RSS RSS

ЭЛЛА ФУРМАНСКАЯ ● НЕПОБЕЖДЕННЫЙ ● РАССКАЗ

ЭЛЛА ФУРМАНСКАЯ На вопрос, есть ли на Земле кто-нибудь, кто мог бы вас одолеть, легендарный борец, «чемпион чемпионов» Иван Максимович Поддубный (1871- 1949) отвечал: «Есть! Бабы! Всю жизнь меня, дурака, с пути-дорожки сбивали».

Еще до того, как открылась дверь в мастерскую, сапожник Захар Митрич услышал жалобный скрип ступенек и стук костылей. Он поспешил навстречу и помог войти пожилому плохо одетому мужчине.

– Что ж вы, Иван Максимович, сами пришли? Вам же после перелома на костылях ходить, ой как трудно, – слегка попенял он, усаживая посетителя. – Неужто я бы супруге не отдал чувяки?

– Да я, Захар, из-за этого проклятого бедра из дома почти не выхожу, вот и решил – хоть с людьми повидаюсь.

И, правда, легенда их маленького Ейска Иван Поддубный был бледен и выглядел изнуренным. Захар почувствовал, как сжалось сердце – старик, еще пару лет назад на радость местной детворе легко заплетавший гвозди «косичкой», явно недоедал. А ведь его знали во всем мире и уважительно величали «чемпионом чемпионов» и «королем арены».

– Сколько я вам обязан? – со старомодной учтивостью спросил бывший спортсмен, вытягивая потертый кошелек.
– Да ничего, – поспешно ответил сапожник, – Бог с ними, с деньгами. Давайте лучше отобедаем вместе, супец моя хозяйка отменный сварила.

Поддубный смущенно покраснел, но отказываться не стал. Прислонил самодельные костыли, сделанные из палок, к стене и тяжело опустился на табурет.

– Я бы за раз килограмм хлеба съел, – признался он, стуча ложкой, – а эти сукины дети на паек всего 500 граммов дают. Неужели меня не могут прикрепить к какой-нибудь воинской части, к столовой? Наверное, буду писать письмо Ворошилову.

Точно на этих словах в мастерскую вошел посетитель, чью военную выправку не мог скрыть штатский костюм.

– Кому это вы жаловаться собрались? – с усмешкой спросил он, пожимая руку вставшему ему навстречу сапожнику и кивая Поддубному.

Стараясь погасить возможный конфликт пусть с бывшим, но начальником местного отдела НКВД Порфентьевым, Захар торопливо протянул ему отремонтированные сапоги.

Поддубный, чуть захмелевший от еды, не унимался:

– А самому Климентию Ефремовичу и буду!

– Ох, не советую, Иван Максимович, – одернул Порфентьев, – мало вам было тех истории в 37-м? Да и послевоенных тоже.

Он расплатился и ушел, коротко попрощавшись.

Заметив, что старик сразу сник, Захар подлил ему еще супа. Но у расстроенного гостя явно пропал аппетит.

– Хорошо жена ваша, Мария Семеновна, тихая женщина, – решил перевести разговор сапожник.

– Тихая, то тихая, – ухмыльнулся в рыжие усы старик, – но, как всякая баба…

И загнул так, что от хохота стекла зазвенели. Захар вытер выступившие слезы: не мат – песня, сейчас так уже никто не умеет.

Мало кто знал: «тихая» жена поедом ела мужа за то, что общих детей нет.

– Это тебя Бог наказал, нечего было с француженками развлекаться, – попрекала она. – Сбежал из Америки, бросил все, так тебе лиходей, что по борьбе главный, специально и подложил девку, больную, прости Господи, всем известной заразой. Какие уж тут дети!

У нее-то от первого брака сын был. Однажды Ванечка, занимавшийся борьбой, пригласил Поддубного домой в гости. Борец стал ходить к Машониным чуть не каждый день…

Говорить больше не хотелось. Иван Максимович распрощался и с трудом поковылял вверх по кривой дороге до своего дома под номером 153 на углу Пушкина. Утомился и присел отдохнуть на скамейку у калитки. Когда покупали дом, улица еще Сенной называлась. Тогда радовались: красивый вид из окон на обрыв открывается.

Воспоминания, растревоженные разговором у сапожника, не давали покоя. А поделиться ими было не с кем. Пасынок уже взрослым в войну погиб в Ростове во время бомбежки автомобильного завода, где был главным инженером. А у его сына Романа своих дел полно…

– «Тихая гавань», – пробормотал себе под нос, улыбаясь. Ейск с первого приезда сюда на выступления очень понравился. Все друг друга знают, а, главное – балакают, почти как на Украине. Вот и купил домик с садом, благо денег хватило, да и поселился с женой.

Сейчас смотреть больно: некогда добротный двухэтажный дом сильно осел, покосился, окна первого этажа почти сравнялись с землей. Но ни сил, ни денег на ремонт уже нет…

И так все неладно, а тут еще и Порфентьев. Спасибо – дошлый Алексей Иванович не докопался до давней истории с батькой Махно в Бердянске, когда он – молодой и горячий – поборол главного силача банды Грицка, хотя старший в группе атлетов дядя Ваня Лебедев велел не рисковать и поддаться. Нестор Иванович, потрясенный мастерством и честным боем, подошел к победителю – Большому Ивану, как его тогда называли, подарил пачку ассигнаций со словами:

– Это тебе мой личный приз. Так сказать, от почитателя и любителя искусства.

Да мало ли чего в жизни случалось! В 37-м загремел в НКВД. Допрашивали сначала вежливо: скажите сами, уважаемый Иван Максимович, номера банковских счетов, на которых миллионы долларов, полученные за выступления в Америке, от народа прячете. А когда он попытался объяснить, что никаких номеров сроду знать не знал, стали орать про расстрельную статью за исправления в паспорте и рассказы о загранице.

Он и, правда, лично в графе паспорта «Национальность» перечеркнул «русский» и написал «украинец», да еще и фамилию исправил на Пиддубный. Всю жизнь себя считал украинцем, говорил только на «мове» и, выходя на сцену, молился за Украину, поэтому, считал, и побеждал.

Следователи спину жгли паяльной лампой, шрамы на всю жизнь остались, но так ничего не добились…

Кто ж тогда знал, что, освободившись, Поддубный продолжит выступать, а через два года, в ноябре 1939, в Кремле ему вручит орден Трудового Красного Знамени всероссийский староста Калинин.

В то страшное НКВД и после освобождения Краснодарского края поволокли: как могло случиться, что вас, Иван Максимович, из гестапо отпустили, хотя советский орден на рубахе всю оккупацию проносили. Обвиняли, что в бильярдной маркером служил и паек в 5 килограммов мяса получал.

А куда бежать? 71 год, помирать скоро… Сердце тогда стало прихватывать. К врачам, которым сроду не доверял, не пошел. Казак-целитель Харченко из соседней Щербиновки, по дружбе, взялся лечить настойками степных кубанских трав. И помогало!

Спасибо Порфентьев оказался честным мужиком и в отчете по делу написал, что в маркеры Поддубный пошел с голодухи. Фрицам там спуску не давал: как кто начинал буянить – в окно выбрасывал. Еще наше радио старики по секрету в бильярдной слушали. А немецкому чину, специально приехавшему уговаривать перебраться в Германию и тренировать спортсменов, отрезал: «Я – русский борец. Им и останусь». Поэтому энкавэдешники и выпустили…

А ведь отец-покойник, светлая ему память, всю жизнь считал – дурит старший сын, ой, дурит. Может, и прав был…

В их селе Красеновке Полтавской губернии просто-таки гордились невиданной силой потомков запорожских казаков Поддубных. Батя, Максим, тоже был силачом не из последних: мешки с зерном забрасывал на телегу, будто те сеном набиты. Да и лениться при семье с четырьмя сыновьями и тремя дочерьми особенно некогда было: работали с раннего утра до позднего вечера, и детей сызмальства к труду приучали.

Уже тогда замечали: Иван, обычно тихий и исполнительный, как начнет с отцом в шутку бороться, все – зверь зверем, ни за что не уступит. Чтобы чего не сломать упрямцу, Максиму приходилось незаметно поддаваться.

А 17-летним пацаном Иван влюбился в троюродную сестру Аленку Витячку, и как сделалось с хлопцем что. Уж и не знали, каким святым за него молить.

Дивчина она, конечно, гарная, только ж – замужняя. Никитченко, муж ее, торба торбой. После каждого слова добавлял «вид так». Так из-за него и Аленку прозвали Витячкой.

А Ванька уперся, как бычок: она и больше никто. Чтоб не дурил, пришлось срочно в Богодуховку к деду отправлять. Да разве старый за таким башибузуком углядит! Вот хлопец и сбежал сначала в Севастополь – работать грузчиком греческой фирмы «Ливас» в порту. По 14 часов таская пудовые мешки по качающимся трапам, мечтал накопить много денег, чтобы как умыкнет Аленку у мужа, нужды не знали.

Перевели Ивана в феодосийский порт. Он снимал комнату вместе с двумя учениками мореходных классов. Те вначале смеялись над селюком, а потом, восхищенные огромной физической силой, стали уговаривать его серьезно заниматься спортом, объяснили, что такое система тренировок и какими бывают физические упражнения.

Однажды взяли с собой Поддубного в гастролировавший цирк Ивана Бескоровайного. На парня произвели очень сильное впечатление и шпагоглотатели, и жонглеры. Но борцы…

Они героями выходили на арену под гром аплодисментов, барышни им бросали букеты с записками. А как боролись…Разве ж это можно было сравнить с тем, как силач-отец поддавался подростку-сыну в Красеновке.

Иван стал ходить в цирк регулярно. Друзья подначивали:

– Да возьми и выйди на арену сам! Вон, весь город оклеен афишами: желающие могут помериться силой.

Он не то что боялся – позора не хотелось.

Первый бой Поддубный проиграл. Поражение переживал долго и тяжело. На счастье вспомнил наставление друзей: одной силы мало, надо еще и умение.

Вот тогда-то и придумал Иван систему тренировок, которой не изменял всю жизнь: никакого алкоголя и курева; упражнения с двухпудовыми гирями и 112-килограммовой штангой; обливание в любое время года холодной водой.

Нужно было выбирать: либо профессиональный спорт, либо мешки таскать. Как ни уговаривали в порту не брать расчет, ушел: очень хотелось выступать в цирке, да и деньги там платили неплохие.

В январе 1898 года 27-летний борец Иван Поддубный дебютировал в труппе итальянца Энрико Труцци, выступавшей в Севастополе. Хозяин себя не помнил от радости: сборы растут. Иван показывал просто-таки небывалые номера. Каждое его выступление начиналось с того, что ему клали на плечи телеграфный столб, на котором с обеих сторон повисало человек по 10. Богатырь стоял, пока столб не ломался.

После чего лишь улыбался, стряхивая с себя букеты, брошенные восторженными поклонницами. Он ждал главного – русской борьбы на кушаках. Вот где можно было показать всю силу молодецкую. Ни один противник не мог устоять против Поддубного больше 5 минут.

Борьба борьбой, только и победитель однажды оказался поверженным.

В этом же цирке работала номер канатоходка родом из Венгрии – Эмилия. Сам Иван боялся на нее глаза поднять: хоть и под сороковник ей, а от кавалеров отбоя не было.

А опытная в постельных делах Эмилия замирала от восторга, представляя себе, каким потрясающим любовником может быть такой гигант. Не боясь ни бога, ни черта, она быстренько затащила Ванечку в кровать и страшно удивилась: парень оказался скромнягой, неловким и застенчивым.

Обучение любовной науке продвигалось более чем успешно. Но силач принимал все за чистую монету и вскоре стал настаивать на женитьбе. Эмилия смеялась и качала головой: нет уж, замуж за мужика она не пойдет. Да и не один он любовником был у пылкой дивы.

На горе Ивана в цирк как-то попал односельчанин Поддубных – Мирон Сковороденко. Ушлый дядька не только посмотрел представление, а еще и циркового конюха позвал в трактир: вроде как восхищается и желает сделать приятное хорошему человеку.

Тот, как водится, выпил лишку и понарассказал про Эмилию и Ивана.

Хитрый Мирон сам к Максиму идти побоялся. А жену-дуру отправил. Оксана ядовито подколола старика:

– Сынок ваш в самом срамном обтягивающем трико (прямо как баба какая-то!), вместо того, чтобы делом заниматься, гири кидает. Так мало этого: его еще девка-венгерка сманила. Сама по канату ходит, а вашего дурня без веревки за собой водит. А он, бестолковый, жениться на ней собрался!

Не успела дверь за ней закрыться, как вся Красеновка услышала Максимом крик:

– Родила на смех людям. Полюбуйся, кем твой сынок стал. Артистом, циркачом, Иванушкой-дурачком…

Он тыкал в лицо жене газетный листок с фотографией Ивана в трико, который в подтверждение своих слов привез Мирон и сыпал страшными проклятьями. Мать плакала, кляня судьбу.

Даже когда сын стал чемпионом мира и присылал родителям большие деньги, Максим Иванович оставался тверд: циркач – позор славного рода Поддубных, чьи предки били татар при Иване Грозном, да при Петре I молотили шведов под Полтавой. Братья отписали:

– Отец слышать не желают, что ты, Иван, стал борцом….Они очень гневаются и грозятся, что на твоей шее оглоблю поломают.

Родные вздохнули с облегчением, только узнав, что Эмилия сбежала от их дурня с каким-то богачом.

От воспоминаний отвлек отлик жены:

– Тебя сколько сегодня звать надо?

Пришлось идти в дом. Поужинали постными щами и кашей без масла. Есть все равно хотелось. Мария Семеновна, ворча по обыкновению, мокрой тряпкой протирала двухпудовые гантели и 75-килограммовую штангу, которыми тренировался муж. Она велела ему самому прибрать в угол «трость», а проще говоря – железную ось, весом почти в 20 килограмм, с которой, когда был поздоровее, Иван Максимович прогуливался по улицам Ейска и берегу Азовского моря.

– Завтра надо вывесить на просушку твой халат и наряд горца, пока их моль совсем не дожрала, – велела она и, перекрестившись, пошла спать.

Вечер быстро сменился ночью, принеся прохладу. Старик поплотнее завернулся в потертое одеяло и вздохнул: эх, на что перевелась его жизнь!

…Тогда в киевском цирке братьев Никитиных, контракт с которым подписал борец, под куполом отважно работала номер на трапеции миниатюрная Маша Дозмарова. Вот уж точно получилось: противоположности сходятся.

Великан, играючи, подбрасывал любимую на одной ладони. И каждый раз буквально холодел от страха, наблюдая, как она делала трюки под самым куполом цирка.

Влюбленные хотели пожениться, мечтали о детях. Маша, чтобы уйти, должна была отработать гастроли. Иначе по контракту – огромная неустойка, а таких денег у них не было.

Оставалось всего несколько выступлений. На одном из них Иван, как обычно, ждал за кулисами. Вдруг в зале раздался крик: акробатка сорвалась с трапеции. Он бросился на арену, схватил Машу на руки…Но она уже не дышала.

– Ты понимаешь, Александр Иванович, – говорил Иван в клубе атлетов другу – писателю Александру Куприну, – мне жить не хочется, а надо по проклятому контракту каждый вечер выходить на арену. Убил бы всех, и себя тоже.

Они долго бродили по крутым киевским бульварам, говорили о жизни. И боль, нет, не уходила, только на душе становилось легче.

Шел 1903-й год….Телеграмма с приглашением в столицу империи для важного разговора от какого-то неизвестного председателя Санкт-Петербургского атлетического общества графа Рибопьера пришла очень вовремя. Борец сразу решил: еду!

Георгий Иванович принял незамедлительно, горячо пожал руку Поддубному и сразу объяснил цель встречи:

– Иван Максимович, французы предлагают направить представителя от России для участия в международных соревнованиях на звание чемпиона мира по так называемой французской борьбе. А я слышал, вы стали заниматься этим видом?

– Когда в зал?– спросил Иван. И уже на следующий день приступил к тренировкам.

Даже через много лет он не жалел, что толком не увидел столицы Франции. Какие могли быть прогулки, когда на турнир прибыли 130 лучших борцов, а проиграть нельзя ни одного сражения.

Да, много еще потом всяких боев приходилось проводить. Закончив в 1910 году, как ему казалось, выступления навсегда, накопив только одних золотых медалей за победы двухпудовый сундук, Иван Максимович вознамерился исполнить давнюю мечту: пришло время с тем богатством осесть на родной земле, да и жениться давно пора.

Бес, что ли, попутал или норов взыграл, только решил он: докажу всем, а особенно бате, что не лыком шит, и заживу в собственном имении барином.

На заработанные потом и кровью деньги купил в окрестностях родной Красеновки и соседней Богодуховки 120 десятин чернозема. Теперь кликали не Ванькой, а по имени-отчеству.

Только мать горевала:

– Кто за тебя, сынок, пойдет: простая дивчина тебе ни к чему, а дворянка какая будет нас чураться.

Но он только смеялся:

– Не тужите, мамо! Будет у вас в невестках настоящая пани.

И – правда. Вокруг богатого жениха невесты вились что пчелы. Местная дворянка Квитко-Фоменко и не чаяла такой удачи: за ее Ниной серьезно ухаживает самый завидный жених.

Антонина Николаевна была под стать Поддубному: высокая, громкоголосая, пудов на шесть весом.

– Основательная женщина, – восхищался жених и планировал совместное будущее.

После пышной свадьбы, о которой еще долго говорили у колодцев («Молодец Иван, такую кралю за себя взял!»), стали строить в Богодуховке усадьбу на 13 десятинах. Неугомонная натура молодожена требовала постоянного движения. И Нина предложила купить две мельницы: пусть Иван постоянно при занятии будет.

В качестве мадам Поддубной она с гордостью ездила в модной коляске по гостям с визитами, но никому не признавалась: ее брак, как и предсказывал отец, оказался роковой ошибкой. Даже став богатым человеком, крестьянский сын не желал пользоваться во время еды ножом и вилкой, еле-еле умел писать и читать. А какого сраму она натерпелась, когда Иван, бог знает что о себе вообразивший, подал два пальца в качестве приветствия приехавшему из Киева чиновнику высшего класса!

Господи, а как он ругался непотребными словами по любому поводу! Приходилось буквально затыкать уши, чтобы не слышать этого ужаса. И детей Бог не дал…

Но семейная жизнь продолжалась недолго. Муж, доверивший вопреки ее мольбам управление мельницами младшему брату, вскоре разорился. А тот, субчик, тоже поспособствовал: поругались они с Иваном, так он мельницу и сжег. А вторую пришлось продать за копейки конкурентам – владельцам соседних мельниц.

Ну, Ивану что – обложил всех страшным матом и вернулся опять на арену – деньги зарабатывать.

…В Гражданскую войну борец не принял ни одну из сторон. Казалось, его хранила судьба: в 1919 в житомирском цирке едва не пристрелили пьяные анархисты, в Керчи еле уберегся от пули пьяного же белого офицера, а через год просто чудом выбрался из подвалов Одесского ЧК.

А тут еще «добрые люди» донесли: Нина нашла ему замену, а в качестве памяти унесла все медали. Вот тут и понял богатырь, что значит быть поверженным предательством самого близкого человека.

Он не мог ни есть, ни пить, а потом перестал узнавать кого бы то ни было. Борцы шептались:

– Умом Большой Иван тронулся, нужно в лечебницу.

А бывшая жена прислала покаянное письмо: «На коленях пройду весь путь к тебе, Ванечка!»

Не простил. Никогда не прощал предателей. Долго никого в душу не пускал, пока осенью 1920-го на гастролях в Ростове-на-Дону не познакомился с вдовевшей матерью молодого борца Ивана Машонина – Марией Семеновной. Бог его знает, почему, но именно к ней прикипел сердцем. А ведь не девочка (почти ровесница), не красавица и сынок есть.

Вдова принимать ухаживания всерьез долго не хотела. Когда соседки-кумушки дразнили, мол, вон опять к тебе, Маша, жених идет, она отмахивалась:

– Тоже мне жених. Чучело, а не жених.

Однако же – уговорил, честно предупредив, что богатство вряд ли наживут. Венчались в церкви, куда Иван Максимович подкатил на автомобиле в сопровождении двух представительных шаферов.

Сильно новобрачный переживал, что не может обеспечить семье приличное существование. А тут и антрепренер из Чикаго не весть откуда появился. Стал соблазнять хорошими гонорарами. Борец подумал-подумал, и согласился.

С документами помог нарком просвещения – товарищ Луначарский, который считал цирк революционным искусством и всячески его пропагандировал. Поэтому выезд Поддубного сначала в Германию, а потом и в США стал делом государственной важности.

Но в Америке хитрые антрепренеры так составили контракт, что заработанные на турнирах полмиллиона долларов Поддубный мог получить только в случае согласия принять гражданство США.

Дельцы не учли характера Поддубного, пославшего их отборным матом. За последние копейки он купил самый дешевый билет на пароход. И с одним чемоданом, в котором лежало борцовское трико и смена белья, прибыл в Ленинград.

На пристани героя встречали торжественно: с речами, музыкой, цветами. Сейчас слезы накипели, как вспомнил: в большой толпе Маша совсем потерялась, а ему никто больше и не нужен был…

Утром, чуть рассвело, Иван Максимович сел к окну и достал коробочку со своими сокровищами: орденом Трудового Красного Знамени, нагрудным значком и удостоверением о присвоении ему в 1947 году, к 60-летию Атлетического общества, звания заслуженного мастера спорта СССР. На обложке тоненькой тетрадки твердым почерком было выведено: «Моя биография». Стал перечитывать: «Я, борец Иван Поддубный, возвратившись из Америки в СССР, считаю своим долгом оповестить всех спортсменов, что в виду своих солидных лет решил оставить профессию борца, проработав еще короткое время лишь для того, чтобы найти среди русских борцов достойного преемника и передать ему звание настоящего чемпиона мира, которое я сумел до сих пор удержать…».

Мария Семеновна из-за плеча мужа посмотрела и тихо вздохнула: как придумал Иван себе еще в 1927 году афишу про настоящего чемпиона мира, так никак гордыню не успокоит.

Он поймал ее взгляд и распрямил плечи:

– Пусть знают правду про борца Ивана Поддубного!

Вместо эпилога

8 августа 1949 года Ивана Поддубного не стало. Пришедших помочь соседей потрясла нищета в доме. Даже костюм, в котором борца похоронили, пришлось покупать в складчину: своего приличного не оказалось.

В 50-х годах ХХ века по «вражескому» голосу Би-Би-Си передали: «В городе Ейске в запустении могила Ивана Максимовича Поддубного, которого никто в мире не смог положить на лопатки». И, правда, на могиле всемирно известного борца паслись коровы. Разгорелся жуткий идеологический скандал.

13 ноября 1955 года на могиле установили памятник с эпитафией местного поэта А. Аханова.

В 1971-м, к 100-летию Ивана Поддубного, в Ейске был открыт музей.

Иван Заикин — знаменитый «волжский богатырь», а затем не менее знаменитый воздухоплаватель и авиатор говорил: «Сохранять свою спортивную честь, не ложиться по приказу организатора чемпионата на определенной минуте, могли лишь выдающиеся атлеты, такие, как Иван Поддубный, Иван Шемякин, Николай Вахтуров…».

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Элла Фурманская

Фурманская Элла Пейсовна, родилась 24 апреля 1957 года в городе Киеве. Окончила Ленинградский институт культуры имени Крупской. Много лет работала в издательстве художественной литературы "Днипро". Последние 15 лет работает ведущим обозревателем в Издательском доме "ТВ-Парк". Сотрудничает с журналами "Караван историй", "Личности", "Дива" и др.

3 Responses to “ЭЛЛА ФУРМАНСКАЯ ● НЕПОБЕЖДЕННЫЙ ● РАССКАЗ”

  1. avatar Марина says:

    Интереснейший и богатый фактически материал.

  2. avatar Людмила says:

    Иван Поддубный – человек из разряда “самый-самый”, из тех, кем восхищался и кому рукоплескал весь мир. В 19 веке – гордость Российской империи, в первой половине 20 века – Советской.
    За частоколом нынешних псевдокумиров трудно разглядеть могучую стать русского богатыря, поэтому нам так необходима встряска собственной исторической памяти. Спасибо автору, который с этой нелегкой работой справился успешно.

  3. avatar Алла says:

    Очень правдиво и жизненно.

Оставьте комментарий