* * *

Невнятная осень, мирские дела,
гнездовья пустые в преддверии зимнем;
холодной рекою дорога легла
туда, где о мёртвых печалится схимник.

И яблок гора золотая в саду,
и ствол материнский, слезой исходящий,
какую ты нам напророчишь беду
срывая листву песнопений скорбящих?

Какую кудельную нить истончишь,
связав воедино с живущими древо?
Тяжелая пустошь, что гулкая тишь,
где ушлый садовник порядком прогневан.

И где горизонта уходит черта
за край опрометчивых будней греховных,
но снова молитва звучит чернеца
во имя стволин отошедших на брёвна.

Покатится день со смиреньем во тьму
под мерное чтение из Часослова,
где я, окаянная, к дереву жмусь –
последнему отпрыску крови садовой.

 

* * *

                 вижу солнца слепого тень
Зинаида Гиппиус

Так бывает в темнеющем веке:
только проблески редких зарниц,
оставляющие без опеки
легкокрылых стремительных птиц.

Без высокого пения, веры
в то, что снова наступит тепло
в равнодушном, сыреющем, сером,
где холодное племя взросло.

Где утратив черты родовые,
только сныть вызревает в ночи,
и к земле наклоняются выи…
– Замолчи, замолчи, замолчи.

 

* * *

Четыре звёздочки, четыре
распространяли юркий свет.
Монастырям хватало шири
вгрызаться в землю столько лет!

И даже зимы были в тему,
звенели с толком бубенцы,
пока расписывали схему
с подгорьев рыхлых пришлецы.

Пока раскатывали губы
для возлияния вовнутрь,
встал на дворе студёном грубый,
как лёд – печорский перламутр.

И перемкнуло зноем дёсны
(вот так всегда – когда озноб)…
Когда с небес глубоких  звёздных
всю тяжесть тёмную соскрёб.

 

* * *

Сдвигая центр небесных плит,
потворствуй ищущим разлуки,
пока читающий молчит,
переиначивая стуки.

Пусть снова смерть,
и снова сад:
иззябший на ветру, остылый;
но и такому путник рад,
пока идти хватает силы.

Он всё торопится туда,
где жизнь свои следы теряет!

Где только тёмная вода,
да звёзд бесчувственная стая
так не похожа на пичуг
с узора райского оплечья…

Где замирает беглый звук,
став достопамятною речью.