РЕТРО
худ. Изя Шлосберг
худ. Изя Шлосберг
Впереди меня по снегу скользит моя длинная-длинная тень. Тени всегда находят дорогу быстрее. Они первыми попадают в дом с вечернего поезда. Пока все целуются на пороге, они уже заглядывают в комнаты, и за столом под низкой лампой первыми дотягиваются до всевозможных лакомств.
Я иду по снегу, слегка отполированному луной, отлитой из голубого льда. Чуткий слух собак уже издали улавливает мой ход, и улица оглашается их отрывистыми приветствиями. На зимние каникулы я приезжаю сюда, в маленькое молдавское местечко, где живут моя бабка с дедом, где дома растут прямо из земли, из заснеженных садов, огороженных заборами, и где холмы вздымаются, как белопенные волны, остановленные в беге.
Читать дальше 'ВЕРА ЗУБАРЕВА ● ПО СНЕГУ ● ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ'»
В роще влажно-тало.
Смерть. Дела плохи.
Тишина шептала
Давние стихи.
И в излом недели
Ледяных костров
В тишину летели
Тайные метели
Жарких юных строф.
24 октября 2012 г., Johnstown
Писателю Григорию Скульскому – 100
– У меня тоже много друзей среди фронтовиков, только все они умерли! – сказал мне мой добрый знакомый, чей отец, как и мой, воевал.
…Скажи два слова. Дерево в крови
у нас с тобой. Прибило к сердцу щепы.-
Скрои ладью, вода уходит в Днепр,
а днище украшают соловьи.
Бессмертье порвано на – утром: рот,
на ночью: ров, на – было и – не будет.
Товарищ мой, в земле страшна простуда, –
вот шарф мой, ты возьми, потом вернешь.
Так я писала двадцать пять лет назад, когда отца не стало.
Читать дальше 'ЕЛЕНА СКУЛЬСКАЯ ● СПОТЫКАЯСЬ О ЗВЕЗДЫ ● ОЧЕРК'»
Оловянные деньки стоят у нас в меловой Шампани. Который уж день небо затянуто облаками, и, похоже, мне это на руку и по сердцу. Кто думал, что доживу до такого: всю жизнь обожал жаркое солнце и синее небо.
НОЯБРЬ
В мокрой шляпе и рваном пальто
Вдоль домов и решёток железных
Брёл ноябрь, как актер шапито,
Свою роль исполняя прилежно.
Тростью вновь поддевая листву,
Запуская кораблики в лужи,
Он сюжета сплетает канву:
Пусть спектакль никому и не нужен.
Иллюстрируя жизни тома,
Осень кистью наносит игриво
Седовласый туман и дома
Сегодня я могу сказать, что за полвека сложилось мое собрание русской поэзии ХХ века, есть книги с автографами, есть просто очень редкие книги. А начиналось собрание, по сути, еще в школе – в десятом классе. Я ходил по улицам Одессы и бормотал про себя строки раннего Маяковского – «Лиличке, вместо письма…» Мне казалось, что я все знаю о любви поэта, о трагедиях поэта, об его друзьях и врагах. Но меня уже не устраивали бесчисленные советские переиздания, где даже лирика была цензурирована.
Читать дальше 'ЕВГЕНИЙ ГОЛУБОВСКИЙ ● ЧЕЛОВЕК СОБИРАЕТ КНИГИ, КНИГИ СОБИРАЮТ ЧЕЛОВЕКА'»
Мама в темноте держит меня на руках (кормит). Мир большой и непонятный. Он просто есть, и я не должна ничего, никому, и мне тоже никто ничего не должен, я принадлежу миру, я часть его… Квартира затаилась, мама наклонилась надо мной. Тихие звуки шелеста, городского шума за окном. Жизнь большая, полная неизвестности, событий, вокруг и впереди.
Старая дубовая мебель, высокие шкафы и буфеты, резные застеклённые дверцы, подсолнухи и завитушки. Зеркала в рамах, трельяжи, торшеры, этажерки. Тюль, абажуры, бахрома.
Пришла моя бабка Инна — бороться с грызением ногтей. Меня ругают, мажут руки йодом, грозят мне пальцем, качают головой. Я стою одна, словно в очерченном круге, а они — там, по ту сторону, качаются, хмурятся, наклоняются надо мной.
Отцу
Печора, лагеря – конец один,
И юности как вовсе не бывало.
О доме сны совсем как одеяло –
Короткое, но всё теплее с ним.
(Из ностальгического цикла «Шестидесятые далёкие года…»)
Моему поколению в юности посчастливилось быть свидетелем мировой популярности, широчайшей известности и планетарной славы четырёх молодых людей, певцов и музыкантов из портового Ливерпуля. Они оказали огромное воздействие на музыкальную культуру, моду, внешний облик, поведение и мировоззрение молодёжи 1960-х годов… Квартет «Битлз»… Их музыка не знала границ, проникая и в центры, и глубоко в провинцию…
Читать дальше 'СЕРГЕЙ СКОРЫЙ ● ЛЮБОВЬ – НЕ ПРОДАЁТСЯ! ● ЭССЕ'»
Математики обычно утверждают, что математике можно обучить любого. Все дело, мол, в учителе. Известное дело. Раз математику нельзя не понимать, а мы её-таки не понимаем, значит, мы были отданы на растерзание недостойным жрецам ее языческого культа. Их не переубедишь, сытый голодного не разумеет. Но мы, те, которые не понимают, знаем, что это неправда.
Посвящается Фаине Фагимовне Касымовой, Элеоноре Бениаминовне Гайкович и Валентине Федоровне Годиной, моим талантливым, самоотверженным, терпеливым учителям математики, которые мучались со мной зря.
Года минутами шурша,
блуждают где-то в мирозданье,
где бродят первые свиданья
и в сны приходят не спеша.
И в этой лунной тишине
звезда щеки моей касалась,
а мне, наивному, казалось:
ты возвращаешься ко мне.
Читать дальше 'АНАТОЛИЙ НЕСТЕРОВ ● ЗВЕЗДА ЩЕКИ МОЕЙ КАСАЛАСЬ ● СТИХИ'»
Кажется, читать об этом уже невозможно! Мертвых ведь все равно не вернешь?! Надо ли в который раз бередить душу?! Повторять все снова и снова?!
Но если мы уклонимся и не прочтем, если побережем свои нервы, не отвернемся ли мы от наших мертвых, не предадим ли память о них, стариках, женщинах, детях, невинно замученных, закончивших свою жизнь во рвах, в газовых камерах?!
"В крови своей живи…"
«Уже двенадцать недель мы здесь, в тайнике у Фелека. Двенадцать недель – это восемьдесят четыре дня, две тысячи шестнадцать часов. Я это высчитал. Все мы ведем счет времени. Подсчитываем даже минуты и секунды.
Читать дальше 'ЛЕОНИД СЛОВИН ● «В КРОВИ СВОЕЙ ЖИВИ…»● ЭССЕ'»
Закатный луч ломается в среде,
Несчастье отделившей от удачи,
Стоит пустая лодка на воде,
Спокоен пруд. И мы с тобой тем паче.
И там, где тишиной взорвётся крик
Под отблески окон бетонных зданий,
Вот ты и был мне нужен, чёрный блик
На шёлковой волне воспоминаний.
17.09.11.
Читать дальше 'БОРИС РУБЕЖОВ ● «НА ШЁЛКОВОЙ ВОЛНЕ ВОСПОМИНАНИЙ» ● СТИХИ'»
(Зарисовка с натуры…)
Он старел. А со старостью приходит раздумье.
/Антуан де Сент-Экзюпери/
Половина второго… Комариный отряд на взлете… стадо овец вдоль шкафа: раз, два… бессонница. С боку на бок: три, четыре… Телефонный звонок… не уснуть…
– Не разбудил?
– Привет, Лёш, привет. Не разбудил.
– Знаешь, я вот что подумал… Мне уже ни к чему, а тебе… вдруг тебе пригодится?
– Чего Лёш?
Люди помнят себя с разного возраста. Я – где-то лет с четырех. И сейчас уже точно не знаю, что помню сама, а что по рассказам родителей. В начале 50-х годов жили мы в коммуналке в центре Москвы на Спиридоновке, которая в те времена называлась улицей Алексея Толстого. (Нет, не автора «Князя Серебряного», а того, кто написал «Петра Первого» и «Хождение по мукам».) У нас были две комнаты. Одна – большая проходная, в которой размещались бабушка Маня (папина мама) с младшей дочерью Зинаидой и впоследствии с ее мужем Ефимом. В другой комнате, совсем крохотной шестиметровке, по форме напоминавшей укороченный пенал, ютилась наша семья: папа с мамой и я.
Читать дальше 'ЕЛЕНА ЛИТИНСКАЯ ● НЕМНОГО ТЕАТРА В ХОЛОДНОЙ МОСКВЕ ● РАССКАЗ'»