НИКОЛАЙ СКРЁБОВ ● В ГОРОДЕ ВЛАДЫЧЕСТВУЕТ ОСЕНЬ ● СТИХИ
Как прозрачно с утра!
Вспоминаю о Козине:
Сколько песен не спето…
Умолкла струна…
Августейшей десницей, протянутой к осени,
Воскресенье спросонья встречает страна.
«Челноки» потянулись на рынок с тележками,
А народ посвободней – напротив, к пивной…
Набежавшие мысли смешались, помешкали,
А теперь по одной
Расстаются со мной.
Ах, течение дня выходного неспешное,
Это праздное разнообразье минут!
В голове вперемешку святое и грешное,
А на сердце – сменяемый пряником кнут.
По-осеннему замкнутый
Круг непреложности
Разорвать, как бывало, уже и не тщусь.
Остаюсь
Добровольным заложником должности.
Остаюсь
Должником неизношенных чувств.
Осенняя трава
На лужайке прохладного сада
Невпопад зеленела трава.
Безотрадная блажь листопада
Неоглядно вступала в права.
Дерева горевали сердечно –
Что там будет неделю спустя…
А трава зеленела беспечно,
Ни о ком, ни о чём не грустя.
Колыхалась, редея, аллея,
Обагрённая вещим огнём,
А трава зеленела, умея
Жить одним угасающим днём.
Опадавшие листья кружились,
Собираясь втроём, вчетвером,
И покорно и кротко ложились
На траву златотканым ковром.
Преждевременным веяньем тлена
Был охвачен садовый уют,
И жалела трава, что из плена
Ей пробиться на свет не дают.
Листопад вознамерился длиться,
Чтобы всюду легла желтизна,
И не знали опавшие листья,
Что под ними трава зелена.
Баллада о старой волчице
Моему болгарскому другу
Нэде Антоновой, написавшей
повесть «Люблю тебя, волк»
Когда в зоопарке пустынном
Ненастная ночь настаёт,
На встречу с потерянным сыном
Седая волчица идёт.
Идёт, не страшась ни двустволки,
Ни света скупых фонарей,
К тем клеткам, где юные волки
Свыкаются с долей своей…
Ей памятно душное лето,
Когда, от забавы устав,
Волчонок замешкался где-то
И след его сгинул в кустах.
Сгущался над ельником вечер,
Когда, ошалев от тоски,
Нашла она след человечий
И шерсти родной волоски.
В находке не мало ли толку?
Но век свой не зря прожила –
Волчица пошла по просёлку
И сына в неволе нашла.
Но как его в стаю вернуть ей?
Решётка покрепче клыков.
Не гнутся железные прутья,
Лишившие воли волков…
С тех пор по ненастной погоде,
По мокрой опавшей листве
Она к этой клетке приходит
С надеждой в седой голове.:
А вдруг, не успев напророчить
Бессилие, голод и смерть,
Студёная влага размочит
Звенящую гладкую твердь!
И долго ночами не молкнет
Тоскующий скрежет клыков, а
А сталь всё никак не размокнет,
Всё держат в неволе волков.
И если вам ночью не спится,
Прислушайтесь – там, за дождём,
Волков обучает волчица
До смерти стоять на своём.
* * *
Крошево разрозненных деталей
В памяти оставила война:
Стоптанный сапог, латунь медали,
Школы закопчённая стена,
По двору разбросанные книги,
Вышибленных стёкол грустный хруст,
Желтизна румынской мамалыги,
Так и не изведанной на вкус,
Синий цвет петлиц кавалерийских,
Свастика под гербовым орлом,
РПД*/ раздавленные диски,
Траки танков, прущих напролом,
Накрест заколоченные двери,
Трафарет на досках «юденфрай»**/ –
Всё тогда толкало к детской вере
В то что после ада будет рай.
И явилась божеская милость,
Но всю жизнь сомнение влеку –
То ли это в тяжком сне приснилось,
То ли было на моём веку.
_______________________________________
*/ Ручной пулемёт Дегтярёва.
**/ «Свободно от евреев» (нем.)
* * *
Вдруг вспомнилось,
из глубины забвенья
пришло с утра: сентябрь, девятый класс,
особый интерес к вопросам чести,
друзья, понаторевшие за лето
в сюжетах ненаписанных романов,
учителя, к нам ставшие суровей,
внезапно повзрослевшие девчонки,
лукавая серьёзность их запретов,
кокетливая полуотчуждённость –
и лёгкое до головокруженья
предчувствие невнятного начал
без горького предвиденья конца.
11 сентября 2001 года
Остриями солнечных лучей
Предвечерний воздух был пронизан.
Чей-то голос, уж не помню чей,
Выкрикнул: «Включите телевизор!»
На экране явственно воздвиг
Небоскрёб в зловещих тучах дыма,
Но ещё не верилось в тот миг,
Что судьба его необратима.
Показалось чуть ли не игрой
Всё, что происходит на экране…
Минул миг – и небоскрёб второй
«Боингом» смертельно протаранен.
В пламени не выстоял металл,
Рухнули столбы мольбы и стона –
Символ процветанья разом стал
Грудой раскалённого бетона..
Объективы камер SNN
Для грядущих лет запечатлели,
Как сквозь дым, сквозь жуткий вой сирен,
Сквозь надежды, что в обломках тлели,
Протянув чудовищную тень,
Стал кромешным ликованьем смерти
Двести пятьдесят четвёртый день
Третьего тысячелетья.
* * *
Сиреневое утро настаёт,
Разглаживая скомканное небо,
И всё вокруг ещё невнятно, немо,
Но тьмы глухой уже не властен гнёт.
Душа вот-вот запросится в полёт,
И сдерживать её порыв нелепо…
Но плоть не отрекается от хлеба
И окрыленью воли не даёт.
Светило, восходящее над миром,
Тебя находит будничным и сирым
В привычной тротуарной толкотне.
И сам не веришь той высокой власти,
Что даровать могла мечту о счастье,
Когда с рассветом был наедине.
* * *
Ненужный круг полузабытых дум,
Невыношенных замыслов обрывки
У времени остались на побывке,
Пока их ветер вечности не сдул.
По-прежнему скрежещет ветхий стул
С истёртыми остатками обивки,
И словно ядер заржавелый гул,
Чернеют груды скомканной копирки.
Усталый век ложился на ночлег,
И старый не зажился человек –
Его пожитки суетливо сносят…
А чем он жил до посиненья жил?
Что впрок он отложил? Что одолжил?
Никто не скажет, если даже спросят.
* * *
Старею раньше, чем понять могу,
Что и она – та, юная, – стареет,
Что на её далёком берегу
Теченье долгих лет ещё быстрее.
Полвека с лишним не видался с нею.
И вдруг её не стало… Берегу
Тот снимок старый, снятый на бегу,
Где медленно черты её тускнеют.
И вот она, былая красота
На снимке новом, на цветном, недавнем.
Как изменилась! Нет, совсем не та.
И постигаю, горечью снедаем:
Она стара, как давняя мечта,
Которой даже счастье – не чета.
* * *
Памяти Петра Вегина
Эх, Петя Вегин, Петя Вегин,
Мой дорогой Мнацаканян…
Какая жизнь была в разбеге
На млечно-розовых конях!
С разбегу – к первому успеху:
О, «Молодые голоса»!
Уже к лирическому цеху
Вела успехов полоса.
Пока, за рифмами охотясь,
Я в арьергарде хлопотал,
Твой тонконогий иноходец
Тропу столичную топтал.
Ты словно заново рождался,
Но южный жил в тебе азарт,
И отблеск Дона отражался
В твоих оливковых глазах.
Таким же радостным азартом
Сиял вольнолюбивый лик,
Когда пристанищем избрал ты
Американский материк.
Земля Уитмена и Фроста –
Она и Вегина земля…
Ты умер там легко и просто,
Отечеству не изменя.
Эх, Петя Вегин, что же делать?
Иной судьбины не стяжать –
Вдали от милого предела
На Дальнем Западе лежать.
Но я хоть краешком ладони
Коснусь тебя, Мнацаканян,
Когда тебе о тихом Доне
Напомнит Тихий океан.
* * *
Я люблю городскую природу,
отзывается сердце моё
на её несвободную воду,
на пленённую зелень её…
Владимир Сидоров
Птичье приглушив многоголосье
Ведренные дни укоротив,
В городе владычествует осень
И не признаёт альтернатив.
Тополя и клёны всё смиренней
При шуршанье дворницкой метлы,
Вот и обнажённый куст сирени
За стеклом троллейбуса проплыл,
Вот сверкнула вертикаль фонтана
Подневольных струй голубизной,
И струится в памяти спонтанно
Тень былого, как сюжет сквозной.
Грустно. Бабье лето на исходе…
Но ещё грустнее оттого,
Что не выйдет Сидоров Володя
К Дону из подъезда своего
И не залюбуется рекою,
И не выдаст больше ни строки,
Пригвождённый к вечному покою
Собственным движением руки.
Старые каштаны оробело
Сникли, разорение терпя…
Ах, Володя, что же ты наделал!
Что в Ростове осень без тебя?
* * *
Жёлто-красно-коричневым спектром
Оттеняет октябрь синеву.
По сквозным торопливым проспектам
Гонит ветер сухую листву.
Время грустное – песням неспетым
И непраздничному торжеству…
Только в памяти, молча щемящей,
Сохраняется осень манящей..
Соломон Гурвич
Он помнил двести с лишним телефонов,
из них московских – дюжины четыре…
В его квартире академик Йоффе
с биндюжником из песенки Бернеса
беседовали о домбре Джамбула,
и снасти каравеллы Крузенштерна
в ненастье трепетали за окном.
Он был знаком с десятками героев,
прославленных поэтов и маэстро,
оркестры в нём неслышимо звучали
и эхо легендарных голосов.
Он был готов на поиски потратить
часов пятнадцать в сутки, чтобы утром,
утрамбовав находки – цифры, факты,
события – в короткую заметку,
газету информацией украсить –
такой, чтобы читалась нарасхват.
Захваченный азартом с малолетства,
он был романтик, первооткрыватель,
последний в том столетии, в котором
от революций до деноминаций
его дорога жизни пролегла,
негладкая, тернистая дорога…
И строгая повелевает память
его черты, улыбку, бодрый голос,
неутомимость и неутолимость
хранить в глубинах разума и сердца,
как милость, что ниспослана судьбой.
* * *
Ещё не вся листва обнесена
студёной волей ноября и ветра,
и небеса, чреватые дождями,
ещё приемлют синеву и солнце,
хотя и в скуповатой дозировке –
всё как всегда. И птицы улетели.
И звон в ушах – меняется давленье.
И дышится, как в гору, неспокойно.
Но почему-то хочется, чтоб осень
ещё не торопилась уходить…
А может быть, она неповторима
в непостижимом таинстве судьбы?
Об Авторе: Николай Скрёбов
Родился в городе Шахты Ростовской области 24 сентября 1932 года. Окончил факультет журналистики Киевского университета имени Тараса Шевченко. Работал в областных газетах, журнале «Дон», в литературно-драматической редакции студии Ростовского телевидения. Член Союза журналистов (1959), Союза писателей СССР (1962), Союза российских писателей (1991). Автор книг стихов «Корень добра», «Южная вьюга», «Родство», изданных в Москве, и многих поэтических сборников, вышедших в издательствах Ростова-на-Дону и Таганрога. Печатался в журналах «Дон», «Дружба народов», «Подъём» (Воронеж), «Жовтень» (Львов), «Ковчег» (Ростов) и нескольких антологиях. Живёт в Ростове-на-Дону, работает на областном радио «Дон-ТР» и руководит литературным объединением «Созвучие».