ЛИАНА АЛАВЕРДОВА ● КРУГ ОБРАЗОВ ● СТИХИ
Круг образов. Круг мимолетных чувств,
где властвуют оранжевый и синий,
овеянный надеждами моими
многоголосый и стоцветный луг.
Увы! Зачем тщедушный гений мой
пытается прорвать его оковы?
Как помпеянин, погребен под кровлей,
и давит груз ниспосланных щедрот.
Я в комнате, где зеркала –кольцом,
и благостна любая перемена…
Собою ослепленное лицо
губами тычется об их поверхность…
ДНЕВНАЯ ЛУНА
Дневная луна –
отголосок ночной тишины.
Дневная луна –
отпечаток красотки-сестры.
Как краешек облачка,
вроде совсем не видна –
смешная чудачка,
смешная дневная луна.
Как чья-то небрежность,
что портит шедевры-холсты.
Коль солнце на небе,
на что понадеялась ты?
Наивно и глупо
торчать, как белесый упрек.
Хоть в рупор, хоть в ступор
никто не заметит, дружок.
Сверкать не умеешь
и с неба лучей не прольешь.
И все же ты веришь,
надеешься, значит, живешь.
ШЕЛКОПРЯД
Я шелкопряд, я тку узор судьбы –
причудливый, неповторимо-новый.
Вокруг дрожат и рушатся миры,
а я сижу на веточке тутовой.
Вытягивая из себя слова,
событья, лица, бытия основы,
всегда грешна, но и всегда права
и к самопостижению готова.
Но сохранить я искренность хочу.
И, вылетая бабочкой из крова,
(вы слышите?) всей немотой кричу:
“О, жизнь, не будь, пожалуйста, сурова!”
ИСПАНСКИЙ ТАНЕЦ
От пучин, где галеры
стерегут свои тайны,
от костров, где марраны,
от коррид и преданий –
жарко танец взметнулся,
словно крики дуэний.
Юбок шум водопадный –
диких яблонь цветенье.
Не проронит слезинки
вечно юное небо.
Так страданий тенеты
превращаются в небыль.
Словно сдвинулись брови
Изабеллы Кастильской
и грохочут подковы
скакунов аравийских.
Право, танец ли это?
Чью он волю чеканит,
повинуется силе –
той, что горы сдвигает?
РУАНСКОМУ СОБОРУ КЛОДА МОНЕ
Ты не из камня сотворен
и, кажется, сейчас растаешь,
негаданный, как муки рая,
несбыточный, как вещий сон.
Из-под загадочных мазков
лик обозначился прекрасный.
Ты выступаешь, словно праздник,
грядущий к нам из тьмы веков.
О, стог сиятельный! Утес,
раззолоченный солнцем косным…
Мгновение – и вечер росный
тебе туманы преподнес,
окутал бережно, как мать,
к дочерним прелестям ревнива,
чтоб дщери каменною дивой,
твердынею в ночи стоять.
ДЕВУШКЕ, УЧАСТНИЦЕ ТОРЖЕСТВЕННОЙ ПРОЦЕССИИ,
ТАК НАЗЫВАЕМОЙ “ПАРИЖАНКЕ” ИЗ КНОССА (о. КРИТ)
1500-1450 гг. до н.э.
Профиль красавицы вздорной,
ты мне показался знакомым,
словно соседки смешливой
зеркальный задорный двойник.
В душном весельи хоромном,
в усладах гаремных нескромных
очи – набухшие сливы,
пьяно лепечет язык.
Славен твой профиль курносый
и локоны вьются, свивая
повесть о Крите, о Кноссе,
о царском миносьем дворце.
Взгляд твой лукавый и острый
ни толики ни прозревает
в этом растянутом кроссе,
в его горизонте – конце.
О, полногрудая дива
с прической а ля Помпадурша!
Как ты наивна, как чудна,
и видно, что дура из дур.
Впрочем, что ты незлобива,
понятно, тебя и не слушав.
В том убедиться нетрудно,
что ты незлобивее кур.
Рыбы, быки, осьминоги,
зеленые грузные волны,
войны, пожары, вулканы,
зыбучие злые пески.
Как загорелые боги,
что вечно Олимпом довольны,
дерзость, упругая станом,
возносишь над морем тоски.
БРЕМЯ ВОСТОКА
Р.Киплингу
Нет мне в Европу пути и в Азию нет мне возврата.
Вергилий. Энеида. Стих 385.
Восток – это солнца слепящего плен
и гладкие спины барханов.
Восток – это раб, не встающий с колен,
лукавый в намеках дурманных.
Блеск жирный магнолий, ленивая спесь
погонщиков и шарлатанов,
желание гурьих угарных блаженств,
их чресел, горячих и пряных;
разлив допотопных медлительных рек,
лиан змеевидных коварство,
бамбуковых хижин опасный ночлег,
подземные мертвые царства.
Драконья разинута жадная пасть,
зияет с небес и полотнищ.
В тебе заблудиться легко и пропасть –
лишь землю костями удобришь.
Шелковою нитью – тугой поясок –
затянут доверчивый кокон.
Тиран желтоглазый, зыбучий песок –
пусти меня, Бремя Востока!
ПОДСОЛНЕЧНИКАМ ВАН-ГОГА
Пока не спустилась небесная рать
в лучах победительной славы,
удел наш, подсолнечный, скромно сиять
загадкой, намеком, забавой.
Доверчивым взглядом за солнцем следя,
дитячьи вытягивать шеи.
То скрыто оно пеленою дождя,
то клонится вниз, розовея.
Ступают сердца на захламленный тракт
в осколках зеркал и несчастий.
А мы вам напомнить решили: “Вот так!
Желтите! Любите! Взирайте!”
Мы сколки огромных горячих щедрот,
мы братья монахам буддийским.
Безумною кистью зажжен натюрморт:
Горите! Сияйте! Светите!
ИЕРИХОНСКАЯ РОЗА
Меня просили написать о Розе
Одно стихотворенье (но не в прозе) –
И я спешу, вниманье навострив,
В пустыню Негев мысленно умчаться,
Где затеряюсь (горе домочадцам!) –
Пока я новый не создам мотив.
И там прилежной дочерью Сиона
Я Розу воспою Иерихона
(вне связи с иерихонскою трубой,
замечу в скобках, и не с полководцем,
свирепым Иешуа). Мне придется
заняться Розой. Редкой. Не любой.
Вы скажете: влияние Востока.
Поэт и Роза. Тема столь глубоко
Прорыта азиатской стариной,
Пристало ль мне, дитяти интернета,
Писать о том, что тыщи раз воспето
Стилом, тростинкой, перышком, зурной?
Тогда отвечу, критик преподобный,
Что иногда невеждой быть удобно
И просто на вселенском сквозняке.
Оставив книги, свитки и трактаты
Всем тем, кто руководствуется картой,
Я двинусь по наитью, налегке.
Растение – коричневый комочек –
Засохло, непохоже на цветочек,
О недоразумение, урод!
Но влагой орошенное нежданной,
Подчинено своим законам странным,
Оно, внезапно оживя, цветет.
Его гоняли по пустыне ветры,
Оно катилось мили, километры,
Скорлупка, щарик, полное зеро…
Буквально на глазах, всему переча,
За слоем слой раскроется навстречу,
Ликуя, трепеща, неся добро.
Во времена хамсина, суховея,
Ты, Роза, словно древние евреи –
Ветра изгнания тебя несут,
Ручей иль дождь, оазис долгожданный –
Ты дожила до той поры желанной,
Когда цветешь, когда ты снова тут!
Не птица Феникс и не бог Осирис,
не тот, с потерей чьей давно смирились,
и не боец, чей дух непобедим –
Воспрянешь Роза ты Иерихона,
Как мой народ, как ты, земля Сиона,
Как город мой, святой Иерусалим.
Пусть римлянин засыпет землю солью,
И нет предела ни тоске, ни боли,
И окружают клевета и ложь,
В рассеяньи прошли тысячелетья,
В тоске о доме вырастают дети –
Ты, словно Роза, только часа ждешь.
И потому, дела закончив скоро,
Я в сад иду, где изучают флору,
И где сидят ученые мужи.
Испрашивая умного совета,
Я покупаю Розу и при этом
Веду небрежный разговор «за жизнь».
И притворяясь в совершенной мере,
Что я чужда сентиментальной вере,
А муза Клио очень далеко,
И тщательно сокрыв свое волненье,
Я приношу к себе домой растенье,
Чтоб увидать цветение его.
* * *
Сколько бурь во мне сгинуло, сколько любовей,
сколько звезд погасло в моей утробе,
сколько замыслов, так и не давших всходов,
сколько дум не развившихся, сколько кодов,
иероглифов, никому не понятных,
сколько впадин, выталкивающих обратно.
Море я. Глубока моя несказанность.
Горе я, вырождающееся в странность.
Одиночество я. И чем больше –дальше,
покрываясь (увы!) коростою фальши,
что сверкает в солнечном отраженьи,
словно пена, ласкающая колени.
MОНОЛОГ ПЕНЕЛОПЫ
Я Время намотала на клубок,
его крутя по часовой и против.
Давила увядающие гроздья,
остатки жалкой памяти. Итог
я подводить упорно не хотела.
Ждала, ждала… (Чего, скажи, ждала?)
Меня мололи годы-жернова,
глаза тускнели и тучнело тело.
И все затем, чтоб рыжий смех в глазах
изменщицких и жен чужих познавших
внезапно все перемешал… О, как же?
Я притворюсь, что не узнала… Страх
в меня впился занозою… А если
я для него стара? Зачем ждала?
Спасает расстояние стола,
и смотрит на меня сидящий в кресле.
ПИГМАЛИОН
Изгибом каждым, каждой складкой тела –
подробностями духа моего –
ты мне известна, но молчишь несмело.
Иль воли ты скрываешь торжество,
жестокая? Против творца – творенье?
Тебе приказываю: оживи,
заговори! Заговори! Колени
твои прекрасны, словно для любви –
не любования тебя я создал.
Но ты молчишь… Проклятие!
В Тартар – мои умения, когда уж звездам
не увидать, которую желал
бы безраздельно, вечно во вселенной
одной владеть, единственной. Для мук
не-обладания – твои колени…
Очнись же, истукан! Я – твой супруг!
ГАЛАТЕЯ
Он смотрит на меня… В его глазах
боль одиночества. Но как немой сказать
о чувствах? Немотой поражена,
я мысленно давно его жена.
К моей руке он мраморной приник…
Так невозможно, не могу… Олимп!
Освободи закованную плоть!
Как вас там кличут? Господи? Господь?
Вот он целует мой холодный рот…
Сейчас меня на части разорвет
томление. То в камень дух влетя…
Сцепленье атомов – и трепет бытия –
истомой жаркою пронзание и пыл –
струение новорожденных жил –
жизнь за порогом! Преступи черту –
и женщиной к тебе сейчас впаду
в объятья жадные и ждущие. Вот-вот…
Еще мгновение… И теплота ползет
в недвижных членах… Вся твоя, твоя!
Вся – нараспашку, из небытия –
весною жаркою, осточертевших зим
снега каррарские отбросив. Ты – любим.
* * *
В искусство не ходят с черного хода.
Кинофильм «Мой младший брат»
В искусство не ходят с черного хода,
поскольку гамбургский счет.
Знакомства здесь не при чем и мода,
и время все разберет.
В искусство врываются или – или
по камушкам строят дом.
Науку жизни все проходили,
но понимают с трудом.
Все то, что подлинно и высоко
останется, не умрет.
А черный ход оставим пройдохам.
Не нужен нам черный ход.
Об Авторе: Лиана Алавердова
Лиана Алавердова живет в Нью-Йорке. Ее стихи, статьи, переводы с английского и азербайджанского языков неоднократно публиковались в журналах, газетах и альманахах в России, Германии, США, Украине, Канаде, Азербайджане, включая «Знамя», «Дружба народов», «Знание-сила», «Слово/Word», «Новый журнал», «Литературный Азербайджан», COLLEGIUM, «Шалом» и др. Лиана Алавердова – автор двеннадцати книг стихов и документальной прозы (популярная психология, литературная критика, публицистика, мемуары). Она заведует библиотекой Kings Bay, одним из отделений Бруклинской публичной библиотеки. Лиана является волонтером Американского фонда превенции суицида (AFSP).