РЕСПУБЛИКА СОЛНЦА ● ЕЛЕНА ДУБРОВИНА
Простою речью ничего не скажешь,
Стихами можно многое сказать.
Александр Биск
История русской литературы – зеркальное отражение трагической истории самой России. Драма российская, общечеловеческая, стала драмой отдельной человеческой личности. Сразу после расстрела Гумилева в 1921 году и последовавшей за ним смертью Блока, начался физический и духовный «расстрел» русского поэта, «расcтрел» самого творчества. «А в тюрьме выводят на расстрел/самых лучших и непримиримых», писала Ирина Кнорринг.
Для российского поэта встал вопрос выживания. И каждый решал его по-своему, обращаясь к внутренней совести. Недаром поэт Юнг назвал это поколение – поколением «обнаженной совести». Остался и приспособился к Советской власти поэт Валерий Брюсов, не выдержал и угас Александр Блок, покончили с собой Есенин и Маяковский. Поэты были обречены на «медленное умиранье / Без всяких надежд впереди» (Г. Адамович). А тот, кто не мог мириться с разрушениями, жестокостью, диктаторством и своей совестью, те, кто не поверили в «светлое будущее» России, покидали её самыми невероятными путями.
Покидая Россию, поэты спасали не только себя, они спасали свою творческую свободу, увозили из страны творческие традиции «серебряного века», в буквальном смысле сознательно или несознательно спасали русскую литературу. Они уходили от творчества принудительного к свободе мышления и самовыражения. Вот что говорил об этом В. Ходасевич: «Для того, чтобы этот поступок не превратился в простое бегство туда, где жить приятней и безопасней, он должен быть ещё и оправдан, внешне – в наших поступках, внутренне – в нашем сознании. Без возвышенного сознания известной своей миссии, своего посланничества – нет эмиграции, есть толпа беженцев, ищущих родины там, где лучше.» Свобода досталась русской интеллигенции ценой жестокой. Вырваны корни, под ногами зыбкая чужая земля – не приветливая, не дружелюбная, не распахивающая объятий, но открывающая черную пасть нужды и лишений.
И никогда ты не был ближе к Богу,
Чем здесь, устав скучать, устав дышать,
Без сил, без денег, без любви,
В Париже…
Помогала творческая объединенность, творческая дружба и само «серебряное» творчество. Но писали они, наверно, не для того, чтобы о них заговорили будущие историки литературы, писали, потому что творчество было солнцем, которое согревало и освещало невыносимое бытиё, «убогий, закоснелый быт/под небом скучным и дождливом. (Е. Бакунина). И в этой, по выражению Бориса Поплавского, «Республике Солнца», создавалась русская эмигрантская литература, русское искусство. В этой солнечной республике творчества писались стихи, горькие и ностальгические, страстные и задушевные, лились потоком живой боли, раскрывая судьбу каждого пишущего. «Не знаю, согласится ли будущее, что в те годы был у нас литературный рассвет. Слово это может показаться неуместным, слишком пошлым. Но что была жизнь, был подъём, что было подлинное оживление, с этим историк согласиться должен будет…», писал Г. Адамович в заключительной части я «Одиночества и свободы.»
Борис Поплавский, один из самых трагичных поэтов русского зарубежья, писал в одной из своих статей в «Числа», что поэзия начала звучать в сердцах, сделалась внутренней музыкой в душе каждого пишущего. Тот трагизм, который является сущностью всякого подлинного искусства, стал тем зерном, из которого выросло целое поколение новых поэтов со своим, другим пониманием мира, основанным на трагическом опыте оторванности от родины и одиночества на чужой земле; поколение названное «незамеченным поколением».
И ничего не останется нам:
Ночь, ледяные пространства и ветер,
Ветер, бегущий по мёртвым мирам,
Прах развевающих тысячелетий.
Юрий Джанумов
Трагические обстоятельства переселения, бегства, как бы разъединили, разбросали русских литераторов по всем углам и закоулкам земного шара. Однако, такое разъединение только больше сплотило поэтов: выходили журналы, книги, создавались литературные кружки. Первым центром эмигрантской литературы стал Берлин, но с 1924 года этот центр переместился в Париж.
«Новый трепет», с которого начинается всякая настоящая поэзия, по словам поэта и литературного критика того времени, Ю. Терапиано, была почувствована зарубежными поэтами, многие из которых формировались как литераторы уже будучи в эмиграции, — Раиса Блох, Владимир Вейдле, Борис Поплавский, Анатолий Штейгер и многие другие; и тех, кто был признан в дореволюционной России, такие как Бальмонт, Бунин, Г. Иванов, Гиппиус и другие. Но не все они могли вынести материальную нужду и потерю признания, читательскую изолированность, где «поэта пламенная речь\лишь вопль среди пустыни» (Глеб Глинка). Особенно остро это отразилось на состоянии когда-то блиставшего в России Бальмонта: «Дрёма поёт, что больше жить не надо.\ Раскрылась вечность. Даль зовёт, Я в ней.» и Северянина, переселившегося в Прибалтику, творчество которого в эмигрантский период отличается большей глубиной:
Десять лет! – тяжких лет! – обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Стихи – это всегда личные переживания поэта, своего рода осмысление происходящего через стихотворное выражение. Бердяев, известный в то время философ, считал, что человек может вынести любые страдания, когда они осмысленны. Такого осмысления искали поэты в творчестве. Обстоятельства загнали их в тупик и этот отрезок времени казался вечным моментом существования, единственным выходом из которого была смерть, как конец страданий. Поэтому смерть порой в стихах поэтов звучит не как минорная нота, а как нота мажорная, некий выход из тупика: «…и там, где смерть всегда надежда есть…» (Аргус).
Как я уже сказала раньше, поэзия может быть осмысленной, но она может быть и интуитивной, обнажающей анатомию души посредством зашифрованного поэтического образа. Можно писать стихи соответственно жизни внешней, — созерцательные, а можно можно писать «интроспективно», черпая темы не столь из внешних событий, сколь из внутренних переживаний. Поэт остается наедине со своими мыслями, внутренней музыкой, как бы погружаясь в отвлеченное от внешнего мира состояние, замыкаясь на своем внутреннем чувстве.
Мне холодно. Мне хочется согреться.
Сесть ближе к печке. Пить горячий чай.
И слушать радио. И сквозь печаль
Следить, как стынет маленькое сердце.Ирина Кнорринг
В случае поэзии эмигрантской даже Россия, оставаясь живой внутри и «мёртвой извне», являясь больше темой внутреннего осмысления, почерпнутой из памяти, из прошлого. Россия существует вне реальности – только в сознании, в памяти: «В сумрачный мир мне нести осколок\ Золотоглавой твоей зари.» (Галина Кузнецова) или «Помню Россию так мало,\Помню Россию всегда.» (Николай Гронский). Опыт пережитый остался в прошлом, а память, как яркая вспышка, возвращалась в стихах:
Что там было? Ширь закатов блеклых,
Золоченых шпилей легкий взлёт,
Ледяные розаны на стёклах,
Лёд на улицах и в душах лёд.Георгий Адамович
Опыт настоящий был для них так же трагичен, как и опыт прошлый: «Я давно и здесь, и там чужой.» (Вл. Гальский). От трагедии России, где «холод, безнадёжность, ожиданье» (Е. Бакунина), от её обледенелости переходит поэт к обледенению внутреннему, опустошенности. И остаётся им только:
На пустых бульварах замерзая,
Говорить о правде до рассвета,
Умирать, живых благославляя,
И писать до смерти без ответа.Борис Поплавский
Такова была судьба многих поэтов «незамеченного поколения» — «писать до смерти без ответа». Такова была судьба и рано, трагически-бессмысленно ушедшего из жизни, талантливейшего поэта, Бориса Поплавского. «Он ушёл из жизни обиженным и непонятым», писал о его смерти Гайто Газданов. Слова эти можно отнести и к другим поэтам. Погиб под колёсами поезда 25-летний Николай Гронский, в возрасте 27 лет умер в Финляндии Иван Савин, рано ушли из жизни Анатолий Штейгер и Ирина Кнорринг. Исчезли в немецких концлагерях Мать Мария, Юрий Мандельштам, Михаил Горлин, Раиса Блох; пропал во время войны в Германии Евгенийй Гессен; был расстрелян немецкими аккупантами, как заложник, Илия Британ. Этот список ещё можно продолжать и продолжать.
Падая в пространство голубое,
Мы совсем забыли в этой мгле,
Что когда-то умерли с тобою
Где-то на потерянной земле.Борис Нарциссов
Но судьба не баловала и оставшихся в живых. «…Меж каменных домов, средь каменныз сердец/По каменной земле, под небом равнодушным» (Довид Кнут) бороолись они за своё материальное выживание – умер в старческом доме на Юге Франции Георгий Иванов, умер в нищете Владислав Ходасевич, его вторая жена погибла в концлагере, архивы пропали. Один из любимых поэтов русских французов, Смоленский, работал бухгалтером, Гингер – корректором, Туроверов – банковским служащим, Джанумов – чернорабочим, а Софиев мыл окна. По выражению Ирины Одоевцевой, жили они в «позолоченной бедности» на остатках прошлой роскоши. Не баловала их судьба и читателями. Один из самых прославлвенных русских поэтов, Георгий Иванов, в свой последний поэтический вечер читал стихи в Малом зале Русской Консерватории в Париже при аудитории едва насчитывавшей сорок человек. Русский читатаель остался там, в России. Не удивительно, что эмигрантская поэзия так изобилует ностальгическими стихами. Они – своего рода мемуары, анталогия опоэтизированного человеческого бытия, рамяти:
И вдруг опадают, как сложенные веера,
Улыбки и сосны, и арки…Россия, Россия!
В прохладные эти твои вечера
Печальной звездою восходит моя ностальгия.Валерий Перелешин
Концентрация предельной эмоциональности, внутреннее созерцание и осмысление происходящего – черты поэзии первой волны эмиграции. Такие поэтические сгустки, обостренность внутреннего мира и в то же время простота и ясность выражения, непохожесть ни на кого, и одновременно поэтическая духовная родственность, присуща этим поэтам. Их творчество, окрашенное трагизмомом их существования вне родной земли, несбывшейся надеждой на скорое возвращение, отличалось неким мистицизмом и духовной взволнованностью.
У нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы,
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: — Да, увы,
Любили…как еще любили…Анатолий Штейгер
Внутрунний огонь, чистота образов и мыслей, философское осмысление жизни, необходимы чуловеку, чтобы найти свое духовное место в жизни. Их поэзия – это их биография – биография их духовного мира; внутреннее горение, мучительная боль за человеческие страдания, и долгий героический путь к бессмертию:
И сны бегут, и правда обнажилась.
Простая перекладина креста.
Последний знак последнего листа, —
И книга жизни в вечности закрылась.Мать Мария
Об Авторе: Елена Дубровина
Елена Дубровина — поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором ряда книг поэзии и прозы на русском и английском языках, включая сборник статей «Силуэты» Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскоязычных и англоязычных периодических изданиях таких, как «Новый Журнал», «Грани», «Вопросы литературы», «Крещатик», «Гостиная», «Этажи». “World Audience,” “The Write Room,” “Black Fox Literary Journal,”, “Ginosco Literary Journal” и т.д. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Вела раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Входит в редколлегию «Нового Журнала» и в редакцию журнала «Гостиная». В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов. В 2017 году – диплом финалиста Германского Международного литературного конкурса за лучшую книгу года «Черная луна. Рассказы». Заведует отделом «Литературный архив» журнала «Гостиная».