(Русский космос. Сборник стихотворений. — Москва: Издательство «СТиХИ», 2019 — 90 стр. с ил. — Серия «Срез». Книга восемнадцатая. Книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт».)

Поэтический сборник уже хорошо известного поэта Анны Долгаревой, изданный по итогам конкурса «Заблудившийся трамвай», называется «Русский космос». И в этом своеобразный парадокс, потому что все стихи, которые мы здесь прочитываем, явно вырастают не из воздушной стихии, а скорее из стихий земли и огня. Это ощущается даже на физическом, телесном уровне – орудийный огонь, дымовая завеса, гарь и чад, могилы павших в бою солдат.

Да, эта книга особенная, и оценивать её нужно по-особенному. При всей своей кажущейся декларативности, при всём тяготении к традиционных жанрам молитв и заплачек в рамках преобладающей военной темы она очень личная и даже в чём-то автобиографичная. У героини Долгаревой свои счёты с войной и свой Донбасс, ставший ключевым принципом организации художественного пространства и времени.

В целом образ войны даётся в традиционном ключе, отсылающем к извечной теме поиска героем смысла жизни, когда перед лицом опасности, экстремальной ситуации он внезапно осознаёт экзистенциальный ужас происходящего и неотвратимость зла, но при этом всегда стремится заново воссоздать утраченную целостность мира и духовных связей с ним. Но драматизм усиливается тем обстоятельством, что Анна Долгарева – не сторонний наблюдатель, а свидетель и очевидец страшных событий, проживающий ситуацию изнутри. Будучи сама военным корреспондентом, она знает о смерти и страданиях не понаслышке – поэтому её мир реалистичен и союрреалистичен одновременно. Он населён тенями из прошлого, воспоминаниями о том кратковременном и почти уже невозможном счастье, которое осталось на территории мирного времени, а в реальности было поглощено войной.

Всё пространство книги скроено их двух частей, точнее, из двух состояний мира: без войны и во время войны. Они, в свою очередь, порождают ключевые оппозиции в системе авторского мировидения: любовь и ненависть, свет и тьма, жизнь и небытие. Но и свет условен, наполнен ощущением тревожного, зыбкого ожидания, и жизнь является скорее потенциальной возможностью – увы, не реализованной, а всего лишь предполагаемой. Лирическую героиню Долгаревой повсюду окружают призраки несбывшихся надежд, неоправданных ожиданий – всего того, что должно было случиться, но так и не случилось:

Медленно прохожу через двор, где растёт рябина,

красная — над белым и серым, над детской площадкой.

Я жила здесь лето, и осень, и зиму, я здесь любила,

а теперь не буду. В январском вечере шатко

проступают тени деревьев, призраки жизней

неслучившихся — но могли бы — с нами ли, с кем ли…

Вообще слова «случиться», «происходить» в художественном словаре Долгаревой являются довольно частотными – это языковое воплощение неизбывной потребности осуществления, овеществления жизни, наполнения её подлинным содержанием. Вопреки тому, что сюжетная основа книги – история только зарождающейся любви на грани катастрофы. Она ещё не дала ростки, не укрепилась в почве, даже не в полной мере осознала саму себя, но уже была растоптана, уничтожена внешней неблагой силой. Герои «русского космоса» – молодые люди, безумно влюблённые и бездумно счастливые – часто не подозревают о том, что обречены, что их счастью осталось существовать считанные минуты перед началом конца. В такой обречённости есть особая пронзительность и экзистенциальная глубина, восходящая к строкам Цветаевой «ещё меня, пожалуйста, любите за то, что я умру». Прямое столкновение с бедой, осознание хрупкости чьей-то, дорогой тебе жизни, бесконечный страх за неё делают чувства острее, а подлинные человеческие ценности очевиднее:

Я так боюсь поссориться с тобой — чтоб это не было последним разговором. Идёт весна, она идёт, как бой, по городам, по красным светофорам. И мы с тобой — мы происходим в ней, но происходим как бы вопреки огромной, обступающей войне, невероятным приступам тоски.

Это откровение уже не девочки, а преждевременно умудрённой жизнью женщины, которая точно знает, что позже, «когда в этот город ворвутся танки, они намотают на гусеницы наши тени». Мир лирической героини Анны Долгаревой страшен своей духовной неблагоустроенностью и незащищённостью: он зыбок, нереален, наполнен ощущением обездоленности, бесприютности, бездомности – той самой цветаевской бездомности, девизом которой являются строки «всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст». «Растянуло меня по бывшей моей отчизне, остатки сердца врастают в землю», – признаётся героиня данной книги, фактически вторя своей гениальной предшественнице. И ставший символическим образ рябины – зыбкой привязки к родине – объединяет в общую литературную традицию два авторских голоса.

Но, в отличие от Цветаевой, Анна Долгарева отчётливо понимает, что одной рябины ей недостаточно, чтобы восстановить по крупицам утраченный «русский космос» – глубоко личный, необходимый для духовной самоидентификации. Она ищет его во всём и повсюду. Даже в грозных орудиях войны, отрицая первичность природы зла, героиня находит некий светлый праобраз, трогательный и лишённый угрозы для человечества:

Завернувшись в чехол от дождя,

спит боевая машина пехоты,

посапывает дулом крупнокалиберного пулемёта…

снится ей, что она паровозик детский,

возит в парке детей по кругу,

и страшно ей, что смерть наступает с юга,

и скоро играть будет не с кем.

Предметы очеловечиваются, наполняются внутренним содержанием – и вместе с ними оживает, обретает утраченную силу мир героини. Она, «не узнающая к осени дом свой и тело», всё же хорошо знает, из каких потаённых духовных резервов можно извлечь живую и мёртвую воду, чтобы излечить плоть и восстановить духовную целостность своего «я»: это любовь близких и к близким, светлые воспоминания детства, ощущение родного дома.

В минуты крайнего отчаяния героиня совершает регрессивное движение к себе прежней – той девочке, которая где-то, в ином измерении, всё ещё бежит «сквозь кукурузное поле» с пятнами арбузного сока на футболке и кричит в надежде быть услышанной: «мама, возьми меня в руки, укрой меня, обогрей». И только в такие моменты становится понятно, что спасает мир от окончательной гибели и что делает нас бессмертными. Любовь – так просто и очевидно. Эту любовь – от конкретного, чувственного, плотского влечения, именуемого эросом, до любви подлинно космической, христианской, милосердной, называемой агапе – героиня Ани Долгаревой тоже забирает из своего детства, как наследство, доставшееся от матери. И вот она уже сама мать, оплакивающая своих сыновей, и уже погибших и ныне живущих, желающая лишь одного – защитить, оградить, уберечь от зла всех, живущих на этой земле:

«Господи, усыновить бы. Вот всех бы, всех.

Стать бы большой, до неба, и чтоб руками 

всех заслонить…».

Так плач постепенно превращается в молитву, а отношения с миром по горизонтали сменяются духовной вертикалью – обращением к б

Богу. Помещённый в конце книги диптих о Марии, способной оживить своей безграничной любовью мёртвое дитя и заставить замолчать голоса ада, звучит мощным аккордом, в котором слышится: «ибо сильна, как смерть, любовь». Но это не так – любовь сильнее смерти, потому что она дарует бессмертие.

Так что же всё-таки такое этот русский космос? А русский космос – это всё то, что противостоит разрушительному бездуховному хаосу, всё, благодаря чему человеку удаётся сохранить свою подлинную, чистую, не поддающуюся тлению природу. В этом смысле у книги идеальная композиция – она космосом начинается и космосом заканчивается. Причём образы вечного юного Гагарина и пресловутых Белки и Стрелки в завершении книги только внешне декларативны – ожидания читателя нарочито обманываются очевидностью. На самом деле, в такой закольцованности поэтического сюжета заложен огромный смысл: ведь речь идёт о преемственности вечных жизненных ценностей. А та истина, которую однажды открыл для себя космонавт Юра (нет никакого разложения с гнилостным вкусом, нет внутри человека угасания никакого, а только мороженое на площади на руках у папы, запах травы да горячей железной подковы) становится достоянием пацана на детской площадке, который «по ракете лезет, сдирая кожу».

Значит, ничто и никогда – ни величайшие человеческие бедствия, ни злоба, ни ненависть – не смогут остановить вечно вращающееся колесо жизненных перерождений и преградить человечеству дорогу в свет.