RSS
Евгений ГОЛУБЕНКО. Вехи
Comments (0) 1971-й. Мне 16. В интернате на уроке литературы Светлана Яковлевна доходчиво и безальтернативно объяснила о том, что есть всего лишь единицы среди тысяч бумагомарателей, которые могут называться поэтами. Все же остальные низкопробные
подражатели.
А я не хочу быть подражателем и тысячным бумагомарателем. Не хочу, не хочу, не хочу. Что же делать? И я в свои шестнадцать принимаю пожизненное решение не читать ни одного чужого стихотворения, чтобы в моих строчках даже намёка, даже полуследа не было от прочитанного чужого.
Десять солнц прошло, десять лун,
Десять сумерек, десять зорь.
Десять раз ночную смолу
Натощак глотал горизонт.
Первая привязанность, первая влюблённость, первое преодоление робости и слова, слова, слова, которые не произнести вслух, а только перед отбоем, втихаря, царапаешь на разлинеенном листе школьной тетради.
Пока хватало в радужках чернил,
Настоянных на скорлупе ореха,
Я взглядом, будто кистью, выводил
Твой каждый штрих, от грустных нот до смеха.
А за школьным забором другая, взрослая жизнь. Там досиденты, отсиденты, диссиденты, квартирники, откровения на кухнях в хрущёвках. Инакомыслие в умах и сердцах.
В стране, где вмурованы в Северный полюс
Невинные тыщи,
За каждое слово своё беспокоюсь,
А вдруг ещё взыщут…
Сыро. Предзимье. Прогнувшаяся улица Бебеля. Добротная сталинка, где из любого окна Сибирь видна. Охрана за массивной дверью. Твердолобый лестничный пролёт. В комнатах за столами упитанные люди в штатском… и объяснительные, объяснительные, объяснительные. Часами мне настоятельно внушают : «Пиши как все! Пиши как все! Пиши как все!»
И я – не декабрист…
А мог бы стать…
В семнадцать промолчал.
А в двадцать струсил.
А в двадцать два женился на Марусе.
А в двадцать пять
копил, чтоб в Крым слетать.
А в тридцать
не хотелось умирать.
И я – не декабрист,
а мог бы стать.
отрывки из дневника путешественника по югу 
