RSS RSS

ЮРИЙ МАНДЕЛЬШТАМ ● «ПАМЯТЬ ВЕЧНОСТИ, ГОРЕЧЬ МИНУТ…» ● СТИХИ

ЮРИЙ МАНДЕЛЬШТАМНочью, когда совершенная
В доме царит тишина,
Незащищенность мгновенная
Сердцу бывает дана.

Все, что обычно скрывается,
Все, что забыто не в срок,
В памяти вдруг проявляется
Как непонятный упрек.

Стиснет рукою железною,
С болью дыханье прервет –
И повисаешь над бездною,
Падаешь в темный пролет…

Может быть, это отчаянье –
Знак пустоты гробовой?
Может быть, это раскаянье –
Вечности голос живой?

* * *

Зачем нужна эта легкость без края
В мире бесчувственном и тяжелом,
И этот отблеск забытого рая,
Когда мне больше не быть веселым?
Зачем нужна эта мерность и точность,
Когда за нею – не счастье свиданья,
А навсегда – неверность, непрочность,
Молчанье, незнанье, расставанье?
Зачем эта грусть, и прелесть, и нежность,
Раз нет у них судьбы и значенья,
А только – жажда и неизбежность,
Бессмысленность, пустота, мученье?
И все же сердце живет невозможным,
Поет, исходит в сладкой истоме, –
Пока не очнешься с дыханьем тревожным,
Как нищий в своем углу на соломе.

* * *

Война! Летят аэропланы,
Смертельной тяжестью нагружены.
Кровавый груз выносят океаны
На гребне каждой гибельной волны.
Незыблемая попрана граница
Несчетными подошвами сапог.
В руках врага изнемогла столица . . .
Но с нами Бог. Но с нами всюду Бог!

* * *

Эта легкость и эта отрада,
Этот сумрачный утренний свет,
Милый друг, разве это награда
За утрату растраченных лет.
Да, мы, точно, когда-то встречались,
Но ведь мы разошлись без труда,
Мы как дети с тобой целовались
И в любви не клялись никогда.
Для чего же ты хочешь заставить
Полюбить нелюбимое мной.
Для чего же ты хочешь исправить
То, что не было нашей виной.
Милый друг, мы давно повзрослели:
Память вечности, горечь минут —
Безразлично. Сорвались качели,
Нас без чувств на земле подберут.

* * *
И вот уже в морозном свете
Я темной улицей иду,
И зимний непокорный ветер
Пророчит нежную беду.
Как будто плачет он и стонет,
Но все верней несет меня
И к цели все вернее гонит,
От легкой нежности храня.
Как будто хочет и не может
Остановить, вернуть назад.
А спутники – друзья, быть может –
О непогоде говорят.

* * *

Так день прошел, веселый, монотонный.
Хрипел однообразный граммофон,
То шарканьем, то пеньем окружен.
Все о любви – и слишком благосклонной,
Все о любви… Так забывают сон.
И только март, пленителен и жалок
Неудержимой щедростью своей,
В цветочных лавках радовал детей
Пучками бледных выцветших фиалок.

* * *

Ну что мне в том, что ветряная мельница
Там на пригорке нас манит во сне?
Ведь все равно ничто не переменится
Здесь, на чужбине, и в моей стране.
И оттого, что у чужого домика,
Который, может быть, похож на мой,
Рыдая, надрывается гармоника,
Я все равно не возвращусь домой.
О, я не меньше чувствую изгнание,
Бездействием не меньше тягощусь,
Храню надежды и воспоминания,
Коплю в душе раскаянье и грусть.
Но отчего неизъяснимо-русское,
Мучительно-родное бытие
Мне иногда напоминает узкое,
Смертельно ранящее лезвие?

* * *

Остановись, воображенье!
На неизвестном этаже
Знакомое преображенье
В молчаньи началось уже.
И в сумраке густом и сером,
Хоть он развеется потом,
Хозяин кажется Бодлером
И кот – мистическим котом.
А ты… Но разве есть сравненье?
Посмею ли с тобою сравнить,
Что память и воображенье
Смогли создать и сохранить.

* * *

Я говорил: конечно, о стихах
И о ночах бессонных, в лихорадке, –
Пока неслышный смех в его глазах
Вставал и бился в радостном припадке.
Куда как грусть скучна! Пора бы знать.
И в чем винить вас? Так известно это:
Мундир военный и пиджак поэта —
Здесь, право, не пристало выбирать.

* * *

Уходят ненужные годы, и памяти нет.
Ты смерти боялась, и музыки ты не любила.
Но в робких объятьях какой-то случайный ответ,
Но в грубых объятьях какой-то ответ находила.
Ты в грубых и робких объятьях спасала от бед
И тело, и душу, дыханье свое и движенье.
Уходят напрасные годы, и памяти нет.
К чему мне мое напряженье, мое вдохновенье?
Оно не изменит, оно не спасет ничего.
Уж если любовь не спасла и не преобразила
Твой голос далекий и отблеск лица твоего…

* * *

Сколько нежности грустной
В безмятежной Савойе!
Реет вздох неискусный
В тишине и покое.
Над полями, в сияньи
Тишины беспредельной,
Реет вздох неподдельный,
Как мечта о свиданьи.
Этой грусти без края
Я значенья не знаю,
Забываю названье
В тишине и сияньи.
Реет легкая птица,
Синий воздух тревожит.
Если что-то свершится…
Но свершиться не может.
Что же, будем мириться
С тишиною и светом
Этой грусти бесцельной,
С этим летом и счастьем
Тишины беспредельной.

* * *

Поля без конца, без предела,
Где ночью рождаются сны,
А днем пролегает несмело
Граница соседней страны,

Где пахнет цветами, и летом,
И сеном, и свежестью рос,
И душным июльским ответом
На робкий весенний вопрос…

Гляжу в безграничные дали,
В мерцанье зеленых полей,
Лежу в синеве и печали,
В тоске благодатной моей.

Я слышу жужжанье, и шепот,
И шорох, и легкий полет,
И горький бессмысленный ропот
В усталой душе не встает.

Сюда приходил я и прежде
От пыльной судьбы городской,
В неясной и смутной надежде,
В желанный, но смутный покой.

И даже в полях бесконечных,
В июльский торжественный зной
Лишь звук обещаний сердечных
Миражем парил предо мной.

Теперь я вернулся на волю,
Но только вернулся другим —
И легче беседовать полю
С внимательным сердцем моим.

* * *
Тревога пьяная, привычная,
Привычный, пьяный разговор,
И эта музыка скрипичная…
Опять… Но до каких же пор?
И сердце бьется, обрывается,
И сердце, под скрипичный вой,
Из душной залы вырывается
В бессонницу, домой, домой!

* * *

Уже зима осталась позади.
Прозрачней стала высь.
Уже совсем весенние дожди
На землю пролились.
Когда же небо легкой синевой
Над городом дохнет,
И ветер прошлогоднею листвой
К моим ногам прильнет,
И солнца нежный и живящий луч
Меня коснется вдруг –
Мне все равно, что злобный враг могуч
И что бессилен друг,
Что в мире торжествует суета,
Жестокость и позор,
Что вкруг меня знакомые места
Не узнает мой взор.

* * *

От ослепительного света
Граненых ламп застыв едва,
Как тело, празднично одета
Душа, вступившая в права.

А тело тает взлетом тайным.
Не потому ли так легка
В прикосновении случайном
Твоя прозрачная рука?

Но лампы гаснут от удара
По гулким клавишам, и вот
О горестях Елеазара
Певец взволнованный поет.

Рахиль! Уже во власти тленья,
Внезапно спутав имена,
Душа не твоего ли пенья
В любовной робости полна.

* * *

Уже поживший и видавший виды,
Но все-таки нестарый человек,
А не искатель золотой Колхиды,
Отверженный навек,
Под медленные звуки граммофона
Склонился над сияющим столом
И улыбнулся музыке знакомой
Бесхитростным лицом.
И снова сдвинулись большие брови:
Любовь, работа – скучные дела,
– И поднимается, нахмурив брови,
От пыльного стола.

* * *

Одиноко и горестно вторя
(Только лучше не плачь, а молчи!)
Песне радости, жалобам горя,
Далеко прозвеневшим в ночи,
Отвергая неверную меру,
Гордость знанья откинувши прочь,
Прорываясь сквозь стратосферу
В безграничную звездную ночь,
Где стремительно мчатся кометы,
Заметая земные пути,
Где упорные ищут поэты
То, чего на земле не найти.

* * *

Какая грусть на площади ночной!
В угарном и безрадостном весельи
О чем-то горьком, как июльский зной,
Скрипят неугомонно карусели.
А в комнате беспомощный рояль
Дрожит и стонет под рукой неровной,
И жалуется душная печаль,
Прикрытая усмешкой хладнокровной.
И только там — на белом потолке, —
Где тихо бродят ласковые тени,
Нет ни упорных мыслей о тоске,
Ни медленных, назойливых сомнений.

* * *

                                                       Борису Дикому

Любви и вдохновенья больше нет,
Остались только: пристальность и честность.
И вот — смотрю со страхом в неизвестность,
И вижу тьму (а раньше думал — свет).

* * *

Слова и люди безразличны.
Прядется медленная пряжа.
Смотри, как за окном привычно
На мокрый снег ложится сажа.
И тусклой музыкой всемирной
Томится громкоговоритель.
Разрушь последнюю обитель
Волной несказочно эфирной.
Ты знаешь: и былую сложность
Искупишь сердцем небогатым,
Склонив над хриплым аппаратом
Внежизненную безнадежность.

* * *

В папиросном дыму, за столами,
Мы охрипли от скучных бесед,
Поражая друг друга словами,
Заметая потерянный след.
Так в порядке дискуссий и споров,
Позабыв удивленность и страх,
Мы вели без конца разговоры
О своих нелюбимых стихах.
А любимые прятали мудро
В глубине помутневших зрачков
За духами, румянами, пудрой
И обидой придуманных слов.

* * *

Я все забыл, я ничего не знаю,
Где счастье, где поэзия, где я?
Случайная, далекая, ночная,
Все перевесила любовь твоя.
Любовь ли даже? Я гадать не смею.
Всего полночи я с тобой знаком.
Ты прячешь руки, ты закрыла шею
Стюартовским большим воротником.
И я люблю ли? Верить и не верить
Я не прошу тебя. Пойми, сейчас
Раскроем мы поддавшиеся двери,
И свет падет, и свет разделит нас.

* * *

                                                  Влад. Смоленскому

Что этот мир? Мы так различны в нем:
Я расточителен, ты скуп и беден.
Но мы от одиночества умрем,
И нам скучна земля, и полдень бледен.
Мы устаем от ветреных друзей,
Но чем нужней, чем ближе мы с тобою,
Тем больше слов ничтожных и людей
Нас разделяют бездною морскою.

* * *

                                                 Юрию Терапиано

Ты говорил — я долго слушал,
О, я согласен был во всем:
Сомненье не спасает душу
Опустошительным огнем.
И горе не изменит света —
— Все так же солнце греет нас,
И столько радостных ответов
Хранит хотя бы этот час.
Ты говорил, и все казалось
Неизмеримо и светло,
Но что-то смутное осталось
И там, за памятью, легло.
Все это так: и мир без края
И жизнь прекрасна и чиста;
Но только, знаешь ли, какая
Бывает в сердце пустота!

* * *

Три месяца — недолгий срок.
Земная мудрость всех коснется.
Смотрю на Север, на Восток:
Кто уезжает — тот вернется.
Три месяца — недолгий срок.
Но нет надежды, нет прощенья.
Смотрю на Север, на Восток
— И невозможно возвращенье.

 

Женя Крейд. Волны.

Женя Крейд. Волны.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Юрий Мандельштам

Поэт и литературный критик «первой волны» эмиграции, участник ряда литературных объединений Парижа. Родился 8 октября (по новому стилю) 1908 г. в Москве, погиб 15 октября (ошибочно считают 18 окт.) 1943 г. в Освенциме в Польше (Яворжно). Уехал с семьей из России в 1920 г. Окончил русскую гимназию с серебряной медалью в 1925 г. и в 1929 г. филологический факультет Сорбонны. Знал несколько иностранных языков. Писал критические статьи для русских и французских периодических изданий (написано более 350 статей). Принимал активное участие в «Содружестве поэтов и писателей Парижа», «Зеленой лампе», «Перекрестке» и др. кружках. Часто выступал с докладами и чтением своих стихов. В 1936 г. женился на старшей дочери Игоря Стравинского, Людмиле Стравинской и перешел в православие. Вскоре после рождения дочери Китти, Людмила умерла от туберкулеза. Смерть жены оставила тяжелый след в душе поэта. Ей он посвятил свои лучшие стихи. После смерти В. Ходасевича в 1939 г. вел критический отдел газеты «Возрождение». При жизни вышли три сборника стихов «Остров» (1930), «Верность» (1932), "Третий час" (1935) и книга статей «Искатели» (1938) была издана в Шанхае. Книга стихов «Годы» была напечатана посмертно в 1950 г. и в 1990 г. в Гааге вышло полное собрание стихотворений Ю. Мандельштама. Журнал «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present», №2, 2015 полностью посвящен памяти поэта и составлен совместно с его внучкой Мари Стравинской. Сестра Юрия Мандельштама – поэтесса Татьяна Штильман (Мандельштам-Гатинская).В 2018 г. в издательстве Юрайт вышел трехтомник статей Юрия Мандельштама (Составители Елена Дубровина и Мария Стравинская).