Если  совесть  существует,
то  пусть  она  проснется …

Холодно. Правда холодно в Питере, если зима по настоящему вступила в свои права. Тугой ветер резкими рывками гонит мороз по реке Неве. Рассекается на поворотах речек и каналах, крутит кругами, поднимая в воздух колючий, сухой снег и упорно дерет им лицо. Старается стащить шапку, запихивает снег за воротник и в рукава, лезет улечься в карманы пальто, отгибает полы шуб, надувая их колоколом. Сдувает с улиц, подгоняя в спину, и без того редкую струйку прохожих, стремившихся укрыться от его безобразий по теплым квартирам. И те, придя домой, розовощекие от мороза, и, наверное, все- таки довольные жизнью люди, улыбаются теплу. Одев мягкие шерстяные носки домашней вязки, теплые войлочные тапочки, они наливают себе кружку горячего чая, молока с маслом или чего покрепче для согрева подстуженных непогодой бронхов, садятся в удобные кресла перед телевизором с газетой или вязанием. Разговаривают, смеются, обсуждают новости или погоду, прошедший день и завтрашнюю перспективу, учат уму-разуму детей или балуют внуков. Наступает вечер, и сквозь белую вуаль крутящегося снега, тускло светясь, покачиваясь, помигивают желтые фонари. И хотя час еще не очень поздний, морозит сильно; желающих прогуливаться, пусть даже и по делам, несомненно, не много.

Между двух ларьков, что на углу Манежного переулка и улицы Восстания, стоял маленький, худенький мальчик. Стоял давно, и было видно, что замерз он изрядно. Сразу бросалась в глаза его одежонка, выглядевшая удручающе нелепо на фоне большого города в февральскую стужу. Черная, довольно таки обветшалая, легонькая курточка с капюшоном, темно-коричневые шаровары и видавшие виды бесформенные, явно на пару размеров больше, растоптанные ботинки, завязанные на веревочки вместо шнурков. Такая одежда не могла защитить его ни от холода, ни от сковывающего тела ветра, и он, сильно кашляя, съежившись, жался к стенке ларька, стараясь укрыться от непогоды.

Время от времени, дыша, на красные, в цыпках, руки, он притоптывал на месте, постукивая ботинком о ботинок, стараясь согреться. Это помогало, но ненадолго. Иногда выглядывая из своего уголка, недоверчиво разглядывал покупателей, подходивших к ларькам, в основном за пивом и сигаретами, подбегал к ним и неловко просил денег. Давали редко и в основном всякую мелочь, наверное, полагая, что лучше дать, по крайней мере, хоть сразу отстанет. Взяв, что давали, мальчик возвращался в свой закуток и, беззвучно шевеля синими, от холода губами, считал, аккуратно прикладывая монетку к монетке.

Звали мальчика Сережа. Он уже часа три пытался выпросить у прохожих немного денег, чтобы поесть. К счастью, какой-то странный толстый дядька бодрым шагом, подошедший купить сигарет, уже отходя, резко развернулся и встретился с Сережей взглядом. И хотя взгляд у него был твердый, при виде Серёжи в нем вдруг отразилась растерянность и жалостливая усталая доброта, собравшая в уголках глаз тонкие морщинки.

Некоторое время он стоял, застыв, не шевелясь, словно пытаясь что-то осознать. Потом, пошарив по карманам, достал, наверное, последние в наличие двадцать пять рублей, вложил их Сереже в холодную ладошку, нервно закурил и, ссутулившись, медленно побрел прочь, словно почувствовав себя в чем-то виноватым. Дойдя до угла, обернулся и, остановившись, долго, не отрываясь, смотрел на него. Сережа тоже не двигался с места, все еще сжимая зажатые в кулачке деньги, до тех пор, пока странный дядька не махнул рукой и не пропал за скрывшей его снежной пеленой. Собранных денег, хватало на чай, две сосиски в тесте и сладкий рогалик в соседней кафешке, и еще на целый столовый батон, хоть и пресноватый, но зато мягкий. Его можно было купить в магазине, работавшего круглосуточно недалеко от метро.

Уже сидя в тепле и обжигаясь горячим чаем, Сережа, исподволь озираясь, завернул одну сосиску в салфетку и спрятал ее в карман на потом. Он рассчитывал дома, в более непринужденной обстановке, продолжить свой ужин, совместивший в себе и завтрак, и обед. А сейчас нужно было закончить трапезу, и уходить, от недоуменных взглядов обескураженной его возрастом, внешним видом и поздним визитом продавщицы.

Еще утром Сережа подался было к Гостиному двору, надеясь быстро обрести возможность сегодняшнего пропитания, а также по возможности полакомиться, чем-нибудь сладким, но сбыться этим мечтам, было не суждено. Первый же мужчина, к которому он обратился со своей просьбой, не отказал, а участливо кивнув, уже достал было из кармана бумажник, как Сережа увидел, что из-за колонн, к ним направляются Витек со своею командой мальчишек, человек из пяти. Вид у них был настолько злобный и решительный, что Сережа о протянутых ему деньгах и не подумал, а припустил со всех ног по Садовой и перевел дух только возле цирка.

В самом конце позапрошлого лета, доехав на множестве перекладных до Санкт-Петербурга, ошеломленный огромностью города, высотой домов, большим количеством людей и машин, прогуляв по набережным целый день, изрядно устав и проголодавшись, он увидел как мальчик, примерно его возраста, подошел к женщине и громко, не стесняясь, попросил у нее денег. Она же ему сколько-то дала, и мальчик отошел, довольно улыбаясь. Подумав, что и он тоже может попробовать, Сережа попросил денег у прохожего и получил от него рубль двадцать копеек. Происшедшее его обрадовало и обнадежило. Целый день душу подсознательно теребил вопрос: «Как жить дальше и на что?». А тут он как-то разрешился сам собой. Если хоть что-то будут давать, то голодным сегодня он не останется, а завтра можно будет спокойно решать свой главный вопрос, ради которого он сюда и приехал. Правда, тогда его мысли были неожиданно прерваны.

Не успел он отойти от прохожего на десяток шагов, как кто-то налетел на него сзади и втолкнул в темную парадную, мимо которой он проходил. Это и был тот самый Витек с ребятами. Они отняли эти злосчастные рубль двадцать копеек и, заявив ему, что он находится на их территории, потребовали, чтобы почти всю выручку, собранную за день, он отдавал им. А когда Сережа отказался, повалили на пол и начали избивать, при этом несколько раз сильно ударив ногами в грудь. Из-за этого Сереже еще много дней было очень трудно дышать. А потом, простудившись в первую зиму, начал подкашливать кровью. Тогда же, в тот злополучный день, идя, куда глаза глядят, он и наткнулся на небольшой подвальчик – его и назвал, в последствии, своим домом.

В подвальчике было множество труб с горячей водой, которые, хитро сплетаясь, расходились в разные стороны, а также мало заметная дверца-лаз, ведущая в вентиляционное отделение старого, заброшенного теперь бомбоубежища, вход в который вел глубоко под землю. Один раз, вооружившись спичками, Сережа по винтовой лестнице спустился в самый низ и, подсвечивая себе факелом из скрученной бумаги, долго шел по узкому, с низкими потолками, коридору, пока не вышел в большой, круглый зал с закрытой железной дверью. За ней еле слышался то нарастающий время от времени, то удаляющийся далекий гул.

Само путешествие и загадочные непонятные звуки за запертой дверью будоражили воображение, и в разыгравшихся на стенах фантастических тенях, отбрасываемых дрожащим светом, Сережа представил себя первооткрывателем, попавшим в таинственную пещеру необычного, затерянного всеми подземного мира. Впоследствии он стал часто приходить сюда. Ему нравилось сидеть здесь в тишине и молча, не отрываясь, смотреть на махонький огонек, специально принесенной сюда свечи, размышляя о прошедших и теперь казавшихся далекими событиях своей жизни и мечтать о будущем. Свечу он укрепил в нише под потолком, и ее неяркое помигивание напоминало ему лампадку перед бабушкиной иконой в их старом деревенском доме. Этот старенький дом с небольшим, но очень аккуратным садиком перед огородами, Сережа часто вспоминал с чувством безвыходной тоски. Он понимал, что так хорошо, как в том, исчезнувшем навсегда детстве, никогда уже не будет, но всем своим существом, всеми чувствами и душой маленького человека, стремился в этот ушедший мир, давший ему столько тепла и доброты.

Своего отца Сережа почти не помнил. Он работал трелевщиком в леспромхозе и дома бывал редко, наездами. Всегда привозил конфеты и подарки, а Сереже обязательно игрушку или книжку с картинками. Очень любил после обеда брать его на колени и читать ему, подражая разным голосам сказочных персонажей. Бабушка всегда вспоминала его добрым словом и рассказывала, что отец погиб по нелепой случайности – его придавило упавшее дерево. А на следующий год, после трагедии с отцом, родив Сереже сестренку Ленку, при родах умерла мама. У мамы были длинные светлые волосы и большие серые глаза. Голос у нее всегда был спокойный и ласковый и, беря его на теплые, добрые руки, нежно целуя, всегда шептала на ушко:

«Чадушко ты мое, ненаглядное».

Из больницы райцентра маму привезли уже в гробу, и до утра он простоял посреди комнаты на столе. Бабушка Настя не плакала, одетая во все черное, всю ночь просидела у гроба в изголовье и держала маму за руку. Сережа тоже не спал и не плакал. Внутри все как-то сжалось, и было страшно от полумрака комнаты, освещенной только несколькими свечами занавешенного зеркала и непривычной ночной тишины, прерываемой неясным бормотанием бабушки, читающей молитву. Мама лежала, как живая, только лицо было белое-белое. Сереже тогда очень хотелось, чтобы боженька совершил чудо, чтобы наступило солнечное утро, он проснулся, открыл глаза и улыбающаяся мама, как всегда, сказала:

– Сереженька, маленький мой, пора вставать.

И он бы понял, что это был лишь страшный сон, и ничего случившегося на самом деле никогда не было и никогда – никогда не должно было быть. Но утром рассвет известил о начале нового дня, а чуда не произошло. Бабушка встала, погасила свечи, оставив зажженной только одну в маминых руках, сложенных на груди и очень тихим, дрожащим голосом сказала:

– Собирайся, Сереженька, сегодня мы пойдем хоронить твою маму.

И вдруг, упав перед гробом на колени, закричала во весь голос, заплакав навзрыд с такой болью, прорвавшейся наружу из измученной горем души, что Сережа, молчавший и до конца не осознававший в свои еще не полные пять лет свалившуюся на его маленькую жизнь беду, затрясся от непонятного, горячей волной нахлынувшего на него чувства, и разрыдался, закрыв обеими ладошками лицо.

Маму похоронили рядом с отцом, под старой большой березой, на самой окраинке, как говорила бабушка Настя, то есть на самом краю кладбища. К окраинке вела дорожка, по которой Сережа часто прибегал навестить папу и маму, а когда Ленка подросла, то приводил сюда и ее. На кладбище всегда чувствуешь себя как-то особенно. Кажется, время замедляется, обступающие звуки становятся гулко-тягучими, будто отдаленное эхо и, проходя мимо могил, с почтением, думаешь о людях, лежащих здесь, поэтому и стараешься не шуметь, чтобы не нарушать окружающего покоя. Даже Ленка, уж на что егоза да говорунья, и та здесь замолкала и шла, вцепившись в Сережину штанину. У родительской могилки садились на скамеечку, и каждый тихонько, почти что про себя, рассказывал по очереди о своем личном житье, о своих обидах или мечтах. Сережа начал делать это непроизвольно, но всегда очень желая этого. Зачем, он и сам бы себе не смог объяснить, но каждый раз, выговорившись, ощущал облегчение, словно разговаривал с родными и любимыми им людьми, всегда слышащими и понимающими его, всегда жалеющими и готовыми ему помочь.

Жили они все втроем дружно, относясь к друг-другу с вниманием и заботой. Сережа с самого начала, как только привезли пищащую Ленку, взял ее на руки и уже с рук не спускал, освободив бабушку Настю для неотложных хозяйственных дел. Сестренку он брал с собою везде. И в огород, пока полол, и в поле, и в лес собирать ягоды и грибы. Ленка так привязалась к нему, что ревмя ревела, когда он уходил в школу, и неотрывно сидела у окошка, глядя на улицу, дожидаясь его возвращения. Начав говорить, болтала безумолку, обо всем, что видела и слышала, а однажды вечером спросила у брата:

– А когда мы пойдем к маме с папой?

В доме при Ленке никогда родителей не вспоминали, считали, что она еще маленькая и волновать ее не хотели. Думали, подрастет, тогда объяснить все будет проще. Сережа посмотрел на бабушку, которая, отвернувшись, молча утирала концом платка слезы, и сказал:

– Завтра с утра и пойдем.

Вот там он и поведал ей свою тайну, как разговаривает с папой и мамой. Ленка и так ему во всем старалась подражать, а на кладбище молча с широко открытыми от удивления глазами выслушала Сережу, потом еле слышно зашептала о чем-то своем. Как-то раз, там же, нашептав свои девчоночьи секреты, крепко обняла его за шею и прижавшись, сказала:

– Я никогда тебя не оставлю братик, я маме пообещала.

Бабушки Насти не стало совсем неожиданно. Сережа ушел утром в школу, а через час прибежала бабушкина подруга Евдокия Ивановна и сообщила, что бабушка скончалась в одночасье. Дома шла тихая суета, старушки-соседки прибирались, несли продукты на поминки, разговаривали шепотом, охали. Сережа с Ленкой сидели на завалинке, молчали, прижавшись друг к другу, в дом идти очень не хотелось. Наматывая на руку кусок бечевки, на крыльцо вышел дед Артем, закурил козью ножку, постоял рядом, потом погладил Ленку по головке и сказал:

– Ты, это, держись парень… я, это, мерку-то снял, так что сработаю быстро, на совесть.

Затем вздохнул и продолжил:

– Сиротит жись, людей-то, да… – И пошел, утирая на ходу лицо рукавом.

Три дня Сережа с Ленкой были одни, никуда из дома не выходили, а на четвертый приехала инспекторша из РОНО и отвезла их в интернат в райцентре. С самого начала Сереже здесь очень не понравилось. Было в нем все какое-то серое. Серое здание, в стороне от жилых построек, стены в коридорах покрашенные в грязно-желтый цвет. Серый, будто вечно зимний свет, дневных ламп, светящих везде казенно-равнодушным светом. Ровные ряды парт и столов в столовой, ряды кроватей в спальне создавали ощущение постоянного строя, как и сами передвижения. Все ходили парами. В столовую, в классы и по городу. Везде требовалось соблюдение порядка и тишины. Сам интернат числился школой для детей из неблагополучных семей, поэтому директриса, Анна Семеновна, педагог консервативных взглядов, считала, что и воспитание самих ребят должно соответствовать статусу самого заведения.

Учителей были немного. Каждый вел по два-три предмета. В основном это были женщины, отягощенные своими житейскими проблемами и маленькой зарплатой. У всех были свои семьи, дети, обязательное подсобное хозяйство при доме, без которого нельзя представить себе жизнь в маленьком периферийном городке, и четкое, выработанное годами отношение к работе: уроки провела, тетради проверила и – домой. А работа воспитательниц сводилась к тому, чтобы дети особо не озоровали, и день чтоб прошел тихо.

С ребятами Сережа сошелся быстро. Вел себя во всем спокойно и ровно, со своими проблемами ни к кому не лез, но и к себе в душу никого не подпускал. Вечерами, после приготовления домашних уроков, делать особенно, было нечего. И чтобы скоротать время, Сережа брал книжку, и, сев в сторонку, увлеченно читал. Особенно ему нравилось читать о приключениях и путешествиях. В этих книгах он просто жил, отгораживаясь от той однообразной, ежедневно-серой жизни, которая его окружала. В книгах он юнгой переплывал вместе с героями просторы великих океанов. Защищал слабых и укрощал своим благородством врагов. Открывал новые земли и всегда первым приходил на помощь попавшим в беду. Был верен искренней дружбе и любви к близким. Был добрым, храбрым и справедливым. Был именно таким, каким хотел быть всегда. И эти книги помогали ему отвлечься от горя, пришедшего в его жизнь. Они и породили в его сердце мечту – стать капитаном большого, красивого корабля с белоснежными парусами.

Однажды, волнуясь и смущаясь, Сережа спросил у своей учительницы по географии:

– Где можно выучиться на капитана корабля?

Та рассеянно удивилась, думая о чем-то своем, но ответила, что в Санкт-Петербурге, в Нахимовском училище. Тогда же он решил, что обязательно туда поедет. Выучится, вернется сюда и заберет на свой корабль сестренку Ленку. И они поплывут на этом корабле в далекие страны, где в одной из них обязательно поселятся в прекрасном южном городе, в котором живут веселые, доброжелательные, работящие люди. И в этом городе у них будет свой дом. Он будет стоять в роще высоких тенистых пальм. Дом будет белый, с красной черепичной крышей и большими окнами, пропускающими много яркого, теплого света. А из этих окон будет виден бирюзовый океан, катящий свои волны от самого горизонта к песчаному берегу. И в этом доме они будут жить долго-долго и будут счастливы там и неразлучны навсегда.

В тот первый злополучный день приезда, притулившись к стене в случайно найденном им подвальчике, Сережа просидел всю ночь без сна. Там, в полной темноте, он снова и снова мысленно представлял себе, как придет в училище и как там все удивятся. Потом долго будут расспрашивать его – о его жизни, о родителях, об оценках. Наверное, запишут все, что он расскажет в толстую книгу, а затем поведут его в класс. В классе обязательно скажут:

– Вот вам новый товарищ, ребята, его зовут Сережа. И какой-нибудь мальчик, у которого будет свободное место за партой, позовет его сесть рядом с ним и, представившись, протянет ему руку и предложит дружить… Сережа пытался представить себе его лицо, но не смог. Каждый раз, в самый последний момент, когда ему казалось, что он вот-вот его увидит, лицо неизменно расплывалось, а фигура таяла, удалялась в темную пустоту…

Где находится училище, Сережа не знал, но нашел быстро, подсказали прохожие. Долго стоял у гранитного парапета набережной Невы, глядя на красивое бело-голубое здание, не решаясь зайти. Но время шло, и нужно было идти. К тому же, хотелось, есть, а от усталости, ночных переживаний, нетерпения приблизить конец всем мытарствам, тело его начал бить озноб. Собравшись с духом, Сережа пересек принабережный проезд, толкнул тяжелую входную дверь и вошел.

Дежурный офицер, немало повидавший на своем веку мальчишек, определил сразу – очередной беглец. Но подошел и спросил:

– Тебе чего, мальчик?

Потом, молча выслушал сбивчивый Сережин рассказ, наверное, слышанный им уже не единожды за столько лет своей службы, разным в подробностях, но одинаковым, по сути, кивнул с пониманием и спросил:

– А сколько тебе лет?

И услышав ответ, протяжно ответил:

– Ну, так еще рано тебе здесь учиться. А через годик и приходи.

Посадил Сережу на скамейку и, набрав внутреннюю связь, без лишних церемоний сообщил об этом по начальству.

– Ты посиди здесь, сейчас за тобой прибудут, – сообщил он и отошел.

Кто прибудет и откуда, он не сказал. Но по его тусклому тону Сережа почувствовал, что складывается все не так, как он себе представлял. Его охватил страх, что кто-то сейчас за ним придет, выведет его отсюда и отправит обратно в интернат. И тогда прощай море, прощай корабль и все, о чем он так мечтал, о чем думал, ворочаясь по ночам. Все опять будет таким же серым и бесконечно однообразным. И все это из-за одного лишь года. С этим Сережа не мог и не хотел смириться. Видя, что за ним никто не наблюдает, он встал, вышел на набережную. Долго шел без всякой цели. На душе висел тяжелый ком. Очень хотелось плакать, но слезы не приходили. Все вокруг казалось безразличным. Через некоторое время, поуспокоившись, решил: «Приду через год. Обратно ни за что не поеду».

Так он здесь и остался. С твердой надеждой и верой в свою мечту.

Допив чай, Сережа встал и, ссутулившись, словно пытаясь сохранить в себе тепло кофейного зала, вышел на улицу. Ветер стих, но морозу явно прибавилось. Заворачивая в сторону мысленно намеченного магазина, где он намеревался купить себе булку, Сережа увидел, как двое сильно пьяных парней, гогоча и матерясь, пинают обледенелую водосточную трубу у соседней парадной. И не желая попасться на глаза разошедшимся хулиганам, Сережа хотел быстро пройти мимо, но мельком взглянул, и увидев в чем дело, как-то безвольно и покорно остановился.

Под трубой, сжавшись в комок, прикрывая голову лапами, дрожа от холода и ужаса, лежал щенок-подросток. После каждого удара по трубе он вздрагивал и старался спрятать свою мордочку себе под грудь как можно глубже, упираясь лбом в студеный асфальт. Все это продолжалось еще некоторое время, пока один из подонков, по-видимому, менее пьяный, увидев смотревшего на них Сережу, не потянул своего дружка в сторону. Дождавшись, когда они удаляться, Сережа подошел к щенку и взял его на руки. А тот, не зная чего ожидать, поджался еще больше и продолжал дрожать. Щенок был черно-рыжий, с свалявшейся шерстью, грязный и страшно худой. Сережа прижался лбом к его голове и сказал:

– Не бойся, я тебя не обижу. Ну, что ты дрожишь. Эх ты, дворняжка, пойдем-ка со мной, не пропадем.

И уже забыв, куда и зачем собирался идти, спрятал щенка под куртку и быстрым шагом понес его к себе, в теплый подвальчик. Там, под трубами с теплой водой у него был смастерен лежак из старых досок, накрытых кусками картона. На них были расстелены тряпки, которые он насобирал, где только мог. Вместо подушек – старые валики от атаманки, зато одеяло было настоящим. Правда из него во все стороны лезла вата, но под ним было тепло.

До дома Сережа дошел быстро. Но пока шел, щенок, под курткой, успел отогреться и перестал дрожать. А когда они пришли на место, то сидя на одеяле, всё смотрел на Сережу тревожными, печальными глазами, словно просил:

– Не обижай меня, я такой маленький и беззащитный.

Сережа смотрел на щенка. На душе у него было смутное чувство и грусти, и радости одновременно. Он сидел и пытался разобраться в нем. Ощутить и понять, чего больше. Беды, которой с избытком хватает вокруг? Или радости, потому что он нашел себе друга, с которым он теперь может поделиться самым откровенным и искреннем, не боясь быть непонятым или преданным?

Сидя на лежаке в безветрие и тепле, после мороза, продрогшего и усталого Сережу начало познабливать. Голова сделалась тяжелой. Стало очень жарко. Он начал снимать куртку и нащупал сверточек. Вынул из него сосиску и отдал щенку. Тот аккуратно взял и моментально проглотил.

– Хороший ты мой, – Сережа улыбнулся.

Очень хотелось спать и пить. Глаза слипались, голова сама клонилась лечь. Сережа взял щенка на руки, и, едва пристроив голову на тюфяки, тут же погрузился в сон.

Сон был дивный и прекрасный. В нем он увидел себя. Взрослым, большим и сильным. И что плывет он на большом красивом корабле с белоснежными парусами, что одет он в красивую синюю бархатную куртку и черные кожаные штаны, а на ногах у него высокие, как и положено у моряков, начищенные до блеска, сапоги. И что стоит он на капитанском мостике и, глядя в подзорную трубу, видит в нее большой покрытый пальмами зеленый остров с причалом. Видит и слышит, как он отдает команду матросам плыть к острову и причалить. Всходит на причал, а в конце его видит белую мраморную лестницу, которая тянется среди тенистых пальм на гору. И он поднимается по ее ступеням вверх. Яркое солнце сильно печет, и его мучает жажда. Но он, не взирая на нее, продолжает свой путь наверх, стремясь лишь одного – во что бы то ни стало дойти до конца лестницы и достичь вершины горы.

Его обдувает теплый ветер, он свеж и ароматен от запахов цветов произрастающих здесь повсюду. Ему легко и весело. Еще совсем немного и вот за этим, маленьким поворотом, он достигнет вершины, конца своего пути.

Он ускоряет шаг, еще небольшое усилие, он на вершине, останавливается перевести дыхание, путь пройден …

И здесь он видит перед собой старенький бабушкин дом. Маленький палисадник перед ним. А на завалинке – папу, маму и бабушку. Они сидят, смотрят на него и улыбаются. Потом мама встает, подходит к нему и, обняв его, целует и говорит:

– Вот ты и вернулся домой, сынок…

Обеспокоенные собачьим воем жильцы подъезда на второй день вызвали домоуправа. Тот пришел с участковым. Открыли подвальную дверь. На них пахнуло сыростью и запахом плесени. Нащупали выключатель. Где-то в глубине еле затеплилась тусклая лампочка. Прошли. На рваном одеяле, на полу, под трубами лежал мальчик с застывшим, синюшным лицом. Около него сидел худющий щенок-дворняжка. Увидев вошедших людей, он поднял мордочку и протяжно, тоскливо завыл. Никаких вещей и документов не нашли. Была лишь книжка без обложки с ободранным титульным листом. Участковый поднял ее, долго вертел в руках, наконец, разобрал название:

“Дорога никуда.”

______________________

2 Responses to “АЛЕКСАНДР САМОЙЛОВ ● ДВОРНЯЖКА ● РАССКАЗ”

1. yelena says:

   February 4, 2012 at 3:41 pm

   Мзумительно написанный рассказ! Мне он вдруг напомнил рассказы Владимира Лидина — по глубине изложения и чуткому пониманию психологии своего героя. Спасибо автору!

   Reply
2. Галина Пичура says:

   February 10, 2012 at 2:57 pm

   Нет слов! Как-то застряли все слова комом в горле. В наше время, когда ТВ передачи пестрят трагедиями, словно прогнозами погоды(ну, хотя бы передачи А. Малахова “Пусть говорят!” ), кажется, народ уже хорошо адаптирован ко всему. Иммунитет к безобразиям, преступлениям, чужому горю и несправедливости очень силен! В ТВ студиях много “добрых” ораторов. А вот в роли прохожих эти же ораторы так ли добры и деятельны, встречаясь с чужой болью, так ли отзывчивы и бескорыстны? Спасибо за этот рассказ! Стыдно быть взрослым, если дети так гибнут. Сколько стоят все наши взрослые достижения, если дети в морозную зиму убегают в мечту из отопливаемого сытного интерната, где нет ни одной воспитательныцы, ни одной живой души, способной прижать к сердцу, хоть на мгновение, этих несчастных сирот! Рассказ не просто сильный, он пронзительный и голый, без украшательств… Не хочется просто говорить об этом рассказе как о рассказе. Хочется говорить о нем как о реальном ЧП( независимо от того, вымысел это или нет, потому что таких детей – много на улицах СНГ). И, как это ни страшно, я думаю, что такие ЧП – уже не чрезвычайные происшествия, а почти рутина: сбегают многие из детдомов, выживают не все. Не каждый погибший становится героем рассказа, только и всего. Рассказ этот – для обсуждения на уровне тех, кто может и должен предотвращать такие трагедии… Не считаю себя вправе анализировать литературные достоинства этого рассказа. Наверное, они достаточно высоки, если после прочтения трудно придти в себя.

   Reply