RSS RSS

АЛЕКСАНДР ВОЛОВИК ● ПОВОД К ПЕРЕБОРУ ● СТИХИ

АЛЕКСАНДР ВОЛОВИК

1 мая 2012 г., Александру Воловику – 70 лет. Редакция «Гостиной» сердечно поздравляет юбиляра. Смотрите также в жж 32 ПОЛОСЫ пост, посвящённый юбиляру и выходу его новой книжки "Похвала алфавиту". Желающие поздравить Александра Иосифовича Воловика могут сделать это в форме комментариев здесь, а также в                        http://32p.livejournal.com/

Январский вечер, но – почти весна.
Не 90-х, нет! 80-х.
И молодость ещё почти видна,
она как звёзды: светит, да не взять их.
Но молодость ещё почти слышна,

почти что ощутима, точно запах,
который во флакон надёжный заперт
и рвётся в щёлку. Но почти – весна.
Вершись, игра, пиши моя контора!
Еще провала не видать почти,
где пагубные ящики Пандоры
распилят надо мною скрипачи.
Но жуток перечень грядущих дел и бед.
Гляжу: копеечка. А это белый свет.

1990

* * *
Шрифт включает Ё и знак вопроса,
circonflex’ы и accent aigues,
символы "омега"-переноса
и значок, похожий на серьгу *
Их, конечно, вытерпит бумага.
В сущности, по-честному, – экран…
Впрочем, есть и принтер…
Вот ума бы!
Памяти хотя бы миллиграмм.
Ведь при этом, значит, переносе
(пресловутом) чистится регистр.
В общий нуль идут: партайгеноссе,
бомж, и академик, и министр.
Переменят плоть и вор, и ангел.
Рыцарь нов, но тот же щит его.
Внешний мир один инвариантен:
косное бессмертно вещество.
Жизнь – иное. Суета и смета,
и – экстаз… Короче, это – Я.
Литеры унылая гамета.
Знойная зигота бытия.
И из этих кубиков, как фраза,
vita nova – сладостно горька.
Фабула единственного раза.
Форма прозябания белка.

1993

_____________________

* @

БЕЗДЕЛУШЕЧНЫЙ МАСТЕР

Безделушечный мастер работает тонко и трезво.
Совершенство в безделке даётся трудом и трудом.
И бренчит в его ранце не маршальский титул маэстро,
а предметы попроще: палитра, блокнот, метроном.
Безделушечный мастер совсем не безделками занят.
Он творенье своё для проверки выносит на свет.
Проверяет на глаз: не сверкнёт ли восторга слезами.
Проверяет на слух: зазвенит, или, может быть, нет?
Он собой недоволен и правит в работе изъяны:
то акцент переставит, то охры добавит в сурьму,
то бравурное forte заменит на робкое piano.
Вот бессмысленный труд! Он и нужен ему одному.
Но гармонию выверив замысла гибким лекалом,
из властителей мира лишь ей подчинён и не чужд,
он свободен смеяться и видеть великое малым,
и общественный скепсис для личных использовать нужд.
И когда он в отделке безделки достигнет предела,
завершив не разменный на зло и добро сувенир –
пусть останется чёрное чёрным и белое белым.
Что он, в сущности, миру, и что ему, в сущности, мир!
Он работу закончил. Дальнейшее, в общем, известно.
Отодвинут блокнот и уложен в футляр метроном.
И, промыв скипидаром палитру, вздыхает маэстро
и торопится к двери – пока не закрыт гастроном.

1985

ПОХВАЛА АЛФАВИТУ
Из тех же самых тридцати трёх
как стих бы воспроизвести – трёп.
И мне бы сказочку, и вам речь.
А не покажется роман – сжечь!
Какая скука – лексикон стен!
Летите, рукописи, в сон, тлен.
Летите ввысь под гром литавр од,
печатный лист, абракадабр код.
Волхвов наитье – прототип строф …
Но сдохни, принтер, линотип: стоп!
Перед порогом в нашу даль лет –
ни иероглифов, ни альф, бет.
Гермес. Слетает с язычка текст:
      "ЛЕЧУ ДАНАЕ ТЧК ЗЕВС".
Баян, на каторгу струны сев –
как индикатор старины, сед.
Греми, симфония! Перун – в Стикс*!
Кирилл с Мефодием. Перо. Кисть.
Тревожно лидерам, но скор срок –
грузиться литерам в набор строк!
Стихотворение. Вина – чья?
Бежит волнение от А к Я.
Что – вдохновение! – В висках кровь…
И – тем не менее – каскад строф.

1991

МУЗЫКА

Дело, кажется, швах, лопнет кожица в швах барабана,
Do удавит валторну, органом взревёт клавикорд,
и басовым ключом отомкнёт багинеты охрана,
и маэстро рванёт из оркестра и скроется, чёрт!
И сиятельный Бах развернёт оскорблённые брови,
и смахнёт незаметно на лацкан скупую бемоль,
и кровавый взорвётся аккорд у сопрано в утробе.
Рухнет замертво мир, поражён глухотой, как бельмом.
И умрут контрапункты, навязшая в клавишах жвачка.
Изумрудом и охрой мазнёт нас огня помело.
Мы летим под уклон, нас летально нуклон перепачкал,
и летает не клёвый пришелец, а чёрт в НЛО.
Вот он реет над нами, флюидами праха пропитан,
мастер магии мрачной и злой виртуоз похорон.
Выстриг фрачные фалды, хвостом опрокинул пюпитр
и, летя, улюлюкает в переносной какофон!
Мы уплатим налог на молитвы и сладкие звуки:
дискжокей, гогоча, заколотит нам в лоб децибел.
вивисекция лебедя – благо для гитик науки:
как сулил постулат – он не сдох, пока не досипел.
К пароксизму прогресса поспели смертельные споры.
С ними споры безумны: они уже тут, на губах.
В темноте вместо нас расцветают рябые узоры –
сглазил чёрный маэстро, и дело действительно швах.

1985
* * *
                …но зато – дуэт для скрипки и альта!                          Д.Самойлов

Трио для принтера, клавиатуры, экрана,
будучи начато, в общем, достаточно рано,
заполночь выдаст последние такты финала –
два-три листа распечатки, и это немало.
Два-три листа. Но с нуля-таки тикает таймер.
Скрыта в программном продукте гармонии тайна.
Пусть эта тайна о частном, своём, не о сущем.
Два-три часа, и последний автобус упущен.
Паника дома. Квартира, как паникадило,
двор освещает и улицы даль, чтобы было
как бы светлее на скользких дорожках фортуны…
Но – для экрана! для принтера! клавиатуры!

1994

ПАМЯТНИК
               Exegi monumentum

Когда, локтём круша цивилизацию,
я насмерть вжат в автобус, в самый пик,
то чувствую, что ближе стал к Горацию,
точней, к тому, чего он там воздвиг.
Что ж мне – за обелиски что ли прятаться!
Для пантеона я созрел почти.
Вот мой проект: вишу под 30°,
в руке пятак и в воздухе очки.
Вокруг, как подобает, предстоящие –
скопленье сумок, туловищ и шей –
и выставка красивых, как по ящику,
отечественных в том числе, вещей.
Глядел бы век – вздохнуть бы мне сподобиться!
Гораций! Вам бы жить при НТР!..
Гораздо те мудрей, кто вне автобуса,
владельцы "Мерседесов", например.
Как жаль – меня когда-то не заметили,
а то и мне бы в "Жигуле" – лафа!
Ведь я ж не хуже их, и междометием,
даст бог, не зарастёт моя строфа!
Но мне бензином их не оскоромиться.
Вишу – не отоваренный фирмой,
и истекает чей-то фарш сукровицей
на монумент нерукотворный мой.
Пусть мудрецы вершат свои деяния,
мне не до них: и у меня – дела.
Да мне и изваянье – подаяние,
и уж подавно – не до барахла.
Но есть такие вещи, друг Горацио,
какие – ты, конечно знаешь сам,
которые всё снятся нам и снятся нам,
всё снятся нам и снятся, мудрецам.

1985

ЛИРИЧЕСКИЙ СТАРИК
Когда мутный дождичек загоняет в подъезды
редких, как из Красной книги, могикан,
остаётся на улице один – облезлый,
никудышний, дурно пахнущий старикан.
Ему свищет милиция, а он, как заяц:
чмокнет полуботинками и – наутёк.
Чего ему неймётся? Одолела к парочкам зависть?
Так ведь они же смылись, или он не усёк?..
Нет, старикова пара с ним пролетает рядом
В штапельной миниюбке с клёвым таким бантом.
Памятный Шестигранник реет над бедным садом,
архитектурный призрак, молодости фантом.
Небо зазря шуршало, корчилось и ловчило:
что старичку циклона ватная карусель!
всё перед ним кружится – гипсовая пловчиха,
пёстрые фейерверки, мятная карамель!
Здесь, за горбом эстрады, дед младым шалопаем
лихо шастал кустами, будя ошалелых ворон,
и пыл его в молодости был так же неисчерпаем,
как в известном атоме – электрон.
Это он после сдал, хотя в нём и дремлет
прошлое, просыпаясь иногда на беду.
– Дедушка! Обождите меня! Я – Ваш преемник.
Можно – до остановки с Вами дойду?

1988

ДУБЛЁРЫ
Легко охватывать детально весь мир, живя по сто времён!
И вот я экспериментально на сто дублёров расчленён.
Дублёр шевелит левым ухом; два догрызают карандаш:
один из них рифмует сухо, зато другой впадает в раж.
Дублёр снимает хату с краю; дублёр безмолвствует: хитёр.
С моей женой – уж я-то знаю! – живу не я, а каскадёр.
Вот мы, дублёры по квартире, перекликаемся, жужжа,
как будто мы – сорок четыре обериутские чижа.
Но наше поприще опасно, ни дня нам не прожить без ссор:
Один дублёр воскликнул: "Ясно!" –
                                            "Туман!" – сказал другой дублёр.
И завязалась потасовка, и без труда в один момент
дублёр дублёру рушит ловко его опорный аргумент.
Мы все дерёмся на-отлично: вот нет уже дублёров двух…
И распадаюсь я как личность: направо прах, налево дух.
Рефлексы все из строя вышли, сгустились сантименты в стресс.
Не существую даже мысля: утратил к пище интерес!..
Дублёров бешеная свора меня живьём загонит в ад,
дублёр дублёру не опора, не друг-товарищ и не брат.
Пора уволить всю команду: эксперимент зашел в тупик.
Но кто из нас подаст команду? Кто – настоящий Воловик??..

1984

СТИХИ О ДРУГИХ СТИХАХ
Когда тяжеловодным Стиксом проследую, обеззаряжен,
когда мандат души проколет архангел вахтенным штыком,
её последняя частица, моя поэзия (так скажем!)
падёт литованной строкою пред гутенберговым станком.
Она – наложница с панели, над нею ножницами цыкнут,
над ней разящее копыто пернатый мерин задерёт.
Её и тиснут нонпарелью, когда совсем она затихнет,
когда расколется под пыткой и встанет задом наперёд.
Ей, изуродованной внешне под злым надзором метранпажа,
дадут казённого узора прикрыть рождённое нагим…
О ад грядущий мой кромешный, постыдная самопродажа,
Густая киноварь позора, самодовольства жирный грим!

1985

КНИГА ЧУДЕС
Нежностью книжника тронута книга чудес.
Благоухают страницы корицей и сдобой.
Но перечтём не о хлебе, насушенном днесь,
не о текущих лепёшках, отравленных содой.
Нет! О рокфоре, светящемся сизой слезой,
об уставном соответствии специй посолу.
Празднично брызнет рассыпчатой пеной Праздрой,
и кардамон, салютуя, зависнет над Псоу.
Срам осетрам, прозябающим в сонном садке!
Жги им глаза, отражённая жуть мельхиора!
И трюфелям: не являются ни перед кем
из-под земли, а уже угождают обжорам.
Странно совку в непредвиденном мире сластей,
трудно жевать сочетания букв – постигая
силу филея, полезность травы сельдерей,
возгласы устриц, ранимую плоть расстегая.
Проще усвоить: от сердца поможет коньяк,
чем приготовить уроки: как жрать артишоки.
Вот кон-соме, про-фит-роли. А вот, на полях
почерком ржавым проставлены цены эпохи.
Славлю поваренный текст за его прямоту,
за лапидарность советов хозяйкам нездешним.
Хочется печь и варить. И дарить животу
сладкую жизнь. Но в разумных пределах, конечно.

1991

СТАНСЫ РОБИНЗОНУ
По следам людоедского полдника, мистер Крузо,
поступает закат в Ваше веденье до восхода.
Нимфу можете выбрать, а коли неймётся – музу
и плодить соответственно – гимн, серенаду, оду.
Мне ведь тоже дано – хоть в автобусе – уединенье
Или в кухне безмолвной, один на один с минтаем.
Что – Свобода? Она – одиночество, или – деньги?
– Нет ответа. Поскольку мир – не́ обитаем.
Дорогой Робинзон! Позвольте представиться. С Вами
говорит одиночка, сему не причастный миру.
Я витаю, как Вы, в треугольном моём вигваме,
собираю крушений нетленные сувениры.
Простота воровства, звуковой набор деклараций.
Кособокою рифмой намазан сюжет на образ –
и на клетчатый фон нанесён мой стишок дурацкий,
и какой Аполлон внушил его мне, раздобрясь!
А каков Аполлон, такова и его Эвтерпа.
Таковы и иные: дриады, друиды, духи…
Мне бы только успеть проорать, не сбивая темпа,
что-нибудь посмешней из кромешной моей чернухи.
Мне бы только покрыться пупырышками озноба,
мне бы в гавани спрятаться, не поднимая флагов.
А лавровые веники пусть разбирают снобы
на каких-нибудь их коллективных архипелагах.

1990

ОТЛАДКА
                        из грехов своей родины вечной
                        не сотворить бы кумира себе.

                                    Б.Окуджава
Когда я надену тапочки и дню подведу итог,
мой дом обратится в капище, где витает в обоях бог.
Но не светлый, от века благостный, влюблённый в меня и в вас,
а босс, безжалостный к слабостям, закованный в "Адидас".
Прогрессивен божеский промысел: не кудесник, но – программист
по последнему слову Кроноса оборудовал Парадиз.
Над клавиатурой скрючившись, диодами посветив,
он выведет яркость ручками и выйдет в интерактив.
Но ничуть не запахнет жареным и почти не станет светлей,
когда полыхнёт скрижалями неопалимый дисплей.
И рубя, как ракеткой погнутой – вверх и вправо, влево и вниз –
бог разделит на файлы комнату и загрузит на чистый диск
Он введёт подправленный радиус пространственной кривизны
и засвищет, сангвиник, радуясь, предвкушая конец возни.
За квартирой – квартал, республика и Вселенная вся, легка,
и хлопочет небесная публика под мотивчик из ХТК*.
Ты прости-прощай, коммуналочка, универсум родной, адью!..
Демиург мановением пальчика всю материю свёл к нулю.
Вот сейчас он натянет тапочки и дням подведёт черту,
и не жалко ему ни чуточки Вселенную нашу, ту.
Юзер будущей генерации протестирует интерфейс,
к райским яблочкам просто-напросто игнорируя интерес.
Райский сад разделил на секторы и, как будто играя в блиц,
он уходит от вивисекторов – до ребра бы не добрались!..
Всё в итоге опять по полочкам: мрак на нижней, на верхней свет,
только нам в этом всем с иголочки, кроме ящика, места нет.
Что ж нас гонит – дрожать над безднами,
                                                         кейфовать, потупясь в надир,
из грехов мироздания бедного сотворивших себе кумир?

1986

_______________________

* ХТК  – Хорошо Темперированный Клавир, И.-С. Бах (1685-1750)

МУЗЕЙ
(Из архива бывшего плохого, а теперь хорошего поэта)
        Заходите, пожалуйста, это – дом поэта.
                Д.Самойлов
Мемориал ещё закрыт: пока что я живу,
Пожалуйста, умерьте прыть, не лапайте вдову.
Ещё ремонта не было, из всех щелей сквозит.
Нет подходящей мебели: на даче реквизит.
В квартире грязь не убрана, гори она огнём.
И дерево не срублено над знаменитым пнём.
Тетрадки нет линованной для рукописных нужд
(в ней будет бред рифмованный, который массам чужд.)
В спецхране не пылится крамольный экспонат.
Убавьте скорбь на лицах: не мученик не свят.
Сперва дождитесь акции, чтоб я хотя бы сел.
Пока прогнозы так себе: завал подобных дел.
Как сладко вам поплачется в кругу моей родни,
когда, как всюду значится, за мной придут они.
Сквозь смрадное дыхание грядущих понятых
мне судорога заранее уродует поддых.
Вот-вот всё будет кончено. А вам пора бы знать,
в чьей лапе перепончатой музейная печать.
Пока что не зевайте, закупайте фимиам.
Когда здесь побываете – валяйте в филиал.

1983

ЦИРК
Пора, пожалуй, в цирк, в программе наше время.
Приобретён билет по блату и в кредит.
И вот – угар фанфар клокочет по арене,
гремит мотоциклет и из вольер смердит.   
Ещё летит манеж по замкнутой спирали,
сливаясь сам с собой и взлёт в зенит суля,
ещё медведи жмут на нужные педали
и празднично ревут, балдея у руля.
Но вот – уж не смешно от липкой оплеухи,
осточертел атлет с гирляндой ватных гирь,
и в ложу царскую уже слетелись мухи –
там, репетируя, кровоточит упырь.
Коня! Скорей коня! Полцирка – за Пегаса!
Сперва – хоть пару слов, а там – да будет свет!
Притихнет бенуар, и зрительская масса
шталмейстера сметёт и сменит худсовет.
Займут свои места патриции трапеций,
распределит жонглёр в пространстве семь шаров,
исчезнет вурдалак, оркестры грянут скерцо.
– Виват, прекрасный цирк в прекрасном из миров!..
Но как коварен маг! придурковат ковёрный!
Как публика мудра, где следует – смеясь!..
А мы – под куполом. В дверях торчит дозорный.
Он вырубает свет, и – кончен наш сеанс.

1984

ПЕСЕНКА ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ МАЛЬЧИКОВ
            Спрашивает мальчик: "Почему?"
            А папаша режет ветчину.

                    А.Галич
А у девочек банты и шапочки,
а у девочек мамы и папочки.   
А у мальчиков – отчимы-мачехи.
Для чего только сделаны мальчики!
Для чего с ними цацкались сызмала,
Изнуряли касторкой и клизмами,
поучали: "Не надо печалиться",
"будь здоров и спасибо-пожалуйста".
Приносили по праздникам пряники,
притворялись, что нравится в пряталки.
По утрам приседали, как шизики,
репетиторов брали по физике.
То гоняли на сборы-собрания,
а теперь – как тельца: на заклание.
Не на горку библейскую с кущами,
а в ущелья, что за Гиндукушами.
Там давно уж освоили местные
топоры и приклады железные
и другие железные методы
против тех, кто суётся с советами.
Но под сенью матчасти ракетчики
свои брекфасты сдобрили кетчупом,
загрузили нефтяники Каспия
до отказа цистерны бокастые,
и уже наши славные соколы
по бетонке по взлётной процокали.
Ничего, что дождливо да пасмурно,
помашите рукой вашим пасынкам.
Им споют подсадные товарищи
и про пыль от сапог от шагающих,
и что Запад есть Запад, и мало им,
и что флаг пронесём незамаранным.
Пой, романтика, тропами Каина,
герметично в бессмертие впаяна.
Вот для этой – свинцовой – романтики
вы и сделаны, стало быть, мальчики.

1987
* * *
Как сказать – тихо или погромче?
Да, пожалуй, лучше будет потише.
Хотя можно и грохнуть что твой погромщик:
как война, рифма всё спишет.
Это розы её, метаморфозы,
пресноватая кровь сам-друг с бровью
расправляют в плавленый сырок рожу,
(и моя – гляди – вымя коровье).
И проходит жизнь, и почти рядом.
Покопайся в склизких её анналах.
Ну, не рифму сыщешь настырным взглядом –
хоть в обмылках быта – её аналог.
За которым – когда он как звук подан –
в потрохах эпохи ни эха: тихо.
Вход забыт; выход забит кодом…
Выйти так, иначе ли?.. Метод тыка
всех надёжней, ибо – и в том хохма! –
жизнь сама утечёт, бурней рвоты.
Но – сама-сама, а всё ж так хоть бы,
а иначе очень уж неохота… 
А зависит ли судьбы окончанье
от того, как зависнет луна в туче?
От того, засвистит ли в свисток чайник?
И от громкости слова?..
И как – лучше?

1998

АВГУСТ-91
Мясорубку заклинило – ныли "Реквием" Моцарта,
Созревала яичница под роман о Мегре.
И мазурики штатные сообщали про про́центы
и про новое мышленье в застарелом Кремле.
Президенты, как мальчики, то дружили, то ссорились.
Парвенозные новшества обживали эфир.
Я лелеял в блокнотике графоманскую скоропись
и цинично прихлёбывал бесполезный кефир.
А металл неподъёмен был, и не стоило пробовать.
Бард мяукал, что, якобы, занималась заря
(чем – хотелось бы выяснить), и в настырную проповедь
Я вникал безнаказанно и грешил втихаря.
А когда, дирижируя гениальным адажио,
Мэтр (не помню фамилию) всё сердцами владел,
Я в режиме анапеста рифмой текст унаваживал.
а к staccato cantabile неприлично храпел.
После дня чёрно-белого, трёхпрограммного нытика,
зачерствела действительность, как усталый батон.
А заря, как безумная, занималась политикой.
и такой отвратительной, что об этом – потом.

Август 1991

ИГРА

(Прагматически)
Что значит "творчество"? – Оно игра.
Не надо морщиться, водить пора.
Не жалкой салкою, не в домино,
а – вроде сталкера (см. кино).
В ночи торжественной, как балдахин,
жужжат торгующие барахлом:
– Да это ж лежбище баллад и схим…
– Нет, это гульбище шарад и хохм…
– Ах, это поприще ума и чувств!..
– О, вакханалия слогов и нот!..
             (Скептически)
Да это, знаете, – мура и чушь.
кому не налили, тот и не пьёт.
Цугцвангом шествуя из бара в холл,
упал вистующий: был мал да хил…
Там и торгующие барахлом,
где храм торжественный,
как балдахин.
                                 (Романтически)
А в утлой хижине, ковчеге дум,
как неподсвеченный, бледнеет ГУМ,
летают чижики, свистит лапта,
и лунным светочем ночь залита.
В сиянье месяцев, в потёмках дней,
миры мерещатся миров чудней.
Они реальнее вещей и тел.
Не тьма анальная, а леса тень.
Не скрежет лифта и не шины всхлип,
не ворон, каркая, роняет сыр,
а – шорох лиственниц, рыданье лип,
дриада арфою струит эфир…
Эфир, как плазма, а душа – фужер,
да не преполнится ея объём!..
Наглядным пламенем из фибр, из жерл
да вспыхнет Творчество – Игра с Огнём!

1992

КЛЯЗЬМИНСКИЙ ПАНСИОНАТ
Мокрое ухо снега сосёт деревня.
Древне пялятся окна.
Хочется кокнуть стёкла,
чтоб убедиться, что они – не бычий пузырь.
Бессловесна снежная ширь.
В отдалении лес.
А у леса медведь на уме.
Здесь сидишь, точно в тюрьме,
словно в белой тюрьме,
где решётки – вёрсты до города.
А устроить побег
через снег –
хло́потно, дорого.
Буду сидеть, как сурок –
отбывать свой срок.
Зато – через пару недель –
брошу этот мёртвый "отель",
где живу сейчас постояльцем.
Зелёный огонь поманю я пальцем
и вкусно глотну знакомый запах бензина.
И вот уже в ночь вонзила
автомашина
резкий, как стон
(или лучше: как крик)
острый
    жёлтый
        двойной
            язык –
        фар.
    Скорость.
Час.
Стоп: тротуар.
Лампа дневного света.
Должен быть где-то…
Ах, вот и он –
неон!..

1967

МУДРОСТЬ + МАСТЕРОВИТОСТЬ
Мудрость плюс мастеровитость
это алгебра для всех.
Результат сложенья выдаст
офигительный успех.
Надо жить не понарошку,
не мышом со склада дней –
поверяй свою гармошку,
пусть пиликает складней!
Чтобы жизнь предстала сказкой,
да прекрасной, а не злой –
не с прозаиками кафкай –
с поэтессой небосклонь!
Мир обыденности тусклый
повода порвёт и пасть.
То нажмёт на кнопку пуска,
то за денежками – шасть!
Тот же, кто мудёр и мастер
(догадались? – Это я!) –
выше страсти, выше сласти,
секса, бакса, бытия.
Он, смеясь, по небу реет,
он касается травы.
Он и светит, он и греет,
он и радует.
        А вы?

2011
МОЁ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО
Моё «КУПАНЬЕ КРАСНОГО КОНЯ».
Моя вДали «ГОРЯЩАЯ ЖИРАФА».
Мой «МЕДНЫЙ ВСАДНИК», медного уняв
лихого скакуна, чей вздорен нрав,
зрит медным взглядом* (для внушенья страха).
И спят мои, натужась, «БУРЛАКИ
НА ВОЛГЕ» – на ходу, но сбросив скорость.
Мои «КУРИЛЬЩИКИ», а может, «ИГРОКИ»,
понурясь, как и те, что у реки,
храпят, клубясь, в густой траве по пояс.
И в адрес жён их, крашеных красуль,
моя «ДЖОКОНДА» хмыкнет плотоядно…
«НАД ОМУТОМ» моим сверкнёт лазурь,
и сколько, мой «ПРОРОК», глаза ни щурь –
на мне не отыскать порока пятна.
Напрасно «ОБНАЖЁННАЯ» моя
влечёт меня в объятья всё смелее.
О как бы в них хотел очнуться я,
когда бы не валилась на меня
Вселенная в «ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ПОМПЕИ»…
О, мой «ЛАОКООН»… Я сжат кольцом,
удаву в зоб протиснут массой вязкой…
Ещё момент – и жизнь пройдёт, как сон.
Он выплюнет  завязку от кальсон,
и вот: стихотворению – развязка!

2002
* * *
Бог создал бороду. Чёрт с бритвою пришёл.
Бог создал глаз. Враг сделал телевизор.
Бог дал любовь. Шайтан открыл сексшоп.
Бог – край Обетованный. Дьявол – визу.
Бог дал дорогу. Дьявол – автостоп.
Бог дух явил. А бес придумал букву.
Бог – снова глаз. А этот – телескоп.
Бог – сладкий сон. Чёрт – раннюю побудку.
Бог сделал ноги. Дьявол – мерседес.
Бог воду создал – враг похитил пламя.
Бог – крылья ангелам. А боинг людям – бес.
Бог дал царя. А чёрт ему – Парламент.
Бог – виноград. А чёрт – аперитив.
Бог дал гортань. Лукавый – матюгальник.
Бог – рай зачатья. Бес – презерватив.
Бог дал жену. Шайтан – гарем стоспальный.
Бог – звуки сфер. Нечистый – звон монет.
Бог – сто язы́ков. Чёрт – со словарями.
Бог – Откровенье. Дьявол – Интернет.
Бог весь – Добро.
        – А чёрт?
            – Судите сами!

1997

ГРАФОМАН И ВУРДАЛАК
Графоману тексты любы, а особенно стихи.
Вурдалак почистил зубы, а особенно клыки.
Графоман достал тетрадку, изготовился писать.
Вурдалак ползёт украдкой и готовится кусать.
Графоман в тетрадь заносит вдохновенные стихи.
Вурдалак над ним заносит офигенные клыки.
Графоман в катарсис входит, издавая хриплый рык.
Вурдалак отраву вводит в кровь, вонзая острый клык.
Графоман теперь, укушен, тоже станет упырём.
Вурдалак его послушал и издох. И мы умрём.

1997

ПОВОД К ПЕРЕБОРУ
Ещё не вечер. Как бы рано.
Но вот с косилкой за плечами
гляди, грядёт седая краля,
как внешний повод для печали.
А это повод к перебору
воспоминаний и итогов.–
Memento, знаете ли, mori, –
замечу, лысину потрогав…
Чужой на скачках и на дудках,
в графе «игра» я ставил прочерк
и избегал углов бермудских
посредством циркуля и прочих –
прави́л ли, правил ли, лекал ли,
линейных или квадратичных…
А кое-кто навеки канул
и сгинул в нетях непрактичных…
Итак, поблизости от гроба,
тропа к которому просторна,
поводит усиком утроба,
жратвы поводырь до уборной.
И я, утробы той хозяин,
усвоив варево и пиво,
вдруг озаботился: нельзя ли
дожить и помереть – красиво?
Не на смертельную простынку
нагадить, булькая со страху,
а ту, с косою, пнуть ботинком
и рухнуть – гордо, как на плаху…
Но провалявшийся на псине
то на спине, то с боку на бок,
я позабыл о звёздной сини
и притерпелся на ухабах.
Не выдаётся гроб на-вынос
под жизнь, забитую узлами,
и не мечты невыполнимость,
а неразнузданность желаний
мне не даёт – подняться с места
и вдеть ступни в ночные туфли…
Я оседаю, точно тесто,
перестоявшее на кухне.

2002

* * *

Интеллигент, и должен рефлектировать.
А мне напиться хотца и забыться.
И жизнь проходит – малоэффективная,
хотя давным-давно уже – за 30.
За 40 тоже… Упоенье Будущим
давно иссякло. Но всего смешнее,
что 50 ушли за тёткой с дудочкой,
и 60 – опять-таки за нею.
Тела пустых календарей вдоль стен висят
и лазаря лабают а капелла…
Того гляди – туда же канут 70,
стряхнув, как накипь, всё, что накипело.
Я ленту жизни украшаю титрами.
так вдохновенно, будто бы скрижали.
Интеллигент, и должен рефлектировать.
Я рефлектирую. Что́ значит: отражаю.

2012

СЛЕДУЮЩАЯ ЖИЗНЬ
Следующая жизнь – она не такая, как эта.
Ведь я уже буду знать, как надо себя вести.
Как научусь писать – сразу пойду в поэты.
А как полово́ созрею – освою любовный стиль.
Стану гуманитарием – чтобы поменьше трудиться.
Ну – ремесло для денег, скажем, сантехник-сан.
Семьи заводить не стану: буду свободен, как птица.
Пожалуй, съезжу в Европу и всё повидаю сам.
Заведу себе девочку колли, рыжую и шальную.
Чёрно-белыми вечерами – виртуозных перстов пасьянс…
В виртуальных кругах вращаясь, за окном пропущу весну я.
Супротив фантома вистуя, упущу на бессмертье шанс…
И в этой жизни другой, в неизвестности где-то,
за переходом скорым, когда чёрная хрустнет твердь,
обнаружится новый мир, может быть, не такой, как этот,
но, конечно, ещё прекрасней и солнечней, чем теперь.

2003

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Александр Воловик

Живёт в Москве. Окончил, мехмат МГУ (1965). Печатался в газетах: «Литературная Россия» «Гуманитарный фонд», «Литературная газета», в журналах «Вопросы литературы», «Крещатик», «Магазин», «Огонёк», «Крокодил», «Алеф», «Фонтан» (Одесса), «Чайка» (США), «Ренессанс» (Киев), «Футурум Арт», в альманахах «Поэзия», «Юрьев день», «Предлог», «На любителя» (США), «Провинция» (Запорожье), в сборниках «Граждане ночи», «Время Ч: Стихи о Чечне и не только», «Облако», «Музыка стиха». Автор книг стихов: «Сам себе автор», М., «Авиатехинформ», 1996, «Договоримся о воздухе», М., «Новая поэзия», 2006, «Контаминация литер», Таганрог, «Нюанс», 2010, «Цмуксу», Таганрог, «Нюанс», 2011.. Член Союза писателей Москвы и Союза литераторов РФ.

Оставьте комментарий