда получил похоронку: «Ваш муж и отец погиб смертью храбрых». Своим горем поделился только с верными друзьями, братьями Ермиловыми…

В августе через Ромны хлынули отступающие советские войска. Солдаты шли усталые, запыленные. Объявили мобилизацию. Предприятия, учреждения спешно готовились к эвакуации. С каждым годом у военкомата накапливалось все больше молодежи, мужиков. Их вооружали, направляли на фронт, который был уже недалеко. По ночам на горизонте пылало зарево, доносилась канонада. Участились налеты авиации противника. На улицах выросли заграждения, баррикады из мешков с песком. На окраине города рыли окопы, противотанковые рвы. После трудных боев в один из сентябрьских дней Ромны опустели. Но Толя об этом не знал: был далеко, где-то под Курском, месил грязь вместе с мобилизованными в армию земляками. В армию его, конечно, не взяли, мал…

В январе только добрался Анатолий до родных мест: куда еще было идти? Города не узнал. На улицах и площадях вырублены деревья, все заборы исчезли. Над бывшим горисполкомом развевался огромный флаг со свастикой. Чуть ли не на каждом столбе – объявления. Бросается в глаза одно слово – «Расстрел»! Анатолий непроизвольно поежился, поправил котомку за плечами, двинулся на свою улицу – Глинскую. У дома столкнулся с Иваном Ермиловым. Тот остолбенел:

-Толя, ты ли? Откуда?

Они обнялись, не веря, что довелось свидеться после долгой разлуки.

-Что дома? – наконец спросил Анатолий.

-Напугал ты меня. Думал, привидение. А домой тебе хода нет. Бобко его занял. Он сейчас в полиции. Лютует. Деда выпорол за то, что отказался сапоги ему сшить. Чуть что, грозит: «Расстреляю, в Неметчину загоню!» Как собака. Всех грызет, все к себе тащит».

-А мамка где?

-Ой, Толя, беда. Нет тетки Усти, померла. Пришли немцы, всех на работу погнали. И ее тоже. На телеграф. Там и померла. Разрыв сердца. Дед похоронил.

-Как же мне теперь быть? Ни кола, ни двора.

-Давай к нам. Дед рад будет. И мамка тоже…

Ермиловы действительно обрадовались появлению Анатолия, которого считали сгинувшим в военной круговерти. На улицу он без повода старался не выходить: боялся, Бобко встретит. Да не сидеть же дома? Однажды увидел недруга – пьяного и с полицаями. Вроде успел юркнуть в подворотню, но углядел его как-то глазастый Бобко, выследил.

Наутро к Ермиловым ворвались немцы. Дорогу им указывал Бобко. Еще не переступив порога, заорал: «Собирайся, щенок, в Германию поедешь». Анатолия выволокли на середину комнаты, дали по шее, чтоб не упирался. «Шнель, шнель», – толкнул верзила мальчонку к двери. Ермилова запричитала: «Да не трогайте его. Ему всего ж четырнадцать годков. Один на белом свете остался».

-В Неметчине ему легкую работенку подыщут, – злорадничал полицай. – Войдут в положение красноармейского сынка.

В комендатуре Анатолия для острастки избили, потом поволокли на железнодорожную станцию, затолкали в вагон. Над станцией стояли плач и стон обезумевших матерей, чьих детей угоняли на чужбину.

ПОБЕГ

 

Проплутав больше недели по дорогам Украины, Польши, Германии, поезд пришел в Цвиккау. Несколько дней стоял в тупике, пока не опустел. Партии в 100-150 человек загоняли в машины, куда-то увозили. Дошла очередь и до подростков. Вместе со сверстниками из родного города Анатолий попал на кирпичный завод, находившийся на окраине города.

Кормили здесь два раза в день, а работать заставляли по двенадцать часов. Для неокрепших ребят это было убийственно. От носилок и тачек скрючивались пальцы. Утром их было невозможно разогнуть. Особенно худо было тем, кто выбирал кирпичи из печей. От едкой пыли и невыносимого жара слезились глаза, руки покрывались волдырями. Даже сон не приносил успокоения…

Однообразную жизнь подростков скрашивали вечера. После трудового дня они собирались в столовой общежития, устраивали небольшие концерты: читали стихи, пели любимые песни. Кое-кто захватил с собой книги. Они переходили из рук в руки, зачитывались до дыр. Особой популярностью пользовалась «Как закалялась сталь». Концертам немцы не препятствовали до тех пор, пока не потерпели сокрушительное поражение под Сталинградом. По всей Германии был объявлен трехдневный траур…

Еще раньше эта радостная весть окольными путями дошла и до восточных рабочих. Они верили, что наши перейдут в решительное наступление, погонят фашистов с родной земли. Но дни проходили за днями, а долгожданного освобождения все не было. Приуныли хлопцы. И тогда Анатолий решился…

«Операцию» он продумал давно. Вагонетки с сырцом поступали на поворотный круг, а с него – в печи. Если их столкнуть друг с другом, разворотит не только узкоколейки, но и круг. Сказано – сделано. Грохот получился великий, эффект – ожидаемый. Не учел Анатолий только одного – куда бежать после аварии. Охранники схватили его на месте «преступления»…

В полиции над подростком издевались долго и беспощадно. Били коваными сапогами, норовя попасть в живот, выкручивали руки до хруста костей. Были минуты, когда Анатолий жалел, что на белый свет народился. Когда терял сознание, его обливали водой, приводя в чувство. Было нестерпимо больно, а еще больнее от того, что не мог дать сдачи…

Так, ничего не добившись, полицейские отправили его в пересыльный лагерь, а потом на завод эмалированной посуды в Шенау. Здесь Анатолий познакомился с Василием Жуковым и Семеном Серым. Они были постарше, опытнее, боевитее. Молодых харьковчан бросили в рабочий лагерь за побег от помещика. Далеко не ушли: по их следу пустили собак, вскоре изловили…

Неудачный опыт не расхолодил друзей. Все свои разговоры сводили к организации нового побега, поклявшись быть не такими «дураками». Планы рождались самые фантастические. К их обсуждению привлекали и Анатолия.

-Пойдешь с нами? – спрашивали.

-Пойду, – отвечал Анатолий…

Работа на этом предприятии была не такая тяжелая, как на кирпичном заводе, но вредная. От паров краски, эмали разъедало кожу, гноились глаза, дышалось с трудом. А кормили еще хуже. Каждую минуту могло произойти несчастье. Здесь же работал и Андрей Охрименко, живущий ныне в селе Шевченково Бахчисарайского района. Памятью от тех дней осталась изувеченная рука: в штамповочном цехе попала под пресс. Половины кисти как не бывало. Он хорошо помнит Анатолия Скорого, историю его побега с Василием и Семеном. Да, они все-таки осуществили свое намерение. К побегу стали готовиться с первых дней.

Своим планом поделились с… немкой Эрикой Помпер. Ее сын пропал без вести на Восточном фронте. Она надеялась, что он в плену, а потому подкармливала ребят, рассказывала о положении на фронтах, хотя сама мало что знала. Но и ее скромные вести будоражили юношей, вселяли надежду на освобождение. Они верили, что Эрика не выдаст. Однажды она принесла из дома школьный компас, карту из учебника. По ней выходило, что до Чехословакии не так уж и далеко, а там – партизаны…

В ночь с субботы на воскресенье одного из летних дней 1944 года ребята перелезли через забор рабочего лагеря, ушли в лес. В запасе у ребят были сутки: их хватятся только в понедельник.

Шли всю ночь. Иногда, прикрыв компас полой пиджака, зажигали спички: проверяли направление, чтобы не сбиться. Днем забирались в густые посевы пшеницы, утоляли голод тертыми в ладонях зернами, поскольку на четвертый день у них кончилась еда.

На восьмой день сил уже не было. А до границы с Чехословакией, по их расчетам, оставалось совсем немного. Очередной привал сделали в лесу. В темноте не разглядели, что заночевали в небольшой рощице. Разбудили их крики, лай собак. Семен, осторожно ступая, ушел выяснить, в чем дело. Вернулся бледный: «Облава!» В просветах между деревьями замелькали полицаи, солдаты. Ребята ринулись в глубину чащи, затаились. Да разве убежишь от овчарок? А собаки, почуяв добычу, яростно залаяли, рванули поводки. «Все, – прошептал Василий. – Поймались». Он достал нож: «Не сдамся!».

-Очумел? – зашипел Семен. – Себя и нас погубишь зазря.

-Не могу их видеть, Сема…

Он не успел договорить, как рядом выросли полицейские. Злобно хрипели собаки.

-Раус! Шнель! (Выходи! Быстро!)

Беглецы выползли из укрытия, подняли руки. Неожиданно Василий бросился вперед, ударил полицейского ножом. Тут же упал, сраженный пулей.

Анатолия и Семена бросили в машину, привезли в полицию города Хемница. Здесь их допросили, избили. Не видя другого выхода, беглецы сознались, откуда ушли. Семена вскоре увезли, а Анатолия еще с месяц держали в полиции. Часто допрашивали, допытываясь, кто помог им бежать. В один из августовских дней вновь защелкали запоры на двери камеры и раздалось знакомое: «Раус!» В тюремной машине его доставили на вокзал. В вагоне с зарешеченными окнами находилось уже несколько человек. Они и сказали подростку, что повезут их в концлагерь…

ЧЕЛОВЕК-МИШЕНЬ

 

…Через несколько часов поезд прибыл на железнодорожную станцию Веймара. Города, навечно связанного с именем гениального Гете. По преданию, он часто уходил в буковый лес на горе Эттерсберг. Здесь под шум листвы и говор родничков, пенье птиц рождались стихи. Давно нет того леса: в 1937 году фашисты вырубили его, чтобы основать на склоне горы концлагерь для политических заключенных – противников своего изуверского режима. И не один из узников, наверное, вспоминал пламенные строки Гете, возможно, рожденные в Веймаре: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Немецкие коммунисты первыми вступили в бой с эсэсовцами, привлекли к нему антифашистов всех национальностей, попавших в Бухенвальд…

Узники осмотрелись: куда же их привезли? Колонна втягивалась в ворота, по сторонам которых тянулись длинные приземистые здания. На решетке выделялась надпись готическим витиеватым шрифтом. «Каждому – свое», – перевел кто-то. «Еще и философствуют, сволочи», – добавил другой. Колонну повели по одной из «улиц» – мимо крематория, лагерной кухни. Десятками узников загоняли в барак, где в спешке орудовали механическими машинками парикмахеры. Анатолий не успел оглянуться, как его вмиг «оболванили»: ото лба до затылка выстригли дорожку, подтолкнули дальше, толкнули в бассейн с вонючей грязно-коричневой жидкостью, обжигающей тело. Потом чем-то мазнули под мышками, внизу живота. По переходу перегнали в вещевой склад. Анатолий, как и все, получил полосатую куртку, такие же штаны и шапочку, деревянные колодки.

-В канцелярию! – гаркнул переводчик.

Той же дорогой вернулись к воротам. В большой комнате, куда завели Анатолия, стояло несколько столов с кипами бумаг.

За одним из них сидел эсэсовец. Он небрежно полистал бумаги, поставил на одной закорючку толстым красным карандашом, достал из ящика несколько нашивок. Показал пальцем на грудь, спину, колено. «Пришьешь», – перевел штатский канцелярист.

Не знал Анатолий, какую судьбу уготовил ему фашист. «Малый лагерь» назывался карантинным. Но карантином в нем и не пахло. Наоборот, здесь свирепствовали сыпной и брюшной тиф, дизентерия, туберкулез. Ежедневно умирали десятки, а то и сотни узников. Смерть косила всех – русских, поляков, чехов, евреев, голландцев, греков, югославов…

В «малый лагерь» Анатолия вел охранник – лагершутц. С содроганием шел мальчик мимо виселицы, на которой болтались трупы, бараков, из окон которых выглядывали заключенные – обросшие, грязные, изможденные. В блоке его чуть не стошнило, нестерпимо пахло человеческими испражнениями, потом, карболкой. Отовсюду неслись стоны, бред тифозных. С некоторых нар в последней «улыбке» скалили зубы умершие. Он не выдержал, закрыл лицо руками, зарыдал. Успокоился только в каптерке старосты блока, блокэльтесте. Это был мужчина среднего возраста и роста, с крупной головой, словно посыпанной пеплом. Он внимательно посмотрел на Анатолия, спросил через переводчика поляка Феликса:

-Давай знакомиться. Меня зовут Герард Пфефер. А тебя?

-Анатолий.

-Красивое имя. А теперь покажи нашивки.

Рассмотрев каждую, удивленно взглянул на Анатолия. В его настороженных глазах так и читалось: «Вон ты каков?» Помолчав, Герард спросил: «Что означают нашивки, знаешь?»

Анатолий отрицательно покачал головой.

-Вот это твой номер. Выучишь его наизусть. Красный «винкель» нашьешь на грудь. Буква «Р» означает, что ты русский. С этими флюгпунктами погодим. Носят их на груди, спине, на бедре. Увидев их, любой эсэсовец выстрелит, не задумываясь. Понял?

Анатолий снова кивнул головой, со страхом глядя на бело-красные мишени, которые в лагере называли «розочками».

-Место подыщешь рядом с моей комнатой. Отоспишься, придешь ко мне. Поговорим…

Анатолий не мог не почувствовать в его голосе участия, теплоты. В нем на миг шевельнулась симпатия к этому человеку, которого он еще не знал, но уже верил, что рядом с ним ему будет хорошо.

Выйдя из комнаты, нашел на нижних нарах свободное место, лег на соломенный матрац. Укрыться было нечем. Он подогнул под себя ноги, удобнее устроился и, утомленный, заснул. Не слышал, как подошел Герард, долго на него смотрел, покачивая головой, потом, сходив в комнату, принес одеяло, укрыл им Анатолия. Откуда ему было знать, что Герард – немецкий коммунист, возглавлявший в свое время личную охрану Эрнста Тельмана, станет для него старшим товарищем, не раз выручит из беды…

С того дня, как Анатолий попал в «малый лагерь», прошло несколько месяцев. Работу ему подыскал Герард не столько тяжелую, сколько грязную: убирать блок, мыть уборную. Но Анатолий понимал, что сделано это для его блага: каждый узник должен был сначала пройти штайнбрух – каменоломню, откуда лишь чудом выходили живыми. Однажды блокэльтесте позвал его к себе, сказал:

-Ну, снимай флюгпункты. Будем надеяться на лучшее.

Это не означало, впрочем, что опасность миновала, о чем блокэльтесте предупредил Анатолия, запретив без дела выходить из барака.

Постепенно юный узник привык к распорядку, условиям, в которых содержались заключенные. От постоянного недоедания стал «доходягой». Если бы не Герард… Он нередко зазывал Анатолия к себе, подкармливал, расспрашивал о жизни в Советском Союзе, интересовался родителями. Анатолий отвечал откровенно, без утайки. Он давно проникся расположением к суровому на вид Герарду. Беседы со старшим блока помогали ему и в изучении немецкого языка. Разговаривал он на нем почти свободно, нередко служил Герарду переводчиком в разговорах с русскими заключенными, когда не было рядом Феликса.

Эти минуты сближали их, доставляли радость. Делиться своим прошлым с кем-либо Герард ему категорически запретил. Предупреждая в очередной раз Анатолия, напоминал:

-У гестаповцев хороший слух и длинные руки. Одно неосторожное слово – и вылетишь в «люфт»…

Крематорий. Это слово в концлагере было едва ли не самым страшным. День и ночь из его трубы вился нескончаемый черный шлейф дыма. В крематории сжигались трупы умерших, убитых «при попытке к бегству», в «гигиеническом институте», повешенных, расстрелянных в «хитром домике», тех, кто уже не мог работать или в чем-то провинился перед эсэсовцами. Каждый день над концлагерем звучал голос рапсртфюрера – дежурного, монотонно перечислявшего номера. После грозного окрика «Цу форт цум тор» («Немедленно к воротам»), обреченные уходили к третьему окну канцелярии, чтобы больше не возвратиться…

С замиранием сердцем слушал дежурного и Анатолий. Казалось, вот-вот прозвучит и его номер. Это кошмарное наваждение продолжалось до тех пор, пока в громкоговорителе хриплый голос не замолкал. Не сотрется в памяти Анатолия случай, когда один из узников 63 блока не вышел к «браме» – воротам. Взятый в плен на Курской дуге, он прошел не один шталаг (лагерь), дважды бежал, но неудачно. В Бухенвальд его доставили после последнего побега – избитого, харкающего кровью.

-Все, крышка, – прохрипел он, когда эсэсовцы бросили его на нары.

Спустя несколько недель по радио объявили его номер. Ему объяснили, что это означает.

-Черта им лысого, – угрюмо сказал новенький и… улыбнулся. Сочувствующим пояснил: «Завтра уйду в третий побег. Бог любит троицу и святую богородицу».

Наутро в блок ворвались эсэсовцы. Но они опоздали: герой ночью перегрыз вены на руках и истек кровью. Этот случай потряс Анатолия. Он заболел, несколько дней не вставал с нар. Герард Пфефер, навещая его, горестно качал головой: «Плохо, брат. Надо немножко кушайт». Тут же вызвал старшего стола, попросил подкормить доходягу. Тот согласно кивнул. Вскоре у Анатолия нервный жар прошел, а потом он и совсем встал на ноги, включился в обычную работу, хотя первое время после болезни Герард его щадил…

ГЕРАРД ДЕЙСТВУЕТ

 

В концлагере обстановка осложнялась с каждым днем. После каждого поражения на русском фронте, открытия второго союзниками эсэсовцы буквально озверели. Не отставали от них лагершутцы из уголовников. Своими зверствами они превосходили хозяев. Во многом объяснялось это тем, что «зеленые» (уголовники носили зеленые «винкели») все больше теряли власть в лагере, которую постепенно забирали политические заключенные. Но без боя те не хотели уходить. Свою злобу вымещали на узниках.

Особой жестокостью отличался Эрнст – штубендист 63 блока. Он ненавидел свое имя, считая, что оно сближает с немецкими коммунистами, их вождем Эрнстом Тельманом. На заключенных набрасывался словно тигр, бил палкой, стараясь попасть по голове. Его люто ненавидели все узники блока. Анатолий сказал об этом Герарду. Тот грустно посмотрел на него.

-А что прикажешь? Самому бить гефтлингов?

Однажды Анатолий стал свидетелем его разговора с Эрнстом.

-Напрасно ты так, – осторожно сказал блокэльтесте.

-Что именно? – вызверился на него штубендист.

-Ну, с заключенными…

-А ты не указывай. Донесу в комендатуру, как русских опекаешь, мигом в трубу вылетишь. Думаешь, не вижу, как носишься со своим русским гаденышем? Я еще разберусь, кто он такой.

-Ребенка хоть в покое оставь…

-Будет ему покой…

Анатолий понял, что в лице Эрнста у него появился страшный враг, который ни перед чем не остановится, пока не добьется своего. Он пришел к Герарду и прямо сказал, что слышал угрозу штубендиста.

-Бог не выдаст, свинья не съест, – угрюмо ответил блоковый. – Придумаем что-нибудь.

Но беспокойство за судьбу полюбившегося русского паренька больше не покидало Герарда. Он пришел к выводу, что из «малого лагеря» его следует перевести в «большой», где следы Анатолия затеряются. Кроме того, там действовала сильная подпольная организация, которая могла бы обеспечить ему защиту не только от Эрнста. Наконец он решился, отправился в 39 блок, где старшим был Оскар Бауэр: его Герард знал по Штутгарту.

О посещении 39 блока Герардом, разговоре с Бауэром был извещен Вальтер Бартель, руководитель Интернационального лагерного центра. Он связался с русскими подпольщиками. На одном из совещаний в ревире (лазарет) Бартель попросил Николая Симакова, руководителя Русского военно-политического центра, взять на себя заботу о судьбе юного соотечественника, обещал при этом необходимую помощь. Симаков просьбу немецких друзей передал соратнику – Степану Бакланову.

-Что тут думать, – сказал Степан. – Надо переводить его из «малого лагеря».

-А куда? – тут же задал вопрос Симаков.

-Да хотя бы в 39 блок. Там немало чехов и немцев-коммунистов, советских офицеров. А что он, кстати, из себя представляет?

-Боевой парень. Герард говорил Оскару, что Скорый попал в Бухенвальд за саботаж, побег. Должен был носить флюгпункты, да блоковый снял. Отец его командовал в гражданскую войну партизанским отрядом, был членом ревкома в Ромнах.

-Это где? – спросил Смирнов.

-В Сумской области.

-В Сумской? – удивился Бакланов. – Так он почти мой земляк. Я ведь курский. Наши области граничат.

-Так и решим, Степан. Поможешь земляку.

-О чем разговор, Николай. Сделаем. Придется с чехами связаться.

-Обратись к Яну Гешу, – подсказал Симаков. – Он в этих делах дока…

Герард сообщил Анатолию что «место жительства» ему вскоре придется поменять. Тем более, что Эрнст о своей угрозе не забыл. Однажды избил подростка только за то, что тот не снял шапку при встрече с ним. Несколько дней Анатолий отлеживался. К нему заходили заключенные, интересовались, как себя чувствует. Чаще всех навещал старший стола. Кроме положенных баланды из гнилой брюквы, эрзац – кофе, приносил хлеб, картофель, вареную капусту.

Случившееся с подопечным заставило Пфефера ускорить события. Он вновь побывал у Оскара Бауэра. Тот успокоил его: документы подправлены, подобран новый номер. Через день-два придет лагершутц, заберет мальчика в 39 блок.

В «малый лагерь» Герард вернулся в хорошем настроении. Подсел к Анатолию, легонько пожал руку. По его виду Анатолий понял, что вопрос с его переводом в «большой лагерь» решен окончательно.

-Когда? – спросил у блокэльтесте.

-Скоро, малыш, скоро. Может быть, завтра.

На его глаза навернулись слезы. Он вытер их ладошкой, смущенно улыбнулся.

-Хороший ты мальчик, – сказал просто. – Плохо мне будет без тебя.

-Я буду приходить, Герард.

-Нельзя. Я сам найду тебя…

На следующий день действительно пришел лагершутц из русских. Он кивнул Анатолию: «Собирайся!» А чего собираться? Узелок с нехитрыми пожитками в руки – и айда. Герард обнял его на прощанье, поцеловал, потом подтолкнул к выходу. Долго стоял у входа в блок, пока они не скрылись между бараками.

В 39 блоке Анатолия ждал Оскар. Коверкая русские и немецкие слова, сказал: «Твое место здесь. Работа – та же». И ушел. Анатолий осмотрелся. Барак был каменный. В три яруса нары. Он тяжело вздохнул. Перевернута еще одна страница страшной лагерной жизни…

На нарах Анатолия специально определили рядом с Болеславом Геронимовичем Бибиком (по лагерю – Борис), чтобы он присматривал за подростком. Это был сорокалетний лысоватый мужчина с крупным носом, среднего роста. До плена командовал танковым полком. Прошел не один шталаг. В одном из них встретился с Дмитрием Карбышевым, о чем всегда вспоминал с гордостью. Подпольщики быстро «вышли» на Бибика, после соответствующей проверки оказали полное доверие. Николай Кюнг вспоминал, что «подполковник Борис Бибик оказал неоценимую услугу в укреплении сформированных боевых групп». Со временем его назначили командиром «каменной» бригады, составленной из заключенных, живших в каменных бараках «большого лагеря». В партию Бибик вступил в год рождения Анатолия Скорого, о чем тот, конечно, и не подозревал. Не знал он и того, что место рядом с фронтовиком ему подыскали не случайно…

Однажды Бориса вызвали в 7 блок. В ревир его ждал Степан Бакланов. Без предисловий приступил к разговору.

-В ваш блок, Борис, скоро переведут мальчика. Из «малого лагеря». На него точит зубы штубендист-уголовник. Как бы ни случилось беды. Зовут его Анатолием. Фамилия – Скорый. Блокэльтесте отзывается о нем хорошо: сын партизанского командира, на заводе занимался саботажем, бежал из рабочего лагеря. Жалко, если угодит в крематорий.

-Сколько ему лет?

-Кажется, семнадцать.

-Дела, – удивился Бибик. – Совсем молодой, а уже флюгпункт. Что ж, возьму под свою опеку.

-Мы подумали и считаем, что он может быть нам полезен, – сказал после некоторого раздумья Бакланов.

-Чем?

-Обстановка сейчас, сам знаешь, какая: гитлеровцы лютуют, рыщут по всему лагерю. Да и тебе не следует без нужды появляться в ревире. Подготовишь парнишку, посылай. Кто на него внимание обратит?

-А что, хорошая идея. Присмотреться только надо.

-Само собой, рисковать не следует. Убедишься, что хлопец надежный, доложишь.

-Есть…

Анатолий Скорый вскоре стал связным между командиром «каменной» бригады и руководителями русского подполья. За проверкой последовало первое настоящее задание, потом другое, третье… Подросток перестал со временем бояться собственной тени, но действовал осторожно, с оглядкой. Наиболее часто Бибик посылал его в лазарет. Доводилось и в других бараках бывать. Но настоящая «работа» для него началась, когда ему доверили тайну тайн подпольщиков – переноску деталей к оружию, которое собирали для боевых отрядов на случай вооруженного восстания. Об их назначении Анатолий старался не думать. Больше беспокоило, где прятать боевые пружины, бойки к пистолетам, пули? Вдруг попадется, и начнут обыскивать.

СВЯЗНОЙ ПОДПОЛЬЯ

 

Здесь интересно отметить, что уполномоченным Русского центра для проведения саботажа на оружейном заводе «Густлов-верке» был Леонид Иосем (по лагерю – Орлов). Он же ведал и заготовкой деталей к оружию. Анатолий и Бибик его хорошо знали, поскольку он жил в их блоке. Но даже не подозревали, каким ответственным делом занимается этот всегда улыбчивый, импульсивный человек: таковы были законы конспирации. Не ведал Анатолий и о том, что именно соратникам Орлова принадлежит идея использования деревянных башмаков для переноски мелких деталей. В подошвах выдалбливали углубления. Таким образом, кроме прямого назначения, колодки служили и отличными тайниками…

Анатолий легко прижился в 39 блоке. Постоянная готовность оказать помощь, выполнить небольшое поручение, добрый характер снискали ему любовь многих узников. Всего на два года старше Анатолия был Франтишек. Он свободно, как и многие чехи, говорил по-русски. Их сблизила не только молодость, работа в команде уборщиков, но и постоянная готовность к шутке, розыгрышу. Раз в три месяца чех получал из дома посылки с нехитрыми продуктами. Все раздавал товарищам. Между ним и Анатолием даже установилась игра. При встрече Скорый небрежно спрашивал: «Наздар, Франтичку! Дистав баличку?» («Здравствуй, Франтишек! Получил посылку?»). И первым начинал смеяться. К нему присоединялся друг. Глядя на них, улыбались узники: разрядка от тоски по дому, детям.

Анатолий сильно уставал от работы, поручений Бибика, не высыпался, недоедал. Потому с большой охотой посещал гертнерай – огород, где старшим был чешский коммунист Ян Геш. Ян угощал его картофелем, брюквой, капустой. Без хлеба все было пресным, невкусным, но на это юноша не обращал внимания. Ян Геш, в свое время учившийся в Москве и прекрасно говоривший по-русски, шутил:

-Были бы кости, а мясо нарастет. Вернешься, отъешься на домашних харчах.

-А у меня нет дома, – грустнел Анатолий.

-У тебя, Толя, самый большой дом в мире, – серьезнел Геш. – Советский Союз. Всегда гордись этим. Россия стала для меня второй Родиной. Вот закончится война, приглашу в гости. Приедешь? Верю, что станет свободной и моя родная Чехия. Совсем недолго ждать осталось…

Вскоре наступили события, которые затмили переживания молодого узника. По беспроволочному лагерному телеграфу передавали из уст в уста: немцев бьют на всех фронтах, идут бои в Венгрии, Чехословакии. Тотальная мобилизация, устроенная фашистами, докатилась и до Бухенвальда. Комендант лагеря Герман Пистер объявил: всякий немец-узник, который пожелает вступить в армию, будет прощен. Горячие головы предлагали принять предложение, но, получив оружие, повернуть его против эсэсовцев. В блоках, где находились немецкие коммунисты и социал-демократы, не утихали дискуссии. Они привели к единодушному решению: в армию не вступать, дабы не поколебать интернационального единства узников, не ослабить борьбы против фашистов.

В 39 блоке также шли дебаты. Как-то пришел Герард. Обрадованный, он сообщил Анатолию: Эрнст завербовался в войска СС. Признался, что мечтает, чтобы уголовника шлепнули в первом же бою. Поговорил с Оскаром Бауэром. Товарищу по партии сказал прямо: неужели немцы-коммунисты должны ставить себя на одну доску с «зелеными» вроде Эрнста, патологического человеконенавистника и убийцы?

-Нам перестанут верить все честные люди, – сказал он Оскару на прощание…

В один из последних декабрьских дней 1944 года всех немецких заключенных вызвали на аппельплац. Речь держал сам комендант. На узников она не произвела никакого впечатления. Над лагерем повисла гробовая тишина. Уговоры ни к чему не привели. Немецкие антифашисты одержали важную победу, последствия которой трудно было переоценить.

Когда Оскар и его товарищи вернулись в блок, их спросили об исходе вербовки. Бауэр сложил пальцы в кукиш и покрутил пред носом спрашивающего. Давно так искренне не смеялись гефтлинги. И каждый считал своим долгом повторить жест блокэльтесте. Анатолий смеялся вместе со всеми, а на душе скребли кошки: доживет ли до освобождения, увидит ли сестру Марию, друга Ивана Ермилова? Поделился своими грустными мыслями с Бибиком.

-Доживем, Толя! На всех заключенных у фашистов крематориев и веревок не хватит. Сполна отплатим за все наши муки, слезы, погибших товарищей. Гордись, что в нашей борьбе и тебе нашлось место. Когда-нибудь, после войны, будешь рассказывать об этом с гордостью.

Надо сказать, что Борис его иногда информировал о событиях на Родине, положении на фронтах, в лагере. Откуда к нему приходили сведения, Анатолий не знал. Да и привык лишних вопросов не задавать. Борис же одним из первых читал подпольную газету «Правда пленных». Она выходила два раза в месяц «тиражом» в два экземпляра. Членом редколлегии был Сергей Богданов, который на основании сообщений Совинформбюро – у подпольщиков был свой радиоприемник – писал военные обзоры. Иногда он появлялся в 39 блоке…

 

ВОССТАНИЕ

 

…Наступила весна 1945 года. Стояли теплые и солнечные дни. Кое-где между бараками зазеленела трава, которую тут же срывали и съедали заключенные, обессиленные цингой, желудочно-кишечными заболеваниями. В воздухе кружились грачи, забивая своим неистовым гаем лагерное радио. Все понимали: близится освобождение. Интернациональный центр заседал непрерывно. Наиболее бескомпромиссным был руководитель русского военно-политического центра Николай Симаков. Он предлагал выступать немедленно. Однако был и веский довод «против»: в Веймаре к тому времени скопилось немало войск вермахта, отступавших под ударами американцев. Но вскоре со всей очевидностью стало ясно: драки не избежать.

4 апреля фашисты вызвали всех узников на аппельплац, чтобы отобрать евреев и – сомнений в том ни у кого не было – уничтожить. Тем более, накануне по радио был передан приказ коменданта: «Всем евреям приготовиться к эвакуации». Приняли свои меры и подпольщики. Анатолий Скорый в этот день курсировал между 39 блоком и ревиром «большого лагеря». Последнее указание руководства центра звучало ясно: «Сделать все для спасения евреев». Бибик и его помощники из русских и немецких заключенных не имели ни минуты отдыха. На клич «Красные винкели – нашим братьям!» откликнулись многие узники. С курток срывались желтые шестиконечные звезды и нашивались красные треугольники. Интернациональную солидарность проявили русские, чехи, поляки, французы, испанцы…

Антолий, выполняя указания Бибика, разводил группы евреев по блокам, где их прятали под полами бараков, на чердаках. Несколько человек отвел в отделение для больных туберкулезом. Один из русских евреев, чудом выживший в львовском гетто, горько сказал: «Лучше умереть от чахотки на Родине, чем от пули здесь, за воротами Бухенвальда!»

Его слова оказались пророческими: несколько тысяч евреев все же вышли к «браме», недалеко от нее были расстреляны. Этот акт вандализма потряс заключенных, но фашистам этого было мало. 8 апреля они объявили об общей эвакуации лагеря. Интернациональный центр постановил: из бараков не выходить. Несмотря на все попытки, эсэсовцам удалось из сорока тысяч узников эвакуировать только половину. В том числе заключенных лагеря военнопленных, составлявших «ударную» бригаду, которая должна была разгромить казармы эсэсовцев. С бригадой ушли Николай Симаков и Степан Бакланов, предварительно вооружив доверенных людей…

Командование боевиками принял И.И.Смирнов. Он же заменил в центре Симакова. 10 апреля пришла страшная весть: на 17 часов 11 апреля назначена ликвидация лагеря. В центр был вызван Бибик. Вместе с ним ушел комиссар «каменной» бригады В.Н.Азаров. Для связи Борис взял Анатолия. Ему недолго пришлось ждать. Спустя полчаса он мчался из ревира в 39 блок, чтобы передать условную фразу о подготовке к выступлению. Узники незамедлительно стали вооружаться. В ход пошло все, что годилось для нападения – железные прутья, кирки, ломы, палки, из тайников вынималось оружие.

В блок Бибик и Азаров пришли, когда к выступлению все было готово. Борис отозвал в сторону Анатолия, строго сказал: «Начнется восстание, останешься в бараке. Это мой приказ». Юноша посмотрел на него удивленно, но смолчал: приказывать ему сейчас могло только сердце. Слишком долго он ждал этого дня, чтобы отсиживаться за спинами других! В это время узники соорудили импровизированную трибуну. На нее поднялся Азаров.

-Товарищи, – обратился он к заключенным. – Сейчас я зачитаю воззвание Интернационального центра. Оно касается каждого из вас, призывает к последнему подвигу. Сейчас вопрос стоит так: победа или смерть!

Сотни голосов слились в один: «Победа!»

-Товарищи! – продолжал Азаров. – Кровавый фашизм, окончательно озверевший от предчувствия собственной гибели, в предсмертных судорогах пытается уничтожить нас. Но его часы сочтены. Настал момент расплаты. Военно-политическое руководство лагеря отдало приказ в 15 часов 15 минут начать последнюю беспощадную борьбу. Все как один на борьбу за свое освобождение! Смерть фашистским зверям! И будь проклят тот, кто, забыв свой долг, спасует в этой последней беспощадной борьбе! Наш путь героический. В этой борьбе победа будет за нами! Все как один, подчиняясь военной дисциплине, приказам, распоряжениям командиров и комиссаров, презирая смерть, горя ненавистью к врагам, – вперед! Трудным, но героическим путем к свободе! Да здравствует свобода!

В ответ по бараку пронеслось: «Свобода!» Вместе со всеми, упоенный предчувствием боя, неизвестностью, кричал и Анатолий Скорый. Он не думал о том, что может быть убит. Одна мысль владела им, как и тысячами заключенных: «Смерть фашистам!»

Бибик отдавал распоряжения: собраться у второго барака, приготовиться к штурму ворот, вышек. В 15 часов 15 минут раздался взрыв гранаты – условный знак о начале восстания. Узники ринулись в бой. Над аппельплацем раздалось громкое «ура!»

О строгом запрете Бибика Анатолий, конечно, забыл в первые минуты боя. Услышав стрельбу, он выскочил из барака, подхватил вывороченный камень, устремился к аппельплацу. Ворота уже были взломаны, на башне развевался красный флаг. Бой шел на территории эсэсовского городка, где находились склады оружия. Анатолий, забыв обо всем на свете, ринулся вперед. Его со всех сторон толкали заключенные, порой сбивали с ног, но он не замечал этого: вставал, кричал что-то невразумительное…

Через час после начала восстания лагерь перешел в руки бывших узников. Счастью их не было предела. Люди обнимались, целовались, пели, каждый на своем языке, песни свободы. Не радовался только Анатолий. У «брамы» он наткнулся на Франтишека. Тот лежал лицом вверх. Куртка на груди намокла от крови, в руках намертво зажата палка. С санитарами отнес друга к стене канцелярии.

Тяжелой кровью далась победа: на аппельплаце – сотни трупов. В узников фашисты стреляли в упор. Каждая пуля находила цель. Злоба переполнила сердце Анатолия. Из глаз полились слезы. Он вспомнил, как радовался его шуткам молодой чех. «Наздар, Франтичку! Дистав баличку?» Никогда больше не услышит эти слова друг. Своей смертью он, может быть, спас его, Анатолия, жизнь.

Подошел Бибик. В руках – немецкий автомат, за поясом – гранаты на длинных ручках. Увидев заплаканного связного, остановился, глянул на убитых. Смерть Франтишека болью отозвалась и в его сердце. «Да, – подумал он горестно. – Не уберегся!» Не сказав ни слова, тихо ушел: его ожидало много неотложных дел. А главное, предстояло решить, что делать дальше…

13 апреля в лагерь вступили союзники. Первыми через ворота ворвались танки. Круто развернувшись на аппельплаце, они застыли. Пыль шлейфом потянулась над бараками. Она смешалась с дымом: пылал подожженный заключенными «малый лагерь». Потом подошла пехота. На переговоры с американцами пошли английские офицеры…

Утром группа советских офицеров-заключенных во главе с Бибиком ушла из лагеря. Им не оставалось ничего другого, поскольку новый комендант приказал всем сдать оружие. Борис, узнав об этом, буркнул: «Не он нам его вручал, не ему и забирать».

В оставленном немцами Хемнице, из которого для Анатолия Скорого начиналась дорога на Эттерсберг, наткнулись на машину. С комфортом добрались на ней до Торгау. Здесь и встретились с бойцами 36-й танковой бригады. От радости плакали. Не успевали отвечать на вопросы. Им подкладывали лучшие куски тушенки, до отвала накормили пшенной кашей. Ржаной хлеб казался слаще меда. Потом наступила пора прощания: старших товарищей Анатолия отправляли на сборный пункт в тыл для проверки, распределения по частям. Юноша не скрывал слез, прощаясь с Бибиком, друзьями. Поклявшись встретиться после войны, они расстались…

Анатолий недолго сидел без дела. Однажды его вызвали в отдел контрразведки бригады. Майор Загудалов предложил место переводчика. Со старшими лейтенантами Александром Дружининым и Дмитрием, автоматчиками не раз Анатолий отправлялся на аресты членов нацистской партии, офицеров СС. Пришлось даже участвовать в допросе генерала.

В ноябре Анатолий был отпущен домой. В Ромнах его никто не ждал. Иван Ермилов, тепло встретивший друга, передал письма сестры Марии. Из них узнал, что она с мужем живет в совхозе «Комсомольская правда» в Харьковской области, где тот работает главным агрономом. Летел к родным, как на крыльях. Сбылась его мечта: он был дома – в Большом доме, о котором юный гастарбайтер грезил по ночам в Германии и о котором мечтал гефтлинг-малолетка страшного лагеря смерти Бухенвальд. Назывался он Советский Союз…

1985 г.

_________________________________

*Повесть вышла в книге: Светлана Емец. Пусть живые запомнят. Судак и судакчане в годы Великой Отечественной войны. – Симферополь: Таврида, 2011. – С.539-556.